Раб и солдат

И не только женщины! Проскурин, примчавший в Крым меня проводить, просветил, что моя форма — лучшие в мире доспехи от карающей руки турецкого правосудия! Турки придерживались странной системы. Не желая конфликтовать с великими европейскими державами, они как бы не замечали иностранцев. А то, чего нет, суду не подвластно! В итоге, европейцы получали своего рода экстерриториальность. Гражданский европейский наряд уже был своего рода защитой. Мундир русского офицера — защитой непробиваемой. Пока я был в нем, мне можно было не волноваться о розыскном деле, заведенным на грека Косту Варвакиса.

— Береги себя, мой поручик! — напутствовала меня жена. На пристань не пошла. Осталась в доме у Марии, чтобы не лить прилюдно слезы. Сестра с лихвой это сделала за нее.

… Весенний Стамбул встретил наш корабль флотилией каиков. Снова подивился отсутствию паспортного контроля и толпе оборванцев, мечтавших донести наш багаж на Перскую улицу. И тысячам фесок с синими кистями! Султан затеял свои реформы Танзимата, начав с головных уборов, как царь Петр, с которым часто сравнивали турецкого владыку, с боярских бород. Чалму оставили одним улемам. Исчезли с улиц Стамбула и с голов его жителей не только разнообразие форм и расцветок тканей со всего мира — английской кисеи или благородного кашемира — но и огромные колпаки из овчины армянских купцов и прочая экзотика Востока. Одни евреи еще держались за свои ермолки.

Мой путь лежал в русское посольство, к Фонтону. Нужно было доложиться по прибытии начальству. И приступить к операции по воле Государя.

Поручение царя — миссия неотложная, но кое-что другое мне хотелось сделать в первую очередь в районе Перы. Маленькое, но крайне важное для меня семейное дело. Найти в грузинском квартале Георгия Саларидзе и попытаться решить проблему с братьями Тамары. За мыслями о предстоящем непростом семейном разговоре, сам не заметил, как добрался до Посольства. Оно пылило стройкой основного здания-дворца и сверкало новенькими, уже достроенными флигелями. В подвале одного из них обитал главный резидент русской разведки.

Феликс Петрович встретил меня как родного. Обнялись. Расцеловались. Обменялись последними новостями как из столичной жизни, так и из мира разведки. Бахадур в своем наряде персидского владыки и с необычной тростью в руках на Фонтона особого впечатления не произвел. И не такого повидал за свою непростую жизнь главный драгоман русского посольства! Человек со мной? Значит, так нужно! К чему лишние вопросы? По всему выходило, что я незримо шагнул на новую ступень в шпионской Табели о рангах. Не просто агент, а важный чин, пусть и в небольших чинах! Человек, которому безоговорочно доверяют. Такое дорогого стоило. И ко многому обязывало!

— Сефер-бей — непростой орешек, Коста, — вводил меня в курс дела Фонтон. — Подобраться к нему — ох, как нелегко. В конце года пытался он вернуться в Константинополь. Нам пришлось настаивать, чтобы ссылка продолжалась. Султан подарил ему 20 000 пиастров и отправил обратно в Адрианополь, к его родственнику Эмин-паше, правителю пашалыка. Получит там черкес синекуру типа звания воеводы.

— А раньше где ему было назначено ссылку отбывать?

— В Базарджике. Есть такая деревушка на перекрестке дорог на Адрианополь и Филиппополь. Но он там и дня не прожил.

— Базарджик?

— Да, это в Румелии.

В моей голове что-то щелкнуло. Точно! В последнюю мою встречу с Маликой она сказала, что мужа, Селим-бея, назначили главой разведки в Румелию. Адрианополь — это Фракия. Базарджик — уже Румелия[4]. Есть над чем подумать!

— Нужно ехать в Адрианополь и смотреть на месте, что да как.

— Заматерел! — восхищенно воскликнул Фонтон. — Раньше был кутенком, а нынче вижу черкесского волка!

— Не мы такие — жизнь такая, — ответил я под одобрительное хмыканье Феликса Петровича. — Мне до вашего уровня еще расти и расти. Одна история с Андреем Гаем чего стоит! Встречался я с ним за Кубанью. Редкой смелости человек!

Фонтон неожиданно посерьезнел.

— Увы, Коста, но с этим Гаем не все так просто! Есть у меня подозрение, что он не двойной, а тройной агент!

Я неверяще выпучил глаза.

— Он же столько пользы принес!

— Начнем с того, что пришел к нам этот черкес Жабермес из-за обиды на Уркварта. Какие-то у них, по его словам, вышли денежные споры. 400 фунтов ему не доплатили. Англичане даже советовали ему подать на Дауд-бея в суд! Если подумать, несложная операция прикрытия для внедрения.

— А как же похищенные документы из канцелярии Уркварта?

— Документы — да, были. Во только из этих документов следовало, что Уркварт проявил личную инициативу, а посольство как бы не при делах. У меня сразу мелькнуло подозрение, что с этими бумагами не все так просто.

— А как же подстава с Беллом? — продолжал я недоумевать.

— А что Белл? Начнем с того, что ты ему знатно соли под хвост сыпанул. Нет у него былого авторитета средь горцев. А для Понсонби, английского посла, он и вовсе разменная монета. Как не выгорело дело с «Виксен», тут же стали его сливать.

— Но его же не отпускают из Черкесии!

— А кому он нужен в Царьграде и, тем более, в Лондоне? Там он начнет журналистам рассказывать направо и налево, что действовал по указке кабинета. Снова скандал! Снова объясняйся с Петербургом! Пока он в Черкесии, он нейтрализован!

— Вот так кунштюк! — припомнил я давнее изречение Фонтона.

— Еще какой! — подтвердил Фонтон. — Я тебе больше скажу. Получил я сведения, что Андрей Гай побывал в Тегеране вместе с одним англичанином, когда убивали нашего посла Грибоедова! И в Лондон он ездил в 36-м. Зачем? Какие инструкции он получил на туманных берегах Темзы? Много, очень много вопросов к этому господину!

— Зачем же его отправили в Черкесию? — изумился я. — Он же меня теперь выдаст!

— Очередная недоработка! Нет у нас единой системы в разведке. Каждый тянет в свою сторону. Но я уже уведомил Тифлис, чтобы с Гаем вели себя осторожнее. Не доверяли безоговорочно его донесениям. Перепроверяли их. И делали соответствующие выводы.

Я задумался.

Если Фонтон прав, то мое возможное возвращение в Черкесию становится еще более опасным. Хорошо, что я решил закруглить эту историю. А что я буду делать, коли начальство решит по-другому? Сразу вспомнилось безразличное и сытое лицо чиновника из Военного министерства и его недовольство моей самодеятельностью. Торнау мне рассказывал, что его миссии в горах каждый раз были делом сугубо добровольным. Но то барон и натуральный мажор, хотя отличный мужик. Он ребенком сидел на коленях у всех важных генералов, кто на Кавказе командовал. А я? Кто будет считаться с желаниями такой мелкой сошки, как Коста Оливийский? Разменная монета, хоть и пару раз допущенная к телу Государя.

И еще. Снова я получил щелчок по носу. Возомнил о себе невесть что. Не разглядел, прошляпил, проворонил… Ведь были странности в речах Гая, были! А я поверил! Наверное, от одиночества. От неимения рядом человека, с которым можно просто выпить водки под черный хлебушек и поделиться наболевшим. Своими постоянными страхами. Вечным холодом, что окружает любого агента на секретном задании!

И еще! Снова урок мне преподал Фонтон. Мне еще учиться и учиться нелегкому делу шпионства.

— О чем задумался, поручик? — прервал мои размышления Фонтон.