Рабыня

– Когда мне было десять лет, я решила, что мне больше не нужны няньки. Я хорошо знала метро, у меня был газовый баллончик. Я не понимала, почему нужно платить какой-то девчонке по десять баксов в час, чтобы она читала журнал, пока я делаю уроки. Поэтому я убедила отца, что могу позаботиться о себе. И он согласился. Он сказал: «Лина, ты бы стала отличным адвокатом. Ты бы любого судью оставила без штанов». И это как-то застряло в моей голове. Это имело смысл. Я могла бы содержать себя, содержать отца, если бы он нуждался в этом. Хорошая, стабильная карьера, никаких сюрпризов. Понимаешь, надежная. Мой папа – художник, а я знала, что не гожусь для такой жизни.

– Откуда знала? – Взгляд Джаспера показался Лине тяжелым. Она заерзала на стуле и быстро отхлебнула пива.

– Ну, я никогда не умела толком рисовать. Даже фотографировать. Я не вижу кадрами.

– Значит, у тебя не было способностей, чтобы стать художником, как твой отец.

– Если ты об успешности, то да, думаю, что так.

– Нет, я об искусстве. Тебе так не кажется? Если ты делаешь что-то хорошо, и тебе это нравится.

Лина умолкла, ища подходящий ответ, смешной или саркастичный, но неожиданно почувствовала себя странно присмиревшей – виной была его неприкрытая искренность, этот разговор о любви и искусстве – и чувство, которое испугало и взволновало ее. Эта старая история отца всегда вызывала улыбку у слушателя, и поэтому Лина с удовольствием ее рассказывала, но теперь ее анекдотичная легковесность казалась нелепой и нечестной.

– Мне правда, правда… нравится, – заикаясь, проговорила Лина. – В смысле, работа юриста. – Внезапно Лина вспомнила практику по иммиграционному праву, которую она прошла на последнем курсе юридического факультета – полный отход от других, более нужных занятий, на которые она обычно записывалась (судебное право, адвокатская практика в суде, доказательства). Профессор, измученная седовласая мать двоих детей, назначила Лину представлять просителя убежища в иммиграционном суде Манхэттена. Клиенткой Лины была молодая женщина из Судана, а эта женщина – ей было не больше двадцати, – глядя на свои руки и постукивая маленькой ножкой в шлепанце, рассказала Лине свою историю.

Анж. Ту клиентку звали Анж.

Но Лина не рассказала Джасперу ее историю. Ее одолела внезапная, парализующая застенчивость, страх, что, произнеся имя Анж, она чем-то выдаст себя.

– Извини, уже поздно. Мне нужно домой, – сказала Лина, вытащила из кошелька несколько монет и положила их на стойку. Она встала и полезла в карман жакета.

– Вот моя визитка, – сказала она. – Надеюсь, ты еще подумаешь о нашем деле.

– Я… подумаю. – Джаспер встал рядом с ней. – Каролина, – сказал он, глядя на карточку. – Красивое имя.

– Хм, спасибо. – Лина посмотрела сначала в пол, потом снова на него; его глаза казались почти золотыми в отраженном свете длинного мерцающего ряда бутылок с выпивкой. У Лины вдруг закружилась голова – то ли прилив крови, то ли дело в этих двух пинтах пива, то ли в спокойном взгляде Джаспера, то ли в том болезненном чувстве, которое не покидало ее с тех пор, как она прочитала записи, оставленные матерью. Лина почувствовала, что качнулась, стойка отплыла от нее и поехала к потертому пыльному полу.

Джаспер протянул руку и схватил Лину за локоть.

– Ты в порядке?

– Да. Все хорошо. Голова закружилась. – Она оперлась о его руку.

– Длинный день. – Теперь она разглядела татуировку на его правом запястье – птица.

Джаспер усадил Лину в такси, закрыл дверцу и попрощался, когда машина отъезжала от тротуара. Лина откинулась на спинку сиденья и закрыла глаза. Этот вечер прошел не так, как она надеялась – убедить Джаспера не удалось, у нее не было точных данных о Джозефине Белл. Даже лекция Портера Скейлза не прояснила авторства работ Белл. И все же этот незнакомый парень в татуировках и пирсингах, который играл в рок-группе и читал ей наставления об искусстве, был пусть небольшим, но шансом в деле о компенсации. И то ли из-за этого шанса, то ли из-за воспоминания о руке Джаспера, поддержавшей ее, но она хотела увидеться с ним снова.

Понедельник

Лина вышла из дома рано. Сегодня она снова попросит Дэна отправить ее в Ричмонд. На этот раз Лина была готова, ее аргументы были исчерпывающими, причины – ясными. Все статьи в прессе, посвященные выставке Белл, были вырезаны и помещены в скоросшиватель с тремя кольцами. В электронной таблице отображалась (до смешного низкая) стоимость поездки в Ричмонд на один-два дня. В списке указывались причины, по которым потомок Джозефины лучше всех представлял бы вред, причиненный классу. Времени было мало, но Лина будет работать быстро. Мистер Дрессер полностью поддержал эту идею. И что самое важное, у нее теперь был ведущий истец: Джаспер Баттл, который мог (или не мог) обладать несколькими работами Белл, который мог (или не мог) быть потомком Белл. Этим последним козырем она не поделится с Дэном. Пока. Слишком все шатко. Но знание об этом давало ей дополнительный стимул, рождало огонек у нее внутри.

Подойдя к офису, Лина поздоровалась с Мэри.

– Он там с Гаррисоном. – Тон Мэри был отрывистым, будто Лина должна была обязательно знать об этом. – Он вас ждет?

– Вообще-то нет. Но я могу подождать.

Мэри наклонила голову, приоткрыла рот, словно хотела сказать что-то еще, и посмотрела на Лину как будто с жалостью. Но секретарша ничего не сказала. Отвернувшись от Лины, она с шумом достала кофейную кружку из верхнего ящика стола и исчезла в направлении комнаты отдыха. Лина с недоумением проследила, как она уходит, и остановилась за дверью Дэна, слушая, как повышается и понижается голос Гаррисона. Лине показалось, что он оживленно спорит с Дэном. В коридоре было тихо; только несколько секретарей и еще меньше партнеров пришли на работу в такую рань. Лина не собиралась подслушивать, но голос Гаррисона повысился и был ясно слышен через дверь.

– Этому делу просто необходима реклама, верно? Нам нужны всякие фотографы в здании суда, и истцы могут помочь их по-быстрому подключить. Я прав? – говорил Гаррисон.

Тишина. Дэн, должно быть, кивнул, потому что Гаррисон продолжил:

– Итак, мы находим истца, который придет с кучей готовой рекламы. История, которая уже освещается в прессе, которую читают разные люди, возможно, клиенты или будущие клиенты этой фирмы. И это история Джозефины Белл. Я был на этой потрясающей выставке в выходные, Дэн. Потрясающей. Я большой поклонник искусства. Обожаю живопись. И это захватило меня, едва я услышал об этом. Афроамериканская художница, неизвестная в свое время. Я знаю, это звучит глупо, но, глядя на эти работы, я почувствовал родство с ней. Да-да. Почувствовал ее.

Лина знала, что ей следует уйти, но слова Гаррисона возмутили ее. Она слушала, как он рассказывал историю Лу Энн и Джозефины, белой хозяйки и черной служанки, рассказывал о канонизации Лу Энн современными художественными кругами, феминистками, искусствоведами. И все оказалось ложью.

Затем послышался голос Дэна:

– Мне это нравится, я вижу, куда ты клонишь. Звучит фантастически, действительно отличный поворот. Хорошая работа, Гаррисон. – Лина представила, как Дэн наклонился вперед, почесал рыжую всклоченную голову, его щеки покраснели.

Лина постучала. Не дожидаясь ответа, она открыла дверь.

– Лина, – сказал Гаррисон, обернувшись; на его лице было удивление, но ни намека на смущение.

– Лина, доброе утро, как ты рано, – сказал Дэн, добродушный и забывчивый. – Присоединяйся к нам. Гаррисон тут рассказывает мне о выставке, на которой был в выходные. Этот художественный поворот – выигрышный билет.

Лина села. Она не смотрела на Гаррисона.

– Я помню, Лина, ты говорила об этом на прошлой неделе – и помню, что дал от ворот поворот. Но теперь, как говорит Гаррисон, он провел дополнительные исследования – художественная выставка, потенциальная новая клиентская база. И, думаю, это прекрасная идея. Многое говорит в пользу такого истца. Многое. – Он повернулся к Гаррисону.