Расплата

Писатель тоже вскочил и кинулся к шоферу.

— А место найдется?

— Места нет, если только на ящики сядете…

— Сяду, а что делать.

Писатель расплатился с буфетчиком, потом вышел на балкон, отодвинул занавеску и поискал глазами Джуджгу.

— Скажи, сколько с меня, а то я на другую машину пересаживаюсь…

— Ничего не надо, дорогой, — с достоинством заявил Джуджгу и многозначительно поднял руку. — Счастливого пути!

Но когда писатель ушел, он досадливо подумал: «Ишь ты, какой выискался, на людях деньги предлагает!»

Со стороны писателя это на самом деле было бестактным — предлагать деньги человеку, сидящему за столом в компании, но он, во-первых, очень спешил и, во-вторых, был достаточно зол на медлительного Джуджгу, поэтому над своим поступком задумываться не стал, вернее вовсе не придал ему значения. Он выбежал во двор, вытащил из кузова свой рюкзак и полез в грузовик, заваленный пустыми ящиками. Уча уже сидел там, он взял рюкзак у писателя и помог ему устроиться поудобнее.

Машина двинулась, и очень скоро пацха скрылась из глаз.

Машина въехала в прохладный лес, потом снова вышла на равнину. Там и сям лежали штабеля бревен, обструганных, очищенных от коры и сучьев, валялись щепки и стружки. В воздухе стоял сильный и свежий запах сырого дерева. Потом они проехали мимо пасеки. На ящиках сидеть было очень неудобно, наверно поэтому сван ехал, стоя на ступеньке, ухватившись за крышу кабины.

— Когда мы приедем в Хаиши? — спросил писатель.

— Часов в пять-шесть, — ответил Уча.

— А сколько от Хаиши до Местии?

— Еще часиков пять-шесть.

Дорога была ровной, и трясло не очень. Справа от дороги показалась мельница. Перед мельницей в тени огромного дуба сидели белобородые старики и с интересом смотрели на полуторку. Машина переехала через поток, пересекающий дорогу. Вода была такой чистой и прозрачной, что просвечивали самые мелкие камушки на дне. Потом начинался пыльный проселок, ведущий в деревню, по обе стороны проселка стеной стояла кукуруза.

В огороженных дворах стояли двухэтажные деревянные дома — оды. Из какой-то подворотни выскочил пес и с лаем кинулся за грузовиком. Загорелые ребятишки шумно возились в тени. Деревня оказалась маленькой, на другом конце ее собрались женщины, и даже издали было заметно, что они взволнованы и о чем-то спорят. Машина, подъехав поближе, стала, женщины окружили высокого в соломенной шляпе, как только он выбрался из кабины, и заговорили все разом. Они спрашивали, когда заготовительный пункт заплатит им за ткемали. Высокий отвечал, что скоро. Сван стал снимать с кузова ящики и ставить их на обочину дороги. Там же стояли корзины с ткемали. Высокий наклонился, взял несколько штук, оторвал черенки и снова бросил в корзину.

— Надо отрывать черенки, — стал выговаривать он женщинам.

— Э-э! — зашумели они снова, — ты сначала заплати за те, без черенков, что мы сдали, а потом поговорим о черенках. — Они прыскали, прятались друг за дружку.

— Пересыпьте ткемали в эти ящики, на обратном пути мы взвесим и заберем, — сказал высокий.

— Да, — недовольно загалдели женщины, — вчера нам тоже так сказал шофер и не приехал, вон так и стоят полные ящики…

— Как он мог приехать, если он погиб!

— Что-о?!

— А вот то самое — на Чертовом повороте машина в пропасть сорвалась.

И пошло… Закричали женщины: горе, горе! Высокий со всеми подробностями стал рассказывать об аварии, а женщины не могли представить, что человека, который только вчера проехал здесь и оставил им пустые ящики, нет в живых.

