Расплата

— Куда они пошли? — спросил Мушни.

— А ты что, не знаешь? — удивленно взглянул на него буфетчик и, встретив растерянный взгляд Мушни, помрачнел: — Ночью Квирию убили… бандиты лошадей угнали, он погнался за ними, — его убили. Все в деревню ушли. И милиционеры тоже.

10

Это было так неожиданно, что Мушни не испытал ни грусти, ни ужаса, безграничное удивление овладело им целиком. Быстрым шагом направился он к деревне, и чем ближе подходил, тем сильнее волновался. Он никак не мог представить себе, что Квирии нет в живых. Того молодого, жизнерадостного человека, с которым он совсем недавно пил вино и разговаривал за столом, больше не существовало. Перед глазами Мушни все время стояла картина, которую он, усталый и измученный, увидел с крыльца столовой: черноусый красавец объезжал коня на поле, окаймленном горами. Как смириться с мыслью, что весь мир продолжал существовать, незыблемый и неуязвимый, а Квирия не видел ни стогов сена, ни зеленых склонов, ни глубоких оврагов, ни этой тропинки, по которой спешит сейчас Мушни, ни синего чистого неба, распахнутого над землей, которое, если долго смотреть на него, иногда внушает тебе мысль, что и ты так же вечен и бессмертен. Мушни никак не мог осознать случившегося. Удивление словно душило способность мыслить. Казалось, что разум покинул его и душа осталась без опоры. Было такое ощущение, будто не на что опереться, не на что больше надеяться, все стало подобно лишенному фундамента дому, который вот-вот развалится. Как горько и обидно, что никогда больше он не увидит Квирию, что человек, которого он видел всего лишь раз, исчезнет из памяти, как сон. Но ведь могло случиться и так, что в будущем они стали бы друзьями. Где-то в глубине души он недавно еще надеялся, что Квирия выведет его на правильный путь и поможет, как однажды уже помог. Теперь это невозможно. Погасла надежда, потерялась возможность получить от жизни то тепло и ту силу, которые существовали вовне, независимо от него, но могли бы стать и его достоянием. Конечно, все это было только возможностью, но Мушни воспринимал все, как потерянную реальность. «Почему я такой невезучий? Только встретил и полюбил человека, с которым мог сойтись и подружиться, как его убили!» Сейчас ему казалось, что он действительно полюбил Квирию, хотя до его смерти он этого не сознавал.

Наконец показалась деревня. Оттуда доносились громкие вопли и причитания. Мушни остановился и огляделся. Все оставалось таким же, как вчера. Ничего не изменилось. Прибавился только женский горестный плач. Мушни оттер пот с лица и пошел к деревне, вернее — навстречу все усиливающемуся плачу, который убедил его в смерти Квирии. И глубокая, искренняя скорбь охватила его, оттеснив собственные волнения и заботы. Все показалось ему мелким, незначительным, — прибытие милиционеров, его страхи, возникшее вчера чувство к Тапло…

Он прибавил шагу и вошел в деревню.

Деревня казалась безлюдной, Мушни никого не встретил по пути к дому Квирии. Леденящий крик словно вонзился в него, и он задрожал, трудно было заставить себя войти во двор. Собравшиеся там люди подтверждали суровую правду случившегося. Мушни вошел, охваченный сильнейшим волнением, и приблизился к покойнику, лежавшему посреди двора на тахте и окруженному женщинами. Он посмотрел на бледное, как миткаль, лицо Квирии, безучастное, равнодушное ко всему. Квирия не слышал причитаний, не видел, как плачут склонившиеся над ним женщины. На груди его лежал обнаженный кинжал, указывающий на смерть от раны, у изголовья на белой шерсти стояла бутылка с водкой и лежал кусок каменной соли. Мушни глядел на Квирию и удивлялся этому внезапному, невероятному и тем не менее — раньше или позже неизбежному — превращению. Потом он поискал глазами бабушку Квирии. Та стояла с застывшим лицом, уставясь на единственного внука. У Мушни сжалось сердце от боли, но он понял, что эту боль вызвала в нем старушка, а не белое лицо ко всему равнодушного Квирии. Слезы сдавили ему горло, и он поднял голову. Над селом плавало круглое белое облако, такое одинокое и беззащитное в бескрайнем синем небе. «Ничто не прочно, ничто не надежно», — подумал Мушни.

Женщины причитали, мужчины стояли в стороне. Среди женщин, столпившихся вокруг покойного, Мушни заметил Тапло. С лицом суровым и строгим она стояла рядом с молодой женщиной, обливающейся слезами. Это, наверное, и была жена Квирии — Шукруна. Мушни хотел было разглядеть ее, но тотчас перевел взгляд на Тапло. Он не думал, что так обрадуется, увидев ее. Ему очень захотелось окликнуть девушку, но он вовремя удержался. Кроме Тапло, он никого не знал здесь, может, поэтому она и показалась ему близкой и родной, в ней для него заключался смысл жизни, и очень хотелось, чтобы она заметила его. Он отошел подальше и встал в тени, падающей от дома.

Мог ли он вчера подумать, что сегодня вернется сюда?! Какой счастливой выглядела вчера бабушка Квирии! У Мушни опять болезненно сжалось сердце: какая-то необъяснимая нелепость в мгновение ока калечит целую жизнь, а человек не ощущает приближения этой минуты, и она настигает его неподготовленным, беспомощным и растерянным. Меняется ли мир после несчастья, приключившегося с одним человеком? На первый взгляд — нет. Но так ли это? Вчера стоял такой же ясный солнечный день, но разве не изменилось ничего за этой завесой, на вид недвижной и непроницаемой? Изменилось и вместе с тем осталось прежним. Как река не теряет своей сути и облика в непрерывном течении, так и жизнь.

Мушни вдруг с силой ощутил и осознал смерть Квирии. И этот внезапный уход, скачок куда-то, в неведомое, был грозен и ужасен.

Он стоял у стены дома и чувствовал себя выбитым из колеи, бессмысленно трепыхающимся в пространстве, наполненном женским плачем. Свести бы счеты с убийцами Квирии, отомстить им без сожаления! Но он так слаб и беспомощен. Болело плечо, хотя не в плече дело. Здесь он всем чужой и не знает, где искать преступников. Никто не просит у него помощи и не нуждается в его сочувствии. Даже милиционеры, толкущиеся здесь, во дворе, не знают, что этот обросший загорелый парень и есть Мушни, которого они ищут. Наверное, они принимают его за пастуха-дагестанца, несколько раз они взглядывали на него, но Мушни даже бровью не повел. Смерть Квирии принесла с собой удивительное спокойствие. Все остальное казалось бессмысленной суетой. Конечно, в тюрьму садиться ему не хотелось, но мысль об аресте уже не пугала его — по крайней мере это будет выходом из того неопределенного, томительного положения, в котором он очутился. Мушни прислушался к разговору, который вели милиционеры.

— Мы сюда прибыли по другому делу, — услышал Мушни голос толстого милиционера и улыбнулся. Он слышал только обрывки фраз.

— Ночью ребята отправились на поиски, еще не вернулись…

— Трудно в горах человека найти…

— Куда они денутся? Коней-то все равно узнают.

— Да нет, следы мы найдем, но… — Это был опять голос толстяка.

— Кто-то из геологов ранил в ногу начальника, мы за ним приехали. Кто же думал, что пастуха убьют? — Это сказал долговязый, рябой.

— Бедный Квирия.

— Эх, отличный был парень…

Никто не обращал внимания на Мушни. Все говорили о Квирии, все были проникнуты жаждой мести. Мушни стоял неподалеку от милиционеров и думал: знай они, кто я, задержали бы немедленно. Собственная дерзость доставляла ему странное удовольствие. Он радовался избавлению от страха и, забавляясь, дразнил судьбу. Он, конечно, не собирался открывать милиции свои имя и фамилию, но и уходить пока не думал. Мушни снова увидел Тапло, она разговаривала с каким-то ладным мужчиной, которого Мушни прежде не замечал.

«Может, это и есть жених? — подумал он. — А таких знакомых, как я, у нее небось целая куча».

Милиционеры строили планы на завтрашний день.

— Сегодня уже поздно. Завтра с утра поднимемся на пастбища. Никуда он от нас не уйдет…

«Это мы еще посмотрим», — насмешливо подумал Мушни и, обогнув дом, стал спускаться к реке. Непонятная обида теснилась в сердце. На кого и почему? Он не знал и не задумывался над этим. Смотрел на быструю пенистую реку, зажатую крутобокими горами, не воспринимая окружающей красоты. Мушни увидел седого великана, с которым познакомился в тот же день, что и с Квирией. Гота сидел на пеньке, одинокий и угрюмый. Мушни вдруг страстно захотелось подойти и заговорить с этим человеком: как будто та возможность, которая угасла со смертью Квирии, могла возродиться иным путем, но кто знает, помнит ли его Гота? Внутреннее чутье подсказывало Мушни, что перед ним добрый и отзывчивый человек. На приветствие он ответил слабым кивком, выдающим глубокую скорбь. Мушни понял, что Гота сразу узнал его и даже как будто обрадовался ему. Сам он с нескрываемым расположением смотрел на могучие плечи седого великана, на его огромные руки, бессильно лежавшие на коленях, и чувствовал, что может держаться с ним просто и откровенно.

Мушни стал расспрашивать о подробностях гибели Квирии. И Гота отвечал ему, как близкому, как другу. Рассказал почти то же самое, что Мушни уже знал от людей, но Мушни все равно слушал очень внимательно и жалел, что Квирия не знает и уже не узнает, как горюют по нему односельчане. Квирия умер, так и не узнав, как привязался к нему Мушни, с первой встречи, с первого взгляда.

— Хороший был парень, — вздохнул Мушни, когда Гота кончил свой печальный рассказ.

— Еще бы! Мы ведь с ним побратимами были. — Схватившись за голову, Гота добавил: — У меня на руках умер…

Гота вместе с Квирией был в ночном, когда бандиты увели коней.

— Поздно услыхали, не успели помочь, — сокрушался он.

— Никуда они не денутся, — сказал Мушни, — только Квирии это не поможет. Вон милиционеры прибыли, займутся ими…

— Да ну их, — махнул рукой Гота, — утром я сам отправлюсь на поиски, и пока не найду…

Со двора снова донесся плач, отчаянный, горький. Мушни испытующе посмотрел на великана.

— Один пойдешь? — спросил он погодя.

— Один.

И вдруг новая мысль молнией сверкнула в мозгу, и, едва успев додумать ее, Мушни поспешил высказаться: