Распыление. Дело о Бабе-яге

– Может, местная лаба? Кукиш об этом и писал: ненормальное количество Пыльцы...
– Лумумба стоически вздохнул.

– Влияние на рост культуры эндемичных условий, таких, как: вода, температура воздуха, сырье для базового конгломерата...

– Да понял я, понял.
– не дал я учителю сесть на любимого конька.
– Не отсюда она. А... Откуда?

– Уроки надо учить.
– буркнул наставник, пряча в карман добычу и захлопывая книжку. А потом посмотрел на меня уже не так враждебно.
– А ведь ты прав, стажер. Это может оказаться бомбой!

– Я про бомбу ничего не говорил.

– открестился я.
– На бомбе настаивали как раз вы, бвана.

– Да заткнешься ты, или нет?
– потерял терпение Лумумба.
– я тебе талдычу об уликах, а ты...

– Да что там улики?
– вот не люблю я, когда кричат. Особенно, на голодный желудок: у меня от этого колики делаются.
– Затрапезная монетка, пол-грамма дури, да сережка. Была бы хоть пара...

Начальник вдруг посерьезнел, заглянул мне в глаза и заботливо потрогал лоб.

– Что-то ты совсем плохой, падаван. Капец мозга: не иначе, от орков заразился.

Я набычился, готовясь продемонстрировать, как ведут себя настоящие орки, но Лумумба, вновь сунул мне под нос монету.

– На аверсе - герб Мангазеи: конь, а под ним - песец, бегущий в правую сторону. Герб, к твоему сведению, утвержден в тысяча восемьсот двадцатом году. А теперь присмотрись повнимательней, стажер.

Я послушно сощурился. Монета была мелкая, и где там конь, где песец, было не очень ясно. Но что-то... Что-то было с ней не так.

– Вот эта козявка смотрит не в ту сторону!
– я ткнул пальцем, накрыв, правда, всю монетку целиком.

– Молодец!
– восхитился Лумумба. Пара воспитательных подзатыльников и совсем немного крика - и ты понял, о чем говорит твой старый больной учитель. Но я тебя не виню...
– он ласково погладил меня по голове.
– Трудно быть умным, для этого напрягаться приходится...
– наставник подбросил монетку и вновь поймал.
– Что характерно: монета гораздо легче золотой.
– сказал он задумчиво.

– Это вы тоже на вкус определили?

– На запах!
– он кинул монетку мне.
– Каждый уважающий себя маг должен отличать золото от других металлов. У этой, например - железный сердечник. Чувствуешь?
– Старинный и уважаемый в определенных кругах способ подделки. На вид - практически не отличить от настоящей, даже краешек можно прикусить. Забрав монетку, Лумумба куснул её крупным, как у лошади, зубом, и продемонстрировал вмятину.
– Видал? Любую поверхностную проверку пройдет.

– Фальшивая монета и импортная Пыльца...
– пробормотал я, уже не обижаясь.

– Надо думать, это и был сенсационный материал, который хотел нам продать Кукиш.

– Но... Почему тот, кто его убил, не забрал улики? Они ж, можно сказать, на самом видном месте.

– Возможно, не успел.
– поджал губы Лумумба, разглядывая камень в сережке на свет.
– Не завершил колдовство, не забрал улики... Кто-то его спугнул. И, сдается мне, это были не мы.

Я вспомнил своё прикосновение к окоченевшей шее козлика. Труп пролежал на полу дворницкой несколько часов...

После затхлого, пропитанного сыростью подвала прохладный утренний ветерок приятно бодрил. Небо, усеянное ватными шариками облачков радовало прозрачностью и голубизной, с реки доносились крики чаек и рыбные запахи.

По донесениям Кукиша мы предполагали в нем человека недалекого, но предприимчивого. Никогда он не забывал напомнить о гонораре и существующих надбавках за вредность, и славился умением выговорить для себя самые выгодные условия. Собственно, даже не имея другого занятия, кроме работы на нас, он мог позволить себе жить припеваючи. Найти жилье в приличном районе, с отоплением и горячей водой, а не эту конуру в забытых богом развалинах...

Мы-то решили, что дворницкая на отшибе, подальше от посторонних глаз, всего лишь явочная квартира. Но он жил в ней по меньшей мере несколько месяцев. Напрашивается вывод: Леонид Тимофеев, по прозвищу Кукиш, внештатный сотрудник АББА, нащупал что-то действительно серьезное, и, дожидаясь нашего приезда, решил лечь на дно.

Из заброшенных спальных районов мы попали на берег реки. Здесь было чисто, светло и красиво. Набережная блистала газовыми фонарями, лавочками и урнами, выполненными в виде безобразных хвостатых жаб, по ней степенно прогуливались хорошо одетые граждане.

– А ничего так городок. Подходящий.
– Лумумба молодецки оглядел реку, мост с бронзовыми балясинами, островерхие крыши домов на другой стороне и белые, чуть закопченные стены церквушки с разбитой маковкой, виднеющиеся за мостом, на небольшом холмике.

– Подходящий для чего?
– угрюмо переспросил я. Всё никак не мог изгнать из памяти сытых пауков в дворницкой.

– Для пенсии, например.
– живо откликнулся начальник.
– Вот, лет через пятнадцать-двадцать, если повезет дожить, оставлю службу, переберусь сюда и поселюсь в домике с белым штакетником и курятником на заднем дворе... Смотри, какая красота!

Мы остановились и стали любоваться красотой: в рассветных лучах река вся сверкала, будто покрытая серебряными чешуйками, над нею, как истребители, носились чайки. Время от времени то одна, то другая ныряла в воду и появлялась с зажатой в клюве килькой.

– И рыбы здесь много!
– порадовался начальник, кивая на завтракающих птиц.
– Вот тебе, Ваня, доводилось когда-нибудь рыбачить?

– Не-а.

– А я, признаться, люблю. В Африке, например, есть такая река: Лимпопо...

Мимо берега, ревя, как белуга, и распространяя вонь сивухи пополам с жареной картошкой, прошел катер. Переждав, пока он удалится, Лумумба продолжил:

– Так вот: на реке Лимпопо рыбачат так...
– он причмокнул и закатил глаза.
– Нужно взять упитанного поросенка и привязать его у воды. И, когда он начнет визжать, крокодил полезет за ним на берег. Дальше надо не зевать...

– Да какая ж это рыбалка?
– перебил я.
– Это у вас, бвана, охота получается. И вообще: тратить поросенка на какого-то вонючего крокодила, по-моему, преступление.

Видел я этого крокодила в Московском зоопарке: бревно бревном, и тиной воняет...