Раб и солдат

Мы направились на почтовую станцию. Долго торговались с цыганом, отвечавшим за выдачу лошадей. Цикалиоти требовал снизить цену вдвое, как официальным лицам, а не обычным путешественникам. Мы с Бахадуром получили большое удовольствие от устроенного представления.

Наконец, выехали. Нам предстояло проехать под 300 километров. К вечеру покрыли хорошо если треть расстояния, отделявшего нас от Адрианополя. Зашли на постоялый двор. И позорно бежали из хана, где все кишело блохами.

Видя наше замешательство, к нам обратился какой-то грек в оливковом платье. Он без долгих разговоров пригласил нас к себе. Оставив жандармов кормить блох в хане, мы проследовали за моим соплеменником.

В доме у гостеприимного грека было очень хорошо: светло, просторно, чисто. И никаких блох! Широкие диваны вдоль стен и отсутствие лишних финтифлюшек, которыми грешили дома средней руки в России, претендовавших на «все по-европейски». Молодая, полная, белокурая хозяйка была приветлива и, по обычаю гречанок, очень скромна и молчалива. Дети были вежливы, красивы и здоровы. Нам дали умыться. Накормили авго-лимоном, густым рисовым супом с лимоном и яичным желтком, и отварной курицей, вынутой из того же супа. Ночь прошла спокойно. Набравшись сил и позавтракав прекрасной жареной бараниной, мы тронулись дальше.

Следующая обстановка была в городке Хавса, главной достопримечательностью которого были живописные развалины старинного караван-сарая. Ночевать решили, конечно, не в нем, а в небольшом хане напротив арки в полуразрушенной стене. Ночь прошла спокойно.

С утра, прежде чем отправиться дальше, мы с комфортом устроились под навесом. Покуривали наргиле и попивали кофе.

Турецкие жандармы, сидевшие рядом, вели себя странно. Все время посматривали на поле невдалеке от хана. Там собиралась толпа турок. Я значения этому не придавал.

— Пора, — сказал, вставая.

Турки горестно вздохнули. Было очевидно, что ехать дальше они совсем не хотели.

— Что случилось? — не выдержал я.

Один из них принялся горячо говорить. Выяснилось, что с минуты на минуты на поле должно было начаться самое выдающееся, по словам, турка, зрелище! Борьба пехлеванов! Что вся Турция съезжается, чтобы посмотреть на это состязание! Что нам несказанно повезло оказаться в этом месте и в это время. И что такое зрелище нельзя пропускать.

Выпалив это, турок замолчал. Оба жандарма смотрели на меня с мольбой. Они прекрасно понимали, что, скажи я сейчас, мол, к чертям ваше зрелище, нам ехать нужно, и им придётся подчиниться! А, с другой стороны, так расписали, что поневоле и меня уже разбирало любопытство. И извергом не хотелось выступить, но и брать всю вину за остановку только на себя — тоже. Я оглянулся на Цикалиоти и Бахадура.

Алжирец тут же закивал головой.

— Конечно! Конечно, нужно остаться и посмотреть! — его жесты были понятны.

— Ну, тебя можно было и не спрашивать! — махнул я рукой. — Тебе лишь бы зрелища! А ты, что думаешь, Дмитрий?

— Ехать нужно! — Димон проявил полагающееся ему рвение.

— А если подумать? — усмехнулся я.

— А если подумать, — студент улыбнулся, — то клиент наш никуда не денется. А турки правы: такое зрелище не каждому доведется увидеть. Нам, действительно, повезло. Я бы на час-другой задержался. Посмотрим. А потом потерянное время нагоним.

«Смотри-ка! — улыбнулся я про себя. — Студент-то наш растёт! Не по дням! Как изложил грамотно! Может, и дождётся Фонтон скорого перерождения младенца!»

После дипломатично безукоризненного предложения Цикалиоти к кивающему Бахадуру присоединились и оба турка. Яростно так стали кивать головами, как китайские болванчики.

— Ну, смотрите! — погрозил я всем пальцем. — Чтобы точно нагнали!

Все изобразили, что исполнят! Вот умрут, но исполнят!

— Хорошо! — решил я, усаживаясь обратно под навесом. — Посмотрим на пехлеванов-богатырей!

Глава 8

Вася. Аул Псышопэ на реке Вулан. Весна 1838 года.

Вася открыл глаза. Он снова был под крышей дома. Лежал на матрасе. В тепле. В сухой и целой одежде, пусть и с чужого плеча. Отмытый от грязи. На ступнях лежали компрессы, приятно холодившие ноги. Под головой подушечка. Чудеса, да и только.

Но самое удивительное было другое. Рядом с Васей, устроившись по-турецки, сидела прекрасная девушка, читавшая вслух книгу на языке, похожем на тот, на котором говорил предатель Абдулка!

— Ты ангел из мусульманского рая? — спросил Милов и сам же усомнился в своем выводе: разве ангелы носят девичий корсет с гибкими деревянными пластинами на груди?

Девушка засмеялась приятным волнующим смехом и кокетливо поправила легкую вуаль на лице. В сравнении с девушками из аула Дзжи она была одета очень богато. Наверное, вся усадьба Хази стоила меньше, чем ее одежда. Шелковый наряд украшала серебряная вышивка, а пуговицами служили серебряные же застежки в виде ракушек. Тончайшую талию перехватывал широкий пояс с пряжкой из серебра. Ее длинные черные волосы свободно падали на плечи из-под круглой шапочки, обвитой кисейной чалмой.

— Я не ангел. Я Коченисса, племянница Эдыга Исмал-ока. Ты в его доме, — ответила она на сносном русском, забавно путая ударения и интонацию.

— Я Василий, по-вашему, Ивась. Что ты читаешь?

— Коран, — немного удивленно ответила черкешенка. Ее томные с поволокой глаза смотрели на Милова с легкой укоризной. Что еще могла бы читать девушка из приличной семьи?

— Ты умеешь читать? — задал Вася глупый вопрос.

— Конечно! — рассмеялась она. — Большинство девушек-дворянок умеют читать и писать по-турецки. Мой отец из рода Тешовых, дворян третьей степени[1]. Я занималась с муллой. Наши отцы, братья и мужья слишком заняты войной, чтобы учиться. Кто-то же должен писать письма.

— Где я? — снова сглупил Вася, ибо минутой ранее ему уже объяснили. Поэтому он добавил. — Кто такой Исмал-ок? Что со мною стало?

— Мастер Эдыг, мой дядя — самый знаменитый среди шапсугов кузнец. Он делает кинжалы из булата! — гордо сообщила мне Коченисса. — Он купил тебя у горного клана. Теперь ты, когда поправишься, будешь работать в его кузне.

«Понятно. Снова раб. Вернее, уже точно раб! До того был пленником с неопределённым статусом. Теперь буду работать за одежду и еду», — подумал Вася с тоской.