В самом деле, странно, хотя писатель и знал, что в смерти нет ничего странного и необычного. Напротив, было бы странно, если бы люди не умирали. Но все-таки странным и печальным был тот факт, что вчера, на этой самой дороге, среди прекрасной природы проезжал человек, которого сегодня уже нет. А солнце по-прежнему обливает своим жарким сиянием поросшие лесом горы, тянущиеся, покуда достает глаз, и неспокойную реку между горами. И горы, и река выглядят сегодня так же, как вчера, как, может быть, тысячу лет назад, как в те времена, когда они впервые возникли в результате каких-то явлений и изменений в природе, потому что все на этом свете — результат каких-нибудь явлений, действий, сил, условий, которые в свою очередь только суть производные от основной, главной первопричины. Что же она такое, эта первопричина, производящая все остальное? — подумал писатель и окинул взглядом молчаливые зеленые горы, громоздящиеся над рекой, с вершинами, окутанными легкими белыми облаками. Решить этого отвлеченного вопроса писатель не мог и поэтому вернулся к реальности.

— А что все-таки случилось с тем несчастным, как его угораздило? — спросил он.

— Не знаю, да и кто это может знать, — ответил Уча.

Маленькое село со своими обитателями давно уже скрылось из глаз.

Машина поползла в гору. Чем выше поднималась дорога, тем натужнее гудел мотор. Река осталась где-то далеко внизу и уходила все дальше и дальше. Воды ее опять несли бревна, связанные в плоты, — по небольшому притоку Энгури сплавляли лес.

Машину трясло, заносило на поворотах, оставалось только удивляться, что не вываливаются из кузова ящики, прыгающие, перекатывающиеся от борта к борту.

У писателя из нагрудного кармана даже мелочь высыпалась, что отнюдь его не обрадовало: денег и без того было мало. «Небось на рубль мелочи было», — с сожалением подумал он. Время от времени машина останавливалась, сван и Уча сбрасывали ящики. Из лесу кто-то выходил, забирал тару и снова скрывался в чаще. Грузовик был от заготконторы, и сейчас, в сезон сбора ткемали, во всех деревнях поджидали агента с тарой. Машина постепенно освобождалась от ящиков. Писатель и Уча давно ехали стоя, присоединился к ним и сван. Писатель устал от тряски и грохота, расстался с надеждой вовремя прибыть в Хаиши, перестал обращать внимание на пейзаж, который когда-нибудь мог ему пригодиться. Теперь он смотрел вокруг глазами обыкновенного усталого путника, а не писателя, собирающего материал.

Шофер высунул голову из кабины, жадно вдыхая прохладный воздух.

— Ты здесь в первый раз? — спросил писателя Уча.

— Нет, но давно в этих краях не бывал.

— Ты что, геолог?

— Да.

Наш молодой писатель никогда не называл себя писателем. Во-первых, потому что был еще совсем неизвестен, печатался он очень редко. А во-вторых, надеялся стать великим писателем, а до тех пор предпочитал, чтобы его считали кем угодно, только не сереньким, никому не известным писакой. Вот и соглашался он быть и геологом, и железнодорожником, и колхозником, кем придется. С одной стороны, это было даже полезным для него.

— В Хаиши есть гостиница? — спросил он.

— Не знаю, дорогой. По-моему, нет.

Дорога теперь шла под гору. Вот уже несколько часов она то ползла вверх, то спускалась вниз. Теперь дорога пошла под уклон, спустилась опять к Энгури, где машина остановилась. Шофер, сван и высокий заготовитель в соломенной шляпе вышли и стали громко звать какого-то Уджуши и махать руками.

На краю поля, в самом начале леса кто-то обрубал сучья у поваленного дерева. Это и был Уджуши.

Он бросил топор и быстро пошел к машине. От дороги через поле шла тропинка, вела она к узенькому висячему мосту через Энгури. По ту сторону реки виднелся одинокий дом, деревянная ода, с пристроенной сбоку кухонькой, с сараем и амбаром. За домом и перед ним зеленела кукуруза, и никаких следов другого жилья вокруг.

Уджуши подошел, вежливо поздоровался.

— Как дела? — спросил сван.

— У меня все готово, — ответил Уджуши, — ящиков жду.

— Сколько набрал?

— Да килограммов сто, если не больше.

Уджуши производил приятное впечатление — мужественная внешность, хорошая манера разговаривать и держаться.

— А что, вчера Кочия совсем ящиков не оставил? — спросил заготовитель.

— Бедный Кочия, — покачал головой Уджуши, — мне сегодня Коция Гамзардия сказал.

Все замолчали. Шофер попросил у свана папиросу и закурил.