Ратное счастье

Оказалось, что у комбата была причина для срыва. Он почему-то всерьез надеялся, что нас вернут на свои прежние позиции, где нейтралка была изучена вдоль и поперек и пристреляна до последнего кустика. И теперь он переживал этот свой просчет. Фому Фомича можно было понять. А если на рассвете прямо с марша в бой? Что успеешь и что увидишь в темноте на новом месте, в незнакомой обстановке? Действительно, придется воевать «вслепую». Эх-ма! Признаться, и меня начал посасывать червяк тревоги. Как-правильно расставить пулеметы? Как приглядеть запасные позиции?..

В половине ночи мы со всеми предосторожностями пришли на исходные позиции — промежуточный рубеж: в систему траншей и окопов, совсем недавно отбитых гвардейцами у противника.

Гвардейцы сменялись тихо: ни одна железка не брякнула. Действительно по-гвардейски, умело.

Заминка вышла только у меня. Мой гвардейский коллега, торопясь вывести людей с позиций, решил было разом снять все свои пулеметы. Не имея возможности хоть как-то сориентироваться в темноте, я решительно запротестовала. И он был вынужден уступить. Сменялись популеметно — баш на баш. Мне, разумеется, ничего другого не оставалось, как занять готовые пулеметные открытые площадки. Правда, мой сердитый собрат по оружию на прощанье вручил мне сводную схему пулеметного огня противника и отчетную карточку контрогня. Спасибо. Но ведь за ночь фашисты могут все переиграть, и тогда мне эти документы будут полезны, как петуху тросточка.

В траншее было зябко и грязно. Снег, перемешанный артогнем с землей, подтаивал на глазах, стекая струйками ржавой грязи на дно полупрофильных окопов. С низких брустверов, как потревоженная лава, сползала вязкая глина. Промокшая обувь ледяными тисками схватывала ноги. Однако никто не жаловался. Даже новички.

Был предрассветный час затишья — пауза, когда противные стороны, выплеснув ярость в напряженной схватке, остывали, накапливая силы. Тишина в данном случае была для нас помехой номер один. Как выявишь вражеские огневые точки в натуре, когда они молчат? Может, спровоцировать?.. Тем более что после марша пулеметы все равно необходимо опробовать. Не с постоянных позиций, разумеется, а кочевым способом.

Посоветовавшись с комбатом, я так и поступила. «Максимы» зарядили специальными лентами с трассирующими патронами — по светящимся пунктирам полета пуль можно скорректировать направление огня.

Целый час, кочуя по траншее от фланга до фланга, мои пулеметы работали на пределе, пытаясь вызвать ответный огонь. Но фашисты — ни выстрела! Как вымерли вражеские позиции. А между тем чуткое ухо пехотинца улавливало, что там идет скрытная деловитая возня. Доносилось осторожное позвякивание лопат.

— Не иначе как убитых «он» хоронит,— предположил старший сержант Пряхин.

Я Николая поддразнила:

— Попал... пальцем в небо. «Он» же не хоронит погибших на месте — в тыл утаскивает. Позиции фрицы, наверное, укрепляют. Вот и вкалывают под сурдинку...

Пулеметчики, получив сытный ужин и авансом завтрак, так наелись, что едва отдувались. Старшина Василий Иванович, посмеиваясь, удивлялся:

Верите ли, пять термосов чаю выхлестали! Куда только влезло...

Это хорошо,— возразила я. — По крайней мере, согрелись.

Отошли,— согласился старшина. — Водки ж двойную чарку получили.

Не заснули бы... — встревожилась я.

— Да что вы? Где ж тут спать? Печурки пока топить не приказано.

— Рассказывайте! Вон Воробьев на ходу умудрился заснуть. Носом по земле прошелся...

— А, Воробьев!.. — брезгливо сморщился старшина. В разговор включился только что подошедший Кузнецов:

Да не спал он, товарищ лейтенант! Говорит, куриная слепота напала.

А не симулирует?

— Да кто ж его знает... Вполне возможно. А как докажешь?

— Тьфу,— сплюнул старшина. — Тоже мне — хвороба. Я о ней с сорок второго и не слыхивал.

На всякий случай я приказала Кузнецову не ставить Воробьева на ночную вахту — вдруг и в самом деле не притворяется.

Мимо нас, возвращаясь с рекогносцировки, в сопровождении офицеров артиллерийской разведки торопливо прошел комбат. На ходу кивнул мне: «Салют, старлей!» Гм... давно не виделись. Отошел, авансом пережив свою «слепую» атаку. Ах, комбат, комбатище, пусть нам повезет!..

Комбатов Мишка тоже на ходу передал мне приказание: через час на оперативку.

Когда я была на позициях Серикова — приятно удивилась. Он стоял у своего центрального пулемета рядом с капитаном Пуховым. Супротивники тихо и мирно совещались. Увидев меня, Александр Яковлевич откровенно рассмеялся:

— Вот она — твоя командирша! Тут как тут. Небось, думала, что я тебя без соли трескаю...

Я не стала расспрашивать, как они поладили. Обошлось — и ладно. Ко мне с разрешения командира взвода обратился сержант Вася Забелло и, явно конфузясь, передал четыре смятых листка, вырванных из полевого блокнота.

— Вот, товарищ командир... от меня, от Приказчикова, Мити Шека и от Малышева... в партию. Только не знаю, так ли написали?

Заявления были одинаково лаконичны: «Идя в бой за Родину, прошу считать коммунистом». А пониже текста рекомендации на каждого — от старшины и Николая Пряхина.

— Хорошо,— одобрила я.— Сейчас отдам парторгу.— И мельком подумала: «А Вовка Сударушкин молодец! Не забыл».

Парторг батальона капитан Никандров только накануне марша возвратился из госпиталя, и мы еще не успели познакомиться. От первой нашей встречи я о нем не вынесла никаких особых впечатлений. Обыкновенный пожилой человек: маленький, довольно полный и почти лысый. Впрочем, к политработникам у меня особое почтение со времен комиссара Юртаева и Димки Яковлева. Я не сомневалась — поладим, хотя принял парторг меня хмуро, молча взял заявления и одобрил кивком головы. Мы вместе отправились на оперативку, но и по дороге я от него не услышала ни одного слова.

Оперативка уже началась. Все офицеры батальона (кроме взводных командиров) в просторной трофейной землянке сидели плотно на двухъярусных нарах и прямо на полу вокруг опрокинутой вверх дном бочки из-под горючего. На бочке, как расписная скатерть,— карта, испещренная красными и синими пометками. Трофейная лампа была подвешена к центру потолка на трофейном же телефонном проводе.

Тут собрались не только наши — батальонные, но и представители всех приданных средств: артиллерии, связи, поста воздушного наблюдения, и даже были три танкиста, среди которых выделялся моложавый и дородный подполковник: глазастый, розовощекий и по-партизански бородатый. Мне уступили место на нижних нарах.

Комбат Кузьмин, хозяином стоящий над бочкой-столом, прервал себя на полуслове и, мельком взглянув на свои наручные часики, величиною с блюдце, ехидно осведомился:

— Проснулись, синьорита? Позволите продолжать?

Кто-то невидимый в углу захихикал. Танкисты уставились на меня в шесть пар глаз. Уши мои запылали, как ошпаренные.

— Это я ее задержал,— заступился парторг Никандров. Комбат — ноль внимания. Наш Фома Фомич, оказывается, умеет быть не только сердитым, но и весьма ядовитым, потому и «выкает». Ишь ты,— «синьорита»...