Рассвет. XX век

Шкаф с недавней прозой я отыскал в самом конце. Пролистал несколько книг, отобрал приглянувшихся авторов и притворился, что углубился в чтение. Хозяин тотчас подскочил ко мне; такой наглости он не стерпел.

Мы разговорились. В отличие от старика-фармацевта, книготорговец не боялся меня — больше того, он продемонстрировал мне парочку своих поэм и признался, что состоит в обществе поэтов. Я похвалил его вирши, и он буквально расцвёл. Выудить у него информацию труда не составило.

— Лично я не знаком, но слышал, что интеллигенция, включая писателей, частенько захаживает в одно местечко. Романское кафе на Курфюрстендамм, 238. Зайдите и спросите у кельнера [2] или швейцара.

— Непременно.

Из вежливости я приобрёл у книготорговца томик, который держал последним, — «Приют грёз» Эриха Марии Ремарка. Поскольку я не спускал деньги на выпивку, такую трату я себе позволить мог, нотгельды мясника грели карман.

Моя цель в книжной лавке была простой. В книгах, в которые я успел заглянуть, много было написано о войне на Западном фронте, но почти ничего о Восточном. А меж тем освещение тех событий — да и в целом напоминание о русских в правильном ключе — поспособствовало бы сближению Советов и Германии. Среди немцев хватало болванов, начинавших при упоминании о большевиках пускать пену изо рта и кричать про азиатские орды, однако общественный запрос на справедливость, которую многие видели в социализме, никуда не делся. Пусть политика Веймарской коалиции завела её в тупик и к тому же не очень-то совпадала с большевистскими намерениями, они сумели подписать договор в Рапалло [3]. А кроме того, оставалась воинственная КПГ [4] — у неё с русскими было куда больше общего. Текущему правительству парламентского меньшинства во главе с Вильгельмом Куно [5] тоже не до преследования врагов нации, оно сосредоточилось на экономике, которая дышала на ладан.

Я собирался набросать мемуары по воспоминаниям Кляйна и отдать их кому-нибудь из писателей: выдадут за свои или используют как материал для художественной книги, большой роли не играет. Это будет рычагом воздействия на интеллигенцию, которая сейчас склоняется к либеральным позициям. Но если представить русских как народ, который обрёл свободу после долгой тирании, если представить большевиков как борцов за естественные права, равенство полов и людей перед законом — какая-то часть может заинтересоваться. Правда, важно не переборщить, коммунистических агиток немцы наелись уже вдоволь.

Я прокатился на грохочущем трамвае до дома, где жил мясник. На улице возле него стояла знакомая телега. Густав, сидевший на козлах, приветственно помахал рукой и спрыгнул.

— Идёмте, — сказал он, — выковыривать из квартиры пианино.

Густав держался молодцом, но я сразу увидел, что его что-то гнетёт. Этим он не отличался от Курта, который встретил меня — и, не предлагая перекусить, повёл в комнату с пианино.

Я только примерился поднять его, как в дверь требовательно постучали. Грохот был такой, что я решил — её выбивает полицейский рейд.

— Пойду открою, — произнёс хмурый Курт.

Но я опередил его. Самоуверенным мерзавцам, которые не боятся сломать чужую дверь, одноногий ветеран никак не помешает. Совсем другое дело я.

Их было трое. Двое молодцеватых, откормленных, с бритыми головами, в модных полутренчах и сапогах военного образца зубасто скалились, словно им принадлежал весь мир. Третий, стоявший посередине, был одет понеряшливее — потёртый плащ, жилет и гражданские башмаки. Он храбрился, но наглой уверенности в своём праве ещё не наработал и оттого имел чуть виноватый вид.

При моём появлении троица растерялась.

— А ты ещё кто? — пробурчал средний.

Я широко улыбнулся.

* * *

[1] Люэс — уст. сифилис.

[2] Кельнер — официант.

[3] Договор в Рапалло — договор, подписанный 16 апреля 1922 г. во время Генуэзской конференции в городе Рапалло между РСФСР и Веймарской республикой. В нём был зафиксирован взаимный отказ от возмещений убытков, аннулирование царских долгов советской властью, национализация немецкой частной собственности в РСФСР. Для СССР он означал конец международной изоляции, а для Германии — первый равноправный договор с окончания войны.

[4] КПГ — Коммунистическая Партия Германии.

[5] Вильгельм Куно — немецкий предприниматель и беспартийный политик, сторонник консерватизма и либеральной экономики. 22 ноября 1922 года он стал рейхсканцлером Веймарской республики при поддержке Партии католического центра, Немецкой народной партии и Баварской народной партии. Его правление должно было помочь Германии выйти из затяжного финансового кризиса, на деле усугубив его. При Куно рейх погрузился в пучину гиперинфляции.

Глава 10

Улыбка была вызвана отнюдь не радостью от прихода неизвестных. Да и чему тут радоваться? Двое выглядели откровенными бандитами или штурмовиками радикальной политической партии, что, можно сказать, почти одно и то же. Третий, с растрёпанной копной светлых волос, не больно-то отставал от них, хотя и одеждой, и общими манерами пока не дотягивал до заветного статуса. В общем, ничего хорошего появление таких мордоворотов для Мецгера не несло — а значит, было проблемой и для меня.

Я улыбался, чтобы пустить в ход деморализующую силу оскала. За последние дни я провёл перед зеркалом немало времени, растягивая губы и управляя лицевыми мышцами, чтобы придать своей улыбке хоть чуточку дружелюбия. Без толку. Уродливое выражение, обещавшее невыразимые страдания любому, кому не посчастливится со мной столкнуться, никуда не делось. Жуткой ухмылкой Макса можно было пугать детей до икоты. Даже взрослые не могли устоять перед этой ней. Они терялись и дрожали, точно кролики перед удавом. Прохожие переходили на другую сторону дороги, а владельцы лавок предлагали товары с огромной скидкой. Я не брал, уж больно это смахивало бы на вымогательство.

Коронный приём не подвёл и на сей раз. Троица ощутимо струхнула и подалась назад. Из их взглядов пропала надменность. Бритые молодчики полезли в карманы полутренчей — несомненно, нащупывали ножи или кастеты. Центральный тип, стоявший ко мне ближе всех, громко сглотнул. Рядом со мной он смотрелся карликом, разозлившим великана.

— Я новый наёмный рабочий герра Мецгера, Макс Кляйн, — сообщил я, взирая на прибывших с высоты своего монументального роста. — У вас к нему какое-то дело?

— Т-т-так это ты… про тебя он говорил… — пробормотал парень в жилете.

Полутренчи переглянулись. Узнав, что я не воплощение смерти на Земле, а всего-навсего помощник мясника, они явственно приободрились. В глазах их снова засверкали шальные огоньки.

— Посторонись, образина, у нас разговор к твоему хозяину, — бросил правый.

Левый, более осторожный, промолчал, по-прежнему сжимая руку в кармане.

— Что-то не нравится мне, как вы разговариваете…

— Мало ли что тебе не нравится, падаль!

Я даже несколько восхитился упорству, с которым полутренчи нарывались на неприятности. На вид им было не больше семнадцати. На войну они по возрасту не поспели и потому залихватской храбрости смертников не приобрели — в сущности, обычные молокососы, которым ещё не давали толком отпор.