Ратное счастье

Мы у тебя забираем Парфенова. — Я даже не поинтересовалась куда. Так было безразлично. Комбат пояснил:—Теперешняя его должность считай что ликвидирована, а мне нужен заместитель по строевой подготовке. Вот мы и решили... Не возражаешь?

На здоровье.

Так по рукам? Только, чур, не серчать. Раз все по-доброму, то и аллес гут.

Пошел бы, Фома Фомич, на болото! Раз уж решили за моей спиной, чего ж тут оправдываться?

А.., улыбаешься. Значит, не сердишься. Ну и молодец. А кошка — дура!

Юморист. Счастливый характер. Не просто зубоскал, нет. Чудак в лучшем значении этого слова. Наш

Фома Фомич обладает бесценным даром, как никто другой умеет перемешивать серьезное с шуткой. А на фронте это просто необходимо. Нельзя постоянно находиться в состоянии угрюмости и злобы. В этом я убеждена, сама из неунывающего племени. В госпитале милая врачиха Нонна Эммануиловна Немирова диву давалась, глядя на раненых: «Что за народ?! Только что вырвались из ада, чудом выжили и, гляди ты,— поют, смеются, шутят!..» Я и сама не знаю, почему так получается, не умею философствовать. Убеждена только в одном: воин переднего края должен уметь расслабляться. Иначе плохо будет. Сегодня в бой, и завтра, и так далее: в сердце только мщение, в глазах ненависть — ни шутки, ни улыбки, ни разрядки. И что же? Да рухнет человек! Не выдержит: с ума сойдет или озвереет. И то и другое нам ни к чему. От такой беды нас надежно и защищает именно солдатский юморок. А юмор и впрямь полноправное оружие нашего боевого арсенала. Вон сколько развелось на фронте Теркиных — в каждом полку свой. Не помню, кто во время войны сказал: «Советский оптимизм неистребим!» Верно. А на чем держится наш оптимизм, как не на том же юморке? И только непосвященные могут думать, что мы толстокожие, что с нас все как с гуся вода. Нет, мы ничего не забыли и не забудем. Ни-ког-да! Все, что мы пережили, мы затаили до поры до времени, скрыли от посторонних глаз. И в этом наша сила. Мы — люди и на войне остались людьми: не разучились верить, дружить, жалеть, любить, смеяться. К сожалению, не все. Был у нас, например, в медсанбате строгий комиссар Масленников. Он всегда оказывался прав. Но не любили мы этого сухаря: всегда хмурого, озабоченного, застегнутого на все крючки, не воспринимающего шутку, не умеющего не только смеяться — даже улыбаться. Трудно с такими. Да и им, пожалуй, не легче. Так что плохо жилось бы нам без таких чудаков, как тот же Фома Фомич.

Правильно. Однако где-то в глубине души у меня вдруг заныла какая-то растревоженная жилка ущемленного самолюбия. Так вот, оказывается, почему Парфенов мне покорился: ему заранее, выходит, было обещано скорое избавление от «женского ига»! Повышают человека, а я была им недовольна. Стало быть, не сработались только по моей вине. И возразить нечем: сама же просила — «убирайте!». Впрочем, дело уже сделано. И пусть мое начальство так никогда и не узнает об этой моей мелочной обиде. Пусть себе думает на здоровье, что человек моего возраста бесхитростен и прост, как первобытное существо. А с меня, в данном случае, действительно как с гуся вода. Я не одна: у меня есть старшина, Пряхин, Забелло, Приказчиков, командиры взводов, Соловей, наконец. Это ли не помощники? Впрочем, с Сериковым надо разобраться безотлагательно.

— Что с вами, Василий Иванович! — На моем старшине, что называется, лица нет. Усы дергаются. Глаза излучают боль и гнев.

Оказывается, ему дико нагрубил все тот же Сериков. Во время очередных стрельб у одного из пулеметов случилась «задержка» — поперечный разрыв гильзы. И Сериков на глазах у солдат бьет ногой по вертикально вставшей рукоятке затвора! А ведь «максимка»-то новехонький. Старшина не удержался от справедливого замечания и услышал в ответ: «Дядька, мотай отсюда, пока я добрый!»

Серикова на месте не оказалось. Дежурил сержант Вася Забелло.

Где командир?

Не знаю, товарищ старший лейтенант. С час как ушел, а куда — не сказал. — Я укорила славного рыжика: он — командир первого расчета — по положению является заместителем Серикова. Обязан знать, куда тот отлучается. Почему же не спросил?

Спросишь его, как же,— буркнул сержант, пряча от меня свои зеленые, как трава, глаза.

— В чем дело, товарищ сержант? А ну, выкладывайте начистоту!

Оказывается, Сериков безобразно грубо обращается не только с солдатами, но и с младшими командирами! Вчера при разборке пулемета новичок Абдулла Гизатулин позабыл спустить с боевого взвода пружину замка. А это — нельзя! Пружина может вырваться изнутри со страшной силой и поранить. А если в глаз? Вот Забелло и подсказал. И за это командир взвода на него наорал, не выбирая выражений. И это не в первый раз.

— Понимаете, какое дело... Он все с рывка да со зла. Доброго слова не услышишь... На Малышева кричит: «Молчать, мусор!» А тому обидно. Сами небось знаете, учителем парень был в начальной школе...

Да, интересное кино!.. Дожила баба. Достукалась, Мало того, что прозевала, так еще лично дважды заступалась за грубияна! Меня обуял такой гнев, что будь Сериков тут, кажется, стукнула бы! Вручив Соловью свои трофейные часишки-штамповку, я его оставила дожидаться Серикова. Приказала:

— Заметь время, когда придет. И веди ко мне.

Прошло не меньше двух часов, прежде чем появились Соловей и Сериков. Меня уже начала покалывать тревога: не случилось ли чего?

Однако мне удалось начать разговор почти спокойно. Но был он тягостен, а главное, безрезультатен. Виновный не чувствовал себя виноватым. А как разговаривал! ..

Где вы отсутствовали более трех часов?

Почему я должен докладывать?

Да вы что, младший лейтенант, с луны упали? Не должны, а обя-за-ны!

В свое личное время...

У нас с вами нет личного времени и быть не может! Самовольная отлучка свыше часа приравнивается к дезертирству! Или вам это в новость?

Мы же не на переднем крае!

Это не имеет никакого значения.

Что ж? Рапорт подадите?

Надо бы. Но на первый раз пре-дупре-ждаю, и железно! На носу зарубите. Я уже вас однажды предупреждала, чтобы вы не смели грубить командиру стрелковой роты. Ведь так? А вы опять за свое? Немедленно, сейчас же извиниться перед капитаном Пуховым— раз; перед старшиной — два; перед сержантом Забелло — три. И солдат Малышев на вашей совести! И чтоб я больше об этом не слышала! Ни ра-зу! Понятно?

Да не стану я извиняться!

То есть как это, если я приказываю?

Да вы не имеете права такое приказать! Это мое личное дело...

— Как?! Оскорблять заслуженных людей, старших по званию и возрасту,— ваше личное дело?! Обидеть израненного старшину? Сержанта Забелло, который пять дней стоял под таким огнем, какой вам еще и во сне не снился? Ну не наглость ли? Вон отсюда!..

Оставшись одна и отдышавшись, я занялась самоедством. Человек иногда умеет сам себя есть, да еще как! Ну что? Эх, дура баба! Сорвалась, как с цепи. А еще до десяти про себя считала. Никакой выдержки. Ну а теперь что? Опять сначала? Да не изринится такой урод. «Парень из интеллигентной семьи...» Хороша, наверное, была семейка...

Как же у меня так нескладно получилось? Это, видимо, и называется «начать во здравие, а кончить за упокой».

В таких растрепанных чувствах и застал меня мой бывший зам — ныне заместитель командира батальона по строю Парфенов.

Подумать только: что делает доверие и власть — человек совершенно преобразился, точно его вдруг наизнанку вывернули. Куда девались апатия и лень — весь сама энергия! До того деятелен — на удивление. Впрочем, раз не к худшему, а к лучшему человек переменился, ну и на здоровье. Парфенов вроде бы даже похорошел. И взгляд стал не злой. Но, может, он и не был таким, а просто мне так казалось из-за неприязни. Ведь когда человека не приемлешь, видишь только его недостатки. И даже — придумываешь, чего у него нет.

Здорово, ротный! Что с тобой? Ну и видок: как лягушку проглотила.

Ты прав. Но не лягушку, целая жаба в горле застряла.

Выслушав меня, Парфенов не удивился:

.Я сразу заметил, что он такой. Только тебе не сказал, не хотел расстраивать.

Спасибо за заботу. — Я иронически поклонилась.

Парфенову хоть бы что. Продолжал как ни в чем не бывало:

— Матом кроет. Веришь ли? При тебе, может быть, и нет. Но я своими ушами слышал. Еще подумал: «Вот интеллигентная шпана!» Ладно. Доложу. Подумаем, что с ним делать.