Рассвет. XX век

— Но получится, что мы подставили госбанк… — заметил Шмидт, невольно заинтересовавшись.

— На этот счёт не переживайте, не вы первый — марка падает уже давно. Банк всё равно напечатает ещё средств, вы лишь слегка усугубите положение.

— Что-то в этом есть, — протянул Шмидт. Бросил докуренную сигарету, растёр её ботинком и посмотрел на меня.

— Знаете, никогда не подумал бы, что вы разбираетесь в этой сфере.

— Да что вы! Так, знаком с основами.

На своём веку я повидал немало обществ, терзаемых инфляцией. Везде она работала плюс-минус одинаково. Использование уязвимостей системы было одним из первых навыков, которым обучали оперативников Института.

Шмидт открыл дверь и посторонился.

— Так, говорите, вам надо сделать звонок?..

* * *

[1] Te Deum — христианский гимн, сокращение от Te Deum laudamus, «Тебя, Бога, хвалим».

[2] Ein feste Burg ist unser Gott — протестантский гимн, предположительно написанный Мартином Лютером. Мелодия для него была создана в соавторстве с композитором Иоганном Вальтером. Считается символом эпохи Реформации.

[3] Кантианец — последователь кантианства, системы критической философии, которую создал Иммануил Кант. Здесь затрагивается этическая часть кантианства, этика долга, суть которой — существование всеобщих моральных норм. Они восходят к т. н. категорическому императиву, который объективен и выступает золотым мерилом нравственности.

Глава 9

Телефонный аппарат в конторе «Краузе и Шмидт» представлял собой небольшой деревянный ящик, украшенный резьбой. Я заподозрил, что её нанёс кто-то из торговцев надгробиями. Едва ли спекулянт был настолько благочестив, что захотел изобразить на аппарате раскинувшего крылья ангела. Он тянул руки к трубке, лежавшей на металлической подставке.

— Создаёт антураж, — улыбнулся Шмидт, поймав мой взгляд, и продолжил:

— Скорбящим надо напоминать о вечном, не то они неохотно расстаются с деньгами.

Ангел показался мне излишним. Создавалось впечатление, что он будет подслушивать звонок, уж больно заинтересованный у него был вид. Но я не стал делиться своим мнением. Не для того я сюда пришёл, чтобы рассказывать дельцам, как им наживаться на людских печалях.

Я снял трубку и назвал телефонистке номер. Ожидание затянулось. Я покосился на настенные часы-ходики, стилизованные под райские врата. Мы договаривались созвониться примерно в это время, может, я слегка задержался, пока уламывал Шмидта, но ненадолго. Мясник должен был ждать звонка. Конторщик принялся многозначительно покашливать. Ему не терпелось опробовать схему с векселями, но для этого нужно было сначала выпроводить меня.

Наконец в чёрном отверстии трубки раздался знакомый голос, огрубевший после полёта через полгорода по проводам.

Мы пообщались. Мецгер подтвердил, что договорённости в силе, и предложил встретиться у его лавки в десять утра. Звучал он отстранённо, почти подавленно. Я не спрашивал, что у него стряслось. Не так уж близки мы были, чтобы лезть к нему в душу, да и присутствие поблизости Шмидта не располагало к откровенной беседе.

Попрощавшись, я положил трубку. Опустил глаза и снова увидел ангела. С такого ракурса казалось, что он хочет схватить меня, и выражение лица у него было не добрым, а скорее, хищным.

На ум пришло Существо. Что оно сейчас поделывает? Наверное, забилось в далёкую конуру и восстанавливает силы — перенос чужого сознания одной псионикой должен был его истощить. Или так, или оно настолько близко к всемогуществу, насколько это возможно; а в этот вариант я не верил. Обладай оно бесконечными запасами энергии, не паразитировало бы на религиозном культе замшелой колонии — и явило бы себя значительно раньше.

Я поблагодарил конторщика, весьма обрадованного моим грядущим уходом.

— А вам этот ангел не мешает обсуждать сделки? У меня чувство, что он мне вот-вот в горло вцепится.

— Напротив, он мотивирует. Напоминает, что надо вертеться, если я хочу отодвинуть миг встречи, — хохотнул Шмидт. — Наш резчик возился с телефоном, когда его одолевало похмелье. Видать, воплотил в этой курице терзавших его демонов.

Я чуть было не растянул губы в вежливой улыбке, но вспомнил, какой эффект она производит на людей. Ограничился кивком. В дверях Шмидт остановил меня.

— Кляйн. Если получится, с меня бутылка коньяка.

— Огромное спасибо, но я не пью.

Шмидт поперхнулся. Этого он явно не ждал; некстати проснувшаяся память Макса подкинула воспоминание, как тот клянчил у конторских мелочь на пиво.

— Что ж, человек может измениться, — задумчиво проговорил он мне в спину. — Тогда мы предоставим вам отличное надгробие по бросовой цене.

— Умирать не планирую, но благодарю за предложение.

Я выбрался на улицу. Во дворике должна была находиться выставка памятников и надгробий, демонстрируя ассортимент фирмы. Из былого разнообразия остались пара монументов и внушительный обелиск, чересчур дорогой, чтобы продать его в Шмаргендорфе. Дела у фирмы и впрямь шли неважно. Впрочем, я быстро выкинул досужие размышления из головы. Впереди и так много дел.

В Берлине я планировал не только встретиться с мясником. До этого нужно было заглянуть в пару мест. Последние два дня я, можно сказать, приходил в себя, обживался в новой реальности, примеривался к ней, как пловец примеривается к бурной реке, которую предстоит пересечь. Но время двигалось неумолимо. Чем позже я начну работу, тем сложнее будет исправлять чужие ошибки. Их и без того наделали преизрядно.

Завтрашний день обещал быть загруженным.

* * *

Внешний мир всегда казался фармацевту Леддерхозе чересчур грязным и грубым. Это вынуждало его постоянно ходить в перчатках и натягивать на лицо шарф, но и такие меры помогали слабо. За шестьдесят лет он так и не привык к тому, насколько отвратительно грязными бывают люди. Лишь в своей аптеке старик чувствовал себя в безопасности, и худшим испытанием для него было встречать посетителей и общаться с ними. Он нанял бы помощника, но все они были такими грязнулями!

После утреннего наплыва клиентов Леддерхозе спасался уборкой. Он не мог успокоиться, пока аптека не пропитывалась запахами мыла и воска для натирания полов. Они органично дополняли привычный химический дух микстур, порошков и таблеток — и начисто изгоняли дыхание улицы. На какое-то время он даже забывал, что она существует, и мечтательно облокачивался о прилавок. Его одолевали грёзы об идеальном обществе, где всякий человек мылся не менее трёх раз в день и держался от других на расстоянии метров в десять.

Звякнул колокольчик. Вырванный из сладких дум Леддерхозе нахмурился и поправил очки. Он заранее невзлюбил покупателя. Чувство только усилилось, когда фармацевт увидел, когда занесло к нему в магазин. Это был гигант, горой возвышавшийся над Леддерхозе. Его пальто, хоть и солидного фасона, размером походило на плащ-палатку. Он был причёсан и выбрит, но квадратный подбородок, низкий лоб и выпирающие надбровные дуги выдавали в нём человека низкоинтеллектуального, как выразились бы в приличном обществе. Леддерхозе же про себя окрестил его нищей гориллой.