Рай тебя не спасёт

Она могла родиться в богатой семье, создать собственную с человеком, которого выбрала сама. Развивать таланты, добиваться целей, жить тихо и незатейливо. Миллион возможностей вместо единственной ненавистной — оставаться бесправной пленницей. Упущенные шансы не давали покоя.

Помимо прочего, на Еву обрушилось запоздалое чувство вины за те разбитые бутафорские кристаллы. Ночи напролёт она терзалась бесполезными сожалениями. Сейчас Ева проклинала себя, но я понимал: если однажды — не приведи Тьма! — правда откроется и какой-нибудь из скелетов, спрятанных в шкафу, выпадет наружу, вся эта бездна презрения обрушится на мою голову. Сметёт гигантской волной ростки взаимопонимания, уничтожит всё, чего я добился, и любую надежду исправить ошибки. Катастрофа! Наблюдать, как Ева корит себя за то, в чём нет её вины, было невыносимо, но что я мог сделать? Либо так, либо самому вариться в котле её ненависти.

* * *

Ранним утром я поднимался на смотровую площадку, с которой открывался изумительный вид на зелёное море садов и далёкие пирамиды дюн. Внизу шумели деревья. За куполом ветер гонял по склонам караваны песка. Пока Аилин и Махаллат думали, как защитить свой народ, я наблюдал за солнцем, что медленно выползало из-за стены на краю пустыни, и вспоминал, с какой досадой смотрела на меня Ева. Когда ночью я откидывал одеяло, чтобы лечь рядом, по её лицу пробегала тень. Я протягивал руку — и жена отворачивалась. Заключал в объятия — и она каменела. Я её понимал или, по крайней мере, пытался себя в этом убедить. То, что я сделал с ней… То, что сделали с ней другие…

Раньше супруга с трудом терпела меня в огромном доме, а теперь была вынуждена делить одну комнату, одну постель. И я дарил Еве возможность проснуться в одиночестве. Мне хватало ночей. Сладких и горьких. Жарких и пробирающих до костