Рассказы

Что ж, теперь отсутствовали их семьи, а друзей они сохранили наперекор классовым оттенкам. Проделав в памяти эти одинокие па своего детства, они ощутили прилив теплоты друг к другу. Пусть они далеко не совершенны, но их дружба покоится на едином отношении к жизни — терпимом, полном оптимизма и ни в коем случае не антиобщественном. Эрик включил радио, дабы развеять последние грустные мысли. «Веселья час, веселья час настал для нас с тобой», — заливался певец. В эту-то минуту Рэй впервые потерял самообладание. Внезапно выключив радио, он сказал:

— Прости, этого я не выдержу. — Чтобы как-то замять происшествие, остальные, почти не думая, обратились к знакомой теме.

Кэрола заговорила первой: она чувствовала себя обязанной оправдать Рэя:

— Мне кажется, жизнь среди этих болот Рэю совсем не на пользу.

— Здесь безумно уныло, — подхватила Шийла. — Поэтому, наверно, все и сидят по своим углам.

— Именно, — продолжила Кэрола. — Организовали бы хоть драмкружок, что ли. — И она взяла Рэя за руку, потому что они познакомились в армейской самодеятельности.

— Такое впечатление, что все ходят сонные, — сказала Шийла.

— Сонные! — включился Эрик. — Да у них трехнедельный труп сойдет за первого заводилу.

Все ждали, когда заговорит Рэй. Обычно его энергия и твердая вера в себя выводили их из подобного настроения. Но теперь его голос прозвучал глухо, как из могилы.

— Так голо на этой равнине, — сказал он.

Кэрола вновь ощутила потребность в решительных действиях на благо общества.

— Ну так что ж, — бодро проговорила она, — мы-то здесь долго не задержимся.

— Это уж точно, — отозвалась Шийла. — Эрик ждет только решения об арбитраже, чтобы подать заявление.

— Именно, — сказал Эрик. — Да и министерство, как ни крути, скоро переведут обратно в Лондон. Децентрализации — конец… — Он умолк, не договорив. В этом, возможно, не было никакой логики, но упоминание о Лондоне всякий раз наводило его на мысль об атомной бомбе. Он весь вечер хотел о ней заговорить, но сдерживался из-за данного Шийле обещания. Теперь они особенно напряженно ждали, что скажет Рэй, но тот просто смотрел в пространство.

— Мне пришла в голову страшная глупость, — проговорила Кэрола. Она должна была что-то сказать, чтобы отвлечь их от молчания Рэя. — Мы не могли бы снять со стены зеркало, Шийла?

Конечно, милая, но зачем?

— Ну… это было в одном журнале. Если украсить зеркало омелой в рождественскую ночь, то в нем вроде как отражается будущее.

— Надо попробовать! — воскликнула Шийла. Что угодно, только не бездействие, подумала она.

Даже Эрик выразил восторг.

— Что нам звезды говорят? Почему бы и нет? Я — за.

Но когда Шийла посмотрела в зеркало, она ничего не разглядела.

— У меня не выходит, милая, — сказала она. — Я всю жизнь была к этим вещам неспособна. Вижу только, как я похожа на королеву Елизавету. Ну и нос у меня.

Кэрола тоже не была уверена, но ей показалось, что зеркало слегка затуманилось и она увидела что-то страшно похожее на ребеночка.

— Сотни милых малюток Дидри, надо думать, — произнесла Шийла довольно резко.

— Аллилуйя! — заорал Эрик, едва склонившись над зеркалом. — Лана Тернер в четырнадцати экземплярах исполняет танец семи покрывал. А Макартуру, Дикину и Эрни Бевину дают пинка под зад. Это рай, тут уж не ошибешься. Открой ворота, господи, и я к тебе при-и-иду.

Все немало удивились, когда Рэй согласился сесть перед зеркалом, но он так долго сидел, не говоря ни слова, что они решили предоставить его самому себе.

— Ну, я пойду налью себе пивка, — сказал Эрик. Чем скорее кончится этот вечер, тем лучше.

Только когда они услышали, как Рэй всхлипывает, они наконец поняли, в каком он состоянии.

— Рэй! — воскликнула Кэрола. — Что случилось, дорогой мой?

Рэй обратил к ним невидящий взгляд: лишь в срезах, сбегавших по его щекам, казалось, теплилась жизнь.

— О боже мой, — произнес он. — О боже. Я видел пустоту.

Шийла была полна сочувствия.

— Бедняжка ты наш. Ну ничего. Иди сядь с нами. — Но Рэй продолжал плакать. — Тебе придется отвезти его домой, милая, — сказала Шийла.

Кэрола была вне себя от горя и стыда.

— Если ты не сочтешь это неприличным…

— Дорогая моя, — сказала Шийла голосом практичного человека, не терпящего паникерства, — беспокоиться не о чем. Он просто перетрудился. Но ты должна уложить его в постель и позвонить доктору Райсли. Я вызову такси.

Эрик не мог больше сдерживаться, он так долго подавлял свои апокалипсические мысли, что теперь, наконец, выпалил:

— Я знаю в чем дело. Рэй увидел будущее, в котором нас всех разнесло атомной бомбой. — Этот шутливый тон он никогда в жизни себе не простит. Но Рэй только покачал головой.

— Это все ваше дело. Я тут ни при чем. То, что я видел, касается меня одного. Я давно уже это чувствую — может быть, несколько лет, а теперь я увидев. Я увидел пустоту.

Смущение Кэролы достигло предела.

— Дурачок, — заговорила она, — никто ничего не видел. Шийла так и сказала, а Эрик просто пошутил. А я, сам знаешь, чего только не выдумаю.

Рэй в бешенстве набросился на нее:

— Замолчи! Какое мне дело, что ты там делаешь или говоришь? — И так же внезапно осекся. — Прости. Все это не важно, — тихо сказал он и уставился в камин.

Перевод Д. Аграчева

Скорее друг, чем жилец*

Едва Генри завел речь об их новом авторе Родни Кнуре, как мне сразу стало ясно: я его невзлюблю.

— Я изрядно поднял свои акции, переманив к нам в издательство Родни Кнура, — сказал он.

Издательство, где Генри младший компаньон, называется «Бродрик Лейланд», и, кстати говоря, не такая это фирма, чтобы поднять чьи-либо акции, но это я так, к слову.

— По-моему, Харкнессы дали маху, расставшись с Кнуром, — сказал Генри. — Хотя «Рогачи» их и не озолотили, они ставятся критикой очень высоко. Но для Харкнессов типично не интересоваться ничем, кроме сбыта.

Для тех, кто не знаком с Генри, объясню — это высказывание крайне типично для него: во-первых, издателям, на мой взгляд, положено интересоваться сбытом, и если у «Бродрик Лейланда» сбытом не интересуются, их можно только пожалеть; во-вторых, сказать «не озолотили» для Генри вовсе не характерно, но ему кажется, раз уж он стал издателем, он должен говорить как деловой человек, а как говорят деловые люди, он себе представляет смутно. Вот сказать «ставятся критикой очень высоко» для Генри характерно, а деловой человек так, по-моему, никогда не скажет. Что же на самом деле характерно для Генри, выяснится из моего рассказа, если я смогу его написать. По справедливости следует добавить: мои суждения о Генри, очевидно, много скажут и обо мне — к примеру, в издательском деле Генри интересуют не столько деньги, сколько возможность «привлечь хороший авторский состав», так что, осуждая Харкнессов, он ничуть не ханжит. И ведь мне, жене его, это известно лучше, чем кому бы то ни было, но у меня вошло в привычку подтрунивать над Генри.