Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

И мы остались с Родни на целые десять дней вдвоем. Родни не мешкая предложил мне уехать в Париж и попал в точку. Точнее попадания и быть не может. Прежде всего потому, что адюльтер в Париже — это уже само по себе нелепо.

— При твоей неуверенности, при твоей страсти смотреть на свои поступки со стороны, — сказал Родни, — такой вариант должен тебя устроить как нельзя лучше.

Следует заметить, что Родни, хоть мы с ним и ровесники, отлично меня понимает: мои поступки и впрямь меньше беспокоят меня, если я их вижу в нелепом свете. Но меня совсем не устраивало, как Родни толковал мое поведение: например, когда я его спросила, почему, мол, я такая, он ответил:

— А потому, радость моя, что ты продукт своей среды — и тебе никуда от этого не деться.

Но в общем-то, Родни к этому времени почти перестал подавлять меня своим

«аристократизмом». Однако наши отношения не зашли еще так далеко, чтобы я могла поделиться с Родни своей теорией на его счет.

А по моей теории, как вы уже, наверное, догадались, выходило, что Родни ни больше ни меньше чем авантюрист, чтобы не сказать мошенник. Я, конечно, догадывалась, что дела у него идут из рук вон плохо, — и по обрывкам доносившихся до меня телефонных разговоров, и по лавине счетов, обрушившихся на него. Родни поступил молодцом, оплатив нашу поездку в Париж. Хотя надо сказать, что он уже несколько недель не платил за квартиру, и нельзя не сказать, что на поездку в Париж он смотрел как на своего рода капиталовложение. И все равно, по-моему, он большой молодец, что оплатил нашу поездку, при том, что сам сидел по уши в долгах. Хочу добавить, что поездка чуть не до последнего дня удалась на славу — все, о чем только можно мечтать, что только можно пожелать, было к моим услугам. К тому же, хотя Родни скорее всего об этом не догадывался, мне было бы гораздо труднее изменить Генри в его доме (потому что, как ни крути, — это дом Генри, хоть он и принадлежит мне).

Лишь накануне отъезда, когда мы сидели в кафе, выходящем окнами на змеящуюся лестницу Фонтенбло, и потягивали аперитив, Родни приступил к следующей стадии своих домогательств. Разумеется, я была к этому готова — вот он, тот самый выбор, перед которым меня поставят, вот оно — то самое решение, от которого мне никак не уклониться, а значит, и все прочее тому подобное, чего я надеялась избежать, хотя в глубине души и понимала, что надежды эти несбыточные. Как и следовало ожидать, Родни попросил меня бросить Генри. Сперва он сказал, что мы оба этого хотим. Потом — что он слишком любит меня, чтобы позволить и дальше вести эту убогую, противоестественную жизнь с Генри, — ведь от такой жизни я что ни год становлюсь все злее и выкрутасничаю все больше. Потом — что я, как и он, рождена жить взахлеб, использовать все и вся, а использовав, отшвыривать и переходить к другим. Словом, совсем заврался, но откуда Родни было знать, что больше всего меня в нем привлекала как раз его жуликоватость. Я легко представила, как мы колесим на мои деньги по свету, перебираясь из гостиницы в гостиницу, представила я, и какой крах нас ожидает, когда мы промотаем мое состояние, которого, я уверена, Родни хватит на один зуб. Но именно его лживость, ненадежность, а может, и крывшаяся под ними порочность притягивали меня сильнее всего.

Родни тем не менее этого не понял, а может, был слишком поглощен своими целями и вообще ничего не замечал. Иначе как объяснить, почему он внезапно переменил пластинку, повел себя, как испорченный мальчишка, который хнычет, что он больше так не будет. Да, он на краю пропасти, говорил Родни, и я могу подумать, что он охотится за моими деньгами: он ведь догадывается — для меня его дела давно не секрет. Пришлось признать, что так оно и есть.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Значит, худшее тебе известно. — И все равно я должна поверить: если я буду с ним, все пойдет иначе. У него есть талант, и при моей поддержке талант его развернется в полной мере. Понимаю ли я, вопрошал Родни, какой жизнью он жил? Вот тут-то он и рассказал мне о своем прошлом — об отце, ограниченном, не больно преуспевающем подрядчике из шотландского городишки; жалостно описал, как опостылел ему этот душный мирок, какую тяжелую, пусть и не вполне честную борьбу он вел, чтобы выбиться из этого затхлого окружения, какие препятствия ему пришлось преодолевать. Лишь я, канючил он, могу вернуть его на путь истинный.

Материнское начало во мне, как видно, не слишком развито, потому что его рассказ меня ничуть не тронул; я чувствовала только одно — меня надули. Не будь я уверена, чего бы там Родни ни плел, что жизнь с ним будет скорее такой, как я ее себе представляла, чем такой, как сулил Родни, я бы тут же ему отказала. А так я ответила, что мне надо еще подумать. Я хочу пожить в Лондоне как минимум две недели одна, после чего дам ему ответ. Родни не возражал: ему так и так нужно было остаться во Франции по делам, и

я уехала в Лондон без него.

Вернувшись из Америки, Генри, по-моему, очень обрадовался, обнаружив, что Родни у нас не живет. А немного погодя обрадовался и того больше. Я-то, во всяком случае, обрадовалась — ведь окажись Родни у нас, Генри его непременно бы поколотил, тем самым подкрепив конкретным примером воззрения Родни если не на цивилизованность, то на необходимость жестокости в жизни. Не исключено, что Родни, как более молодой, одержал бы верх, и то-то бы я обозлилась — из-за Генри, конечно. Но так же вероятно, что верх одержал бы Генри, — и то-то бы я расстроилась: не так я представляла Родни, и мне совсем не хотелось, чтобы он упал в моих глазах.

Однако чаша терпения Генри переполнилась (как говорили некогда, а когда, точно не скажу), когда, наведавшись вскоре после возвращения из Америки к матери, он узнал, что Родни занял у нее денег. Я было взбодрилась: уж если Родни удалось выманить деньги у матери Генри, за его судьбу можно не беспокоиться (и если я решусь соединить с ним свою судьбу, я хоть и буду вечно ходить по краю пропасти, но свалиться в нее не свалюсь). Но Генри, естественно, видел все в ином свете, да и я, надо сказать, изменила свое мнение, когда узнала, что речь идет всего-навсего о пятидесяти фунтах, — такая ерунда от пропасти, разумеется, спасти не может.

Не успела мать Генри оглоушить его новоиспеченную дружбу ударом справа, как девушки в цвету возьми да и добей ее ударом слева. Оказывается, они в поте лица ремонтировали и обставляли квартиры для американских друзей Родни — одну для миссис Милтон Брадерс, другую для семьи Роберта Мастерсона, американцы же, решив попутешествовать по Европе, прежде чем обосноваться в Англии, чеки для уплаты девушкам в цвету передали Родни. Речь шла о немалых суммах: Родни наказал девушкам в цвету не мелочиться. Когда же миссис Брадерс и семья мистера Мастерсона в полном составе прибыли, наконец, в Лондон, обнаружилось, что деньги, причитающиеся за отделку квартир, плюс свои комиссионные Родни давным-давно получил.

— Хорошо же мы выглядим, — сказала Джеки.

— Ужас, просто ужас, — подхватила Маршия.

— Ничего не скажешь, выглядим настоящими идиотками, — заключила Джеки, и с этим я от души согласилась. Генри сказал: он, мол, надеется, что по возвращении Родни непременно все объяснит. Но я знала, что это пустые надежды, и Генри знал это не хуже меня.

— В том-то и загвоздка, — сказала Джеки. — По-видимому, Родни не стоит возвращаться: миссис Брадерс так разбушевалась, что если она и дальше не уймется, надо со дня на день ждать ордера на арест.

После ухода девушек в цвету я совсем пала духом, да и Генри тоже, но по разным причинам. Мне оставалось только молить бога, чтобы миссис Брадерс хватил удар в ванне прежде, чем она успеет выхлопотать ордер на арест Родни. Генри же сказал:

— Надеюсь, Родни и близко не подойдет к нашему дому, иначе не известно, на что меня вынудит долг.

На следующий день, часов в одиннадцать, зазвонил телефон, и конечно же, звонил Родни. Я передала, что сказал Генри, и мы решили: Родни придет, когда не будет риска столкнуться с Генри. Он явился прямо перед ленчем.

Я ожидала, что он будет выглядеть загнанно, наподобие Хамфри Богарта в его коронных ролях жертв общества и обстоятельств, выглядел он и впрямь загнанно, но отнюдь не как киногерой. Куда менее интересно, на мой вкус. Пока я разглядывала его, меня вдруг осенило, и улизнув под каким-то предлогом наверх, в спальню, я припрятала шкатулку с драгоценностями. Уж очень мне не хотелось хлопотать об ордере на арест Родни. Потом у нас состоялся долгий разговор, но одним разговором дело не ограничилось. Насчет последнего скажу только: в моей жизни время и место играют заметную роль, поэтому для меня все кончилось «не взрывом, а взвизгом»[60]. В разговоре же я объявила Родни, что, как мне ни жаль, по зрелом размышлении я вынуждена ему отказать. По-моему, очень глупо говорить: «Вы не представляете, чего это мне стоило», потому что всегда можно сказать, чего именно, И я вам скажу, чего это мне стоило: отказа от возможности начать новую, совсем иную жизнь с человеком очень для меня привлекательным. Когда жизнь моя будет слишком уж унылой, а этого не избежать, я неизменно буду жалеть о своем решении. Но в конце концов все решения тем кончаются. Ответить Родни иначе я не могла. К тому же свет не сошелся на нем клином. И все равно жизнь — сплошное надувательство.

Поделиться с друзьями: