Рассказы
Шрифт:
– Наверное, тебе было очень, очень больно…
– Уже не помню, - отвечал я.
– А шрам на голове у тебя тоже с войны? – неожиданно спросила она.
Откуда она знает про шрам на голове?
– Нет, это у меня еще до войны. Давно. Сам не помню, когда.
– Разве так бывает, чтобы не знать, откуда на голове такой шрам? Это же не царапина какая-нибудь… - говорила Катя, облокотившись на подушку и глядя на меня темной бездной глаз.
– Наверное, бывает. Вот у меня же есть…
Перед тем, как утром уйти, я сказал:
– Выходи за меня замуж.
Она посмотрела
– Нет, Петенька, нет. Ты – герой, а я…
– А ты самая прекрасная девушка на свете!
– Нет, Петенька, ты просто соскучился по женщине…
– Что ты такое говоришь! Ведь я тебя люблю!
Она посмотрела на меня глубоким, страдающим взглядом, хотела, видимо, что-то сказать, но не сказала, а просто поцеловала меня.
– Иди, Петенька, тебе пора…
– Я вернусь вечером, и мы поедем ко мне, - сказал я, целуя ей руку.
– Слушаюсь, товарищ капитан! – вытянула руки по швам Катя.
– Гвардии капитан! – с напускной строгостью сказал я, и дотронулся указательным пальцем до кончика ее носа.
Я вышел на проспект и направился к остановке трамвая, идущего в сторону Адмиралтейства и далее, на Петроградскую. Трамвай вскоре подошел, я взялся за поручень, чтобы вскочить на подножку, но в этот момент на площадку выступила девушка в темном платье и собранными в узел черными волосами. Выставив вперед круглый носок черной лакированной туфли, в которую была обута стройная, уходящая под платье нога, она посмотрела на меня сверху и произнесла чуть капризным голосом:
– Капитан, вы не поможете мне сойти?
– С удовольствием! – ответил я, протягивая руку в ее сторону.
Девушка протянула ко мне свою и стала спускаться, пока наши руки не встретились. Пальцы у нее были тонкие и гибкие. Она держалась за меня, пока окончательно не спустилась на землю и не отступила от вагона.
– Меня зовут Вера, а вас? – спросила девушка, продолжая удерживать меня за руку.
– А меня Петр! – ответил я, порываясь в сторону трамвая.
– Такой мужественный боевой офицер хочет бросить даму на произвол судьбы? – продолжала девушка, играя улыбкой больших влажных глаз.
Конечно, бросить даму на произвол судьбы было невежливо, и я довел ее до тротуара.
– Вижу, вы торопитесь, - сказала Вера, отпуская меня.
– Если однажды вы окажетесь свободны - приходите ко мне в гости. Я живу там, - и она указала на арку, из которой я вышел.
– Квартира тридцать три. Очень легко запомнить.
– Спасибо, - ответил я.
– Был рад вам помочь. Честь имею.
Вечером я пришел за Катей. Я долго нажимал кнопку ее звонка, но она не вышла. Тогда я позвонил в первый попавшийся. За дверью прошаркали шаги, и пожилая женщина открыла дверь.
– Добрый вечер, - сказал я, - извините, я к Кате, но ее звонок, наверное, не работает.
– Кати нет, - ответила женщина.
– А вы не знаете, где она?
– Уехала.
– Как уехала? Куда уехала?
– Не знаю, сказала только, что надолго.
– Но ведь она про это ничего не говорила… - растерянно сказал я.
– Не знаю, милок, не знаю, - глухим голосом ответила женщина и закашляла.
– Ну, извините, мамаша, -
сказал я.– Можно я зайду в другой раз?
– Заходи, милок, заходи, - сквозь кашель выговорила старуха.
Я приходил сюда еще полгода, но Катя так и не появилась. Не было от нее и каких либо вестей. И тогда я, проклиная себя за предательство, пошел в квартиру тридцать три. Там меня, как ни странно, помнили и ждали. Два года я ходил в гости к Вере, не забывая регулярно проверять квартиру Кати, но Катя будто сквозь землю провалилась, и я, наконец, женился на Вере.
Синие Катины глаза снились мне долго, и, в конце концов, мне стало казаться, что я видел их еще до нашей встречи. Только вот где и когда?
…Конечно, здесь, на Невском! В ноябре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Холодно поздним вечером в ноябре на Невском. Да когда еще ветер с залива, словно посторонние предметы со стола сметает с темного неба облака, чтобы не мешали видеть звезды. Он большой эстет, этот ветер. Тонкий ценитель серебряного на черном.
Я стоял на углу Садовой и Невского перед круглой тумбой с объявлениями и пытался при убогом свете фонаря читать свежий номер «Известий». Рядом со мной находились еще двое мужчин в длинных черных пальто и шляпах.
– Да что же такое делается, господа… - вдруг негромко сказал один из них.
Голос показался мне знаком, и я непроизвольно повернул голову в его сторону. Мужчина уже смотрел на нас, рассчитывая, по-видимому, найти в нас поддержку.
– Петр Родионович! – вдруг подался он ко мне.
– Антон Захарыч! – вырвалось у меня.
Передо мной находился отец моего друга Сергея, с которым мы вместе росли и служили.
– Петр Родионович, голубчик! Что вы тут делаете?
– Да вот, недавно прибыл! Приехал своих проведать и невесту забрать! А что Сергей? Где он? Что с ним?
Третий мужчина в беседу не вступал, продолжая внимательно разглядывать тумбу. Антон Захарыч покосился на него и понизил голос:
– Пойдемте, Петр Родионович, пойдемте, голубчик, по дороге поговорим!
И мы с ним устремились навстречу растрепанному ветру с Невы.
– От Сергея никаких вестей уже полгода как, – заговорил Антон Захарыч.
– Ах, Петр Родионович, вы не представляете, что здесь делается! Приходят, забирают и расстреливают, а потом списки невинно убиенных в своих красных газетах печатают! Зачем вы вернулись сюда, зачем?! Мы-то уж с вашим папенькой – старики, нас тронуть они не посмеют! А вас… Вы уж постарайтесь здесь не задерживаться, голубчик! И на улицу лишний раз не выходите! Да и одежду вам надо бы сменить! Ваша шинель хоть и без погон, но вопросы вызывает!
Я шел, придерживая козырек потрепанной фуражки и с удовольствием вдыхая пропахший живой водой воздух питерской осени.
– Ничего, Антон Захарыч! Как говорят в народе: бог не выдаст – свинья не съест!
– Да теперь-то как раз этот же самый народ вас и выдаст, и съест!
И словно в подтверждение его слов с набережной Мойки навстречу нам вывернули три фигуры. Тот, что посередине, был в кожаной кепке и кожаной куртке, опоясанной ремнем. Те, что сбоку – в солдатских шинелях, с винтовками за плечами.