Рапсодия в тумане

У меня дыхание перехватывает от открывшегося вида, но кто же мне полюбоваться даст грациозной изысканностью? Вновь за руку меня берет и к душевой ведет, но тормозит, чтобы обернуться и уточнить:

— Или хочешь в ванне?

Качаю отрицательно головой и уже сам его в душ веду. Ну какая ванна, когда мы грязнючие такие? Чтобы все то, что с нас отмылось, в эту воду попало?

Мы заходим в кабинку, и как только я ее закрываю, Аш сразу воду теплую включает, сует мне гель для душа и со счастливой улыбкой и громким хлопком радостно крылья выпускает, подставляя лицо воде. Становится немного тесновато, зато Аш явно доволен, ну а я… Я просто любуюсь им сквозь обрушившиеся потоки воды и завороженно провожу рукой по верхнему сгибу крыла. Аш мурчит довольно и крылом шевелит, намекая, что еще хочет. Потрясающий.

Капаю геля себе на руки и, не спрашивая, разворачиваю Аша, чтобы доступ к спине получить. Мне немного страшно, я не знаю, насколько у него крылья чувствительные, и что трогать можно… Бабочкам вот крылья трогать точно нельзя, а птичкам можно, но у него ни то, ни другое, скорее, как у летучей мышки. Ни разу не трогал мышку, даже не видел близко, а тут сразу такое.

Провожу рукой меж крыльев, вдоль позвоночника, от шеи до великолепной выемки на копчике, прямо над безумно красивыми, упругими ягодицами, что даруют его телу просто невероятно прекрасные изгибы. Аш к стеклянной стене прижимается, давая мне простор для творчества, а я не сдерживаюсь и вместо того, чтобы начать мылить нормально, к нему шагаю, прижимаясь, и поцелуй на мокром плече оставляю.

Аш выдыхает шумно, а у меня от этого все мурашки к паховой области устремляются, чтобы резвенько собраться в самом чувствительном органе. Да и как его можно не хотеть? Любого. Он же в совсем-совсем любом состоянии прекрасен!

Провожу мыльными руками по крыльям и вдруг не к месту ту клетку вспоминаю и его бывшего. Как он мог?! Как вообще можно столь невероятное создание обидеть? Ему бы поклоняться, пальчики его целовать, да благодарить Вселенную за то, что столь бесподобный парень на тебя внимание обратил, а не ужасы творить.

— Можно я буду иногда называть тебя Ириской? — вырывает меня из грустных мыслей его совсем тихий голос, и я понимаю, что его красотой и чувственностью загипнотизированный, как дурак стоял, в одном месте крылья наглаживал. Быстро исправляю ситуацию, проводя ладонью уже по всей длине и уточняю, так же тихонечко, на ухо:

— Почему Ириской?

— Ты пахнешь сладко даже сейчас. И к имени подходит.

— Наедине? — уточняю и носом за его ухом провожу, в конце поцелуй оставляя. Он на самом деле меня как угодно называть может, после «чудилы» мне все нипочем, но отчего-то мысль, что именно от него и лишь наедине будет особенное имя, вызывает во мне волну восторга.

— Да… — выдыхает, а я жмусь еще ближе, и от ощущения его ягодиц, что к моему члену прижались, перед глазами звездочки в тумане. У кого-то ежики, а у меня вот звездочки пляшут.

Отпускаю крылья и, капнув еще геля, который я ставлю на полочку, чтобы не мешался, обвиваю его талию, по животу ладонями проходясь. Он тоже пахнет очень вкусно, даже гель не может перебить чуть кисловатый аромат голубики. Интересно, он, будучи человеком, так же пах? Но мне безумно нравится то, что хоть его аромат и приятный, он не вызывает во мне желания его съесть. Зато вызывает совсем другое желание…

Веду ладони ниже, тормозя у самой кромки роста волос, и шепчу на ухо:

— Можно?

— Да… — и накрыв мою ладонь, сам ее ниже спускает. Обхватываю твердый член, и я пока не знаю, как ему нравится, поэтому делаю приятно как себе. С опытом у меня совсем напряженка, и мне немного стыдно за себя, за то, что ему достался вот такой неумелый любовник, но я быстро учусь, да и пока все интуитивно понятно.

Он шевелится, потираясь об меня своей попой невероятной, и я ахаю ему на ухо от «звездных» ощущений.

Член оказывается меж его ягодиц, и это так восхитительно приятно, что я не могу удержаться от того, чтобы толкнуться пару раз, скользя, от наслаждения простанывая. Как тебя такого идеального сделали? Это вообще возможно?

Целую плечо, шею, провожу языком по уху и, не дождавшись признаков сопротивления, продолжаю скользить, одновременно его член лаская. Но Ашу нравится, ему явно нравится, иначе зачем бы он руку свою назад завел, за бедро меня схватил и плотнее к себе прижал?

Хлопок, и крылья исчезают, а Аш всей спиной к моей груди льнет и, повернув голову, целует. Или я его. Я не знаю. Я ничего не знаю. Мне так хорошо, а думы все куда-то разбегаются, даже не попрощавшись, и я полностью погружаюсь в эти крышесносные ощущения. Лаская его, сам лащусь, ловлю мурлыканье его, тоже постанывая, и растворяюсь в нем, в моменте, в нас…

Нас? Как это странно звучит, но так приятно, так тепло…

Чувствую, как его член напрягается, начиная пульсировать. От одной только мысли, что ему хорошо… нет, конечно, не только из-за этого, еще и из-за того, что мой член все еще скользит в его ягодицах бесподобных, меня накрывает — как раз в тот момент, когда он, выкрикнув, изливается. Пачкаю его спину и свой живот семенем, но вода его моментально смывает, а я целую и целую, и целую. Не могу остановиться.

Неужели, счастье — это так просто?..

Глава 40. Ты такой оголодавший…

Мур

Все так странно… В комнате темно, даже свет луны не пробивается сквозь плотно задернутые шторы, а я вижу все так отчетливо, будто очки ночного видения надел. Даже не так… с ними все немного зеленоватое, а я хорошо вижу и цвета, и мельчайшие подробности, но все равно не так, как днем, а как, я и сам объяснить не могу. Еще и обоими глазами…

Дотрагиваюсь свободной рукой до второго глаза, все еще не веря в его наличие. Столько лет без него, и на тебе, вернулся! И запахи… Почти все перебивает сильный, всепоглощающий запах Мила, но если принюхаться, я могу даже с четкостью сказать, сколько дней в этой квартире отсутствует бывший хозяин. Уж третья неделя пошла.

Кажется, я именно поэтому выбрал эту квартиру. Все происходящее до помнится к ак в тумане, вроде и со мной было, но воспоминания мутнеют из-за пелены, и лишь обрывки мыслей всплывают. Помню, как очнулся, единственное, что билось в голове: «Где Мил? Жив?» Но это затмил нечеловеческий голод, всепоглощающий, не дающий думать, соображать. Он чуть утих, и опять — «Мил, Мил, Мил», будто и нет ничего на свете кроме него, будто главная цель моей жизни — обеспечить ему комфорт и защиту.

В нормальном состоянии я бы ни за что ему тогда не поверил, н о я чувствовал его страх, слышал, как колотится сердце, чуял запах пота, видел, как чуть-чуть, но расширились его зрачки. Как я мог его там оставить, игнорируя свои ощущения?

Уже позже ко мне вернулась способность связно мыслить. Я чувствовал себя ребенком, который в ускоренном темпе обучается говорить: от примитива из двух слов до развернутых сложных предложений. Только дети говорить учатся, а я — думать.

Но к тому моменту, как я начал соображать, уже совсем другое желание вело меня, и я не мог ему противостоять. Да и нужно ли? Бегать можно сколько угодно, только от себя сколько ни беги, ничего не выйдет.

Мил, лежащий на моей руке, зашевелился и, прижавшись еще плотнее, коснулся губами моей груди. Проснулся… Я давно встал, а перед тем как лечь еще и помыл его. По идее, мне надо бы уйти — узнать, как там дом, Аман, Аш, а главное, что с мамой. Уверен, я слышал ее голос, не мог он мне почудиться. Это что-то совсем неправильное. Этого не должно было быть, это не вяжется с ее характером, устоями, ценностями, но это был ее голос. Точно ее.