Ратное счастье

Капитан Рубанович держится на уровне своих высоких полномочий: официален и лаконичен. А внешний вид... Сразу видно, что не нашего окопного племени. Синего сукна галифе умопомрачительны: в бедрах ширины непомерной, ниже колена — в обтяжку, как чулок, да еще и с кожаными наколенниками. по френч защитного цвета, покроя последней прифронтовой моды, притален в обхват, а по вороту и бортам оторочен опушкой из белого барашка. Ну и все остальное — соответственно. Парфенов насмешливо фыркает:

Фу-ты, ну-ты. Но-менк-ла-тура!..

Я подзуживаю:

Зависть одолевает?

Кого, меня?! Я завидую? Этому?..

Конечно, нет. У Парфенова, как и у всех нас, совершенно определенное отношение к молодым офицерам больших штабов. На правах бойцов первой линии мы их слегка презираем. Так, чуть-чуть. Самую малость. Без зла. По традиции.

Митя Шек отстрелялся с таким же «успехом». И поверяющий потерял к стрельбам интерес. Ему, разумеется, уже и так абсолютно ясно, что в пулеметной роте батальона Бессонова служат одни «сапожники», Так он, очевидно, и доложит своему и нашему высокому начальству. И кто-то из нас попадет в «именинники».

Дело пытался поправить замкомбата Кузьмин и получил увесистый щелчок по своему знаменитому на всю дивизию носу; он в простоте хотел объяснить капитану Рубеновичу:

Ты, браток, вот что. Условия учти. Тебе и самому видно, что ни черта не видно...

Я не ценитель каламбуров,— отрезал капитан деревянным голосом. — И мы, извините, не пили с вами на брудершафт.

Бедному нашему Фоме хоть сквозь землю провалиться. Комбат Бессонов, страдая за собрата и усмиряя гнев, кусал тонкие губы. А я снова и теперь уже окончательно настроилась на волну неприязни к чужаку. И мне теперь было уже решительно все равно, что подумает о нас капитан Рубанович, что он скажет и что запишет в полевой служебный блокнот своей щегольской трофейной ручкой. Более того, мне вдруг неудержимо захотелось ему досадить хоть в чем-нибудь. И случай не замедлил представиться.

Когда по требованию капитана мой Илюхин не мог «построить боевой расчет», я и бровью не повела. Этот же вопрос поверяющий задал Вахнову, а тот вернул его, как бумеранг:

— А на что мне боевой расчет?-Я сам себе — расчет.

То есть как это? — опешил капитан Рубанович.

Из-за его спины я строжайше погрозила Вахнову пальцем. И все же, опасаясь, чтобы он и еще чего не ляпнул, бесцеремонно вмешалась в разговор:

Что вас возмущает, товарищ капитан? Они же не учились в полковой школе! Боевой расчет отлично знают на практике, а не в теории. Надо же все-таки знать, о чем спрашивать.

— Послушайте... э... э... вы бы не могли... — Капитан Рубанович едва не утратил дара речи. — Вы не могли бы объясниться хотя бы не в присутствии солдат?

Извините, товарищ капитан, но я всегда беру пример со старших. Вы только что в присутствии этих же солдат объяснялись с заместителем командира батальона. Продолжим стрельбу?

Спасибо. Достаточно.

Капитан Рубанович задал моим подчиненным еще несколько вопросов и, не получив ответа, поглядел на нашего комбата с сожалением. Это могло означать только одно: «Увы и ах, но, как видите, помочь ничем не могу. И горите вы, дорогой товарищ, как швед под Полтавой». Он даже вежливо пожелал нам всем разом:

Счастливо оставаться! — Уселся в «виллис» и укатил в штаб, недовольный и, очевидно, разобиженный.

Колесом дорога,— напутствовал высокого гостя кто-то из толпы солдат. По-моему, Вахнов, бродяга.

Ну, пого-ди!..

Финита ля комедия,— со вздохом заключил комбат Бессонов.

Окончен наш роман,— невесело рассмеялся капитан Кузьмин. — Спектакль с треском провалился.

И меня одолел смех. Не смешной — какой-то непонятный.

Спектакль — комедия. Первое действие — стрельба... по воробьям. Второе: «Танки — справа!» — Митя Шек глядит на капитана Рубановича с обезоруживающей улыбкой, отвечает:

«Какие танки, товарищ капитан? Откуда им тут взяться?»

А дальше и еще смешней:

«Воздух! Командир взвода, ваши меры?».

А мой Сомочкин:

«Это наши, товарищ капитан. Фрицы в такую погоду не летают...»

Заварила кашу и смеется,— нервно похохатывая, упрекнул меня замкомбата Кузьмин.

А сам? — парировала я. — Теперь небось не будешь заигрывать с начальством.

Не буду. Ха-ха-ха! Ну его. Кусачее. А что заступилась— спасибо.

Рано смеетесь,— упрекнул нас обоих комбат Бессонов. Его мрачное настроение все еще не прошло, да и причины к тому не было. — Капитан Рубанович устроит нам веселую жизнь. Вот тогда и посмеемся сообща... другими голосами...

Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут! — отшутился Кузьмин. — Верно, пулеметчица?

Верно-то верно, а все ж таки как-то...— Мне не удалось до конца высказать свою мысль,.не могла ее сформулировать. Но комбат, видимо, понял.

Отличились,— усмехнулся он криво. И укоризненно на меня поглядел. — Ну, солдаты, скажем, не умеют мыслить отвлеченно. Но командир взвода... из тылового училища! «Это наши, товарищ капитан...» Позор! Ведь капитан Рубанович наверняка воспринял это как злоумышленный розыгрыш. Ты, пулеметчица, этого своего Сомочкина...

Ладно, комбат. Я с него семь шкур спущу. С Вахнова... десять. А Митю Шека, так уж и быть, собственноручно «шлепну». Только не уходи в артиллерию. Ладно?

Замкомбата Кузьмин захохотал теперь уж от всей души. Удивился:

А тебе, оказывается, палец в рот не клади. А я-то думал: вот какую скромницу нам судьба даровала. Дескать, будем пример брать да облагораживаться.

Не ехидничай, Фома Фомич. Сдачи получишь,— предупредила я на всякий случай. Комбат шумно вздохнул:

Эх, рад бы в рай, да грехи не пускают. И за что я вас только люблю, черти полосатые!..

Перед ужином ко мне без вызова пришел взводный Сомочкин. Виниться. А скоре всего — просто душу облегчить. Самолюбивому парнишке, вероятно, казалось, что он опростоволосился на весь фронт. И его не так страшило могущее последовать возмездие, как общественное мнение. Я это сразу поняла: молодому, офицеру чудилось, что все, ну буквально все — от командира полка и до непутевого солдата Воробьева—держат в мыслях только его, Сомочкина, промах и осуждают и сожалеют. А уж капитан-то Рубанович, как пить дать, сей случай преподнесет самому командарму Поленову как пикантный фронтовой казус — анекдот...

Понимаете, товарищ старший лейтенант, я был очень расстроен. Сами же знаете, что и Мамочкин, Шек отлично стреляют по цели. Даже одиночными, а если очередями — то и говорить нечего, а тут — как нарочно. А в небе и действительно что-то фырчало Или мне,, по крайней мере, так показалось. Ну я. и... Сами же говорили, что фрицы в такую погоду не...

Говорила. Так оно и есть: не летают. Но в чем все-таки соль, младший лейтенант? Ближе к делу можно?

Можно. А соль в: том, что раз я виноват — меня и накажите.