Расследователь. Предложение крымского премьера
Шрифт:
– Похоже, правильно примеряешь. Был тут у нас некто Грек. Отморозок, псих. Так вот этот Грек по пьяни хлестался, что ездил по заданию Слепого в Киев. А там, под Киевом, они закопали какого-то жмурика... жмурик без головы. Как тебе такой расклад?
– Весьма. А когда это было?
– Когда он об этом трепался, или когда они жмурика закапывали?
– Когда закапывали, конечно.
– В октябре.
– А поточнее не скажешь?
– Извини...
– Понятно. А в контакт с этим Греком нельзя войти?
– Седьмого ноября Грек дал дуба от передозировки... как тебе такой расклад?
–
– Мне тоже, - ответил Сергей.
– Но только вот что я тебе скажу: Грек-то героином не баловался. Анашу курил, пил, но никогда в жизни не ширялся. Не было такого... А за день до его смерти из Киева опять прилетел Слепой. И они тут на пару гуляли. Вот так, Андрей Викторович.
– Спасибо, Иваныч. Ты даже не представляешь, какой ты мне подарок сделал.
– С тебя пол-литра, - сказал Серега и засмеял- -ся.
– Если еще чего нарою - позвоню.
Андрей рассказал Звереву о странной смерти Грека. Сашка хмыкнул и ответил:
– Все в цвет: первого ноября они закопали Горделадзе. Потом Грек по пьяни трепанул языком, а уже седьмого "помер от передоза". Все сходится, Андрю-ха... Ладно, поехали к Отцу.
В приемной борца с оргпреступностью паслись братаны. "Почти наверняка, - подумал Андрей, - у каждого из них в кармане лежит удостоверение помощника депутата". В Питере в середине девяностых такими ксивами обзавелись все авторитетные пацаны. У одного депутата от очень либеральной и очень демократической партии было сразу четыре таких помощника.
Ровно в шестнадцать тридцать Обнорского и Зверева пригласили в кабинет народного избранника. Андрей уже слышал от Повзло о роскоши, с которой оборудован кабинет, но тем не менее был удивлен. Особенно впечатляли два огромных аквариума.
А хозяин кабинета уже внимательно изучал визитеров, сидя за огромным столом. Он был, кажется, слегка напряжен, но выглядел уверенно и внушительно. Обнорский представился сам, представил Зверева. Матецкий буркнул нечто вроде: очень приятно. Взаимностью ему не ответили.
– Прошу присаживаться, - сказал он. Обнорский и Зверев опустились на стулья.
– Красивые у вас аквариумы, - сказал Зверев.
– Аквариумы? Да, красивые... Для релаксации, знаете, полезно. Приходишь, замотанный делами, включаешь свет...- Отец нажал невидимую кнопку, и аквариумы, подсвеченные изнутри, погасли, вода в них стала темной. Внутри ощущалось какое-то движение, какая-то тайная жизнь, но понять, что там, в темени, происходит, было нельзя. Колыхались массы водорослей и смутные мелькали тени... Отец снова нажал кнопку - вспыхнул свет.- Включишь свет и наслаждаешься... душой отдыхаешь.
– А что за рыбки-то у вас?
– спросил Зверев.
– Рыбки-то? Рыбки называются пираньи. В аквариуме серебрились пузырьки всплывающего воздуха, зеленели растения и ходили невзрачные на вид рыбешки... Отец снова щелкнул выключателем - аквариумы погрузились во мрак.
– Пираньи,- повторил он,- пираньи... Хышники. Снова включил свет и спросил:
– Чай? Кофе? Минералочка?
– Спасибо, Леонид Семенович... мы пришли к вам по делу.
– Слушаю вас внимательно, - сказал Отец. Его посетители нисколько не сомневались, что борец с преступностью будет слушать их
очень внимательно... По расчетам Обнорского и Зверева, Отец после звонка Андрея первым делом связался с Хозяином: опять питерские! Что делать? Вероятно, Хозяин ответил: встретиться, выслушать, понять, что им стало известно... Возможно, этого не было и все решения Леонид Матецкий принимает сам. Но навряд ли.– Леонид Семенович, - сказал Обнорский, - нас привело к вам серьезнейшее дело. Мы получили информацию по "делу Горделадзе". Некоторым образом она касается и вас... Поэтому возникла потребность задать несколько вопросов. Вы не будете возражать, если мы запишем нашу беседу на диктофон?
– Не буду, пишите.
Андрей достал диктофон, проверил.
– Итак, Леонид Семенович, в процессе расследования обстоятельств исчезновения Георгия Горделадзе сотрудники Агентства журналистских расследований получили информацию, что к этому может быть причастен некто Слепой... Вам знаком человек с таким прозвищем?
Услышав про Слепого, Отец опустил глаза, мгновенно напрягся. Он взял из деревянного стаканчика на столе карандаш, вложил его между указательным, средним и безымянным пальцами правой руки... Легко, движением пальцев, сломал его. Половинки карандаша бросил на столешницу. Потом поднял глаза, посмотрел на Обнорского, ответил:
– У меня много знакомых...
– В миру Слепого зовут Геннадий Ефимович Макаров.
– Да, мы знакомы... Геннадий Ефимович - мой помощник.
– Мы получили информацию, что Слепого видели шестнадцатого сентября вечером возле дома Алены Затулы.
– От кого вы получили такую информацию?
– спросил Отец и взял из стаканчика второй карандаш.
– Извините, Леонид Семенович, но я не вправе раскрывать своего информатора.
Карандаш хрустнул, половинки его полетели на стол.
– Тогда, господин Обнорский, я вас не понимаю... Вы приходите ко мне, намекаете, что мой помощник может быть причастен к похищению Горделадзе, но раскрыть источник информации не желаете. Чего вы хотите?
– Хотим встретиться и поговорить со Слепым, - ответил Андрей.
Отец собрался что-то сказать, но у Андрея зазвонил телефон. Обнорский посмотрел на часы - 16:33. "Наверняка, - подумал он, - это звонит Повзло..." Так и оказалось. Обнорский произнес несколько фраз: "Да, господин полковник, да... мы со Зверевым сейчас у господина Матецкого. Как только выйдем из офиса позвоним".
Отец посмотрел исподлобья - явно догадался, что ему дают понять: некоему полковнику известно, где находятся питерские журналисты... страхуются, суки.
– Извините, - сказал Обнорский, убирая телефон.
– Мы бы хотели встретиться и поговорить с вашим помощником.
– Запретить я вам не могу. Но навряд ли это возможно сейчас.
– Почему?
– А он сейчас в Симферополе, - сказал Отец и взял в руки третий карандаш. Повертел и поставил обратно в стакан.
– Когда вернется?
– Не знаю... может, через неделю. Может, через две.
– А связаться с ним можно?
– спросил Зверев.
– Нельзя, - ответил Отец.
– А почему так?
– удивился Зверев.
– Роуминг дорог, Гена им не пользуется, - с откровенной издевкой сказал Отец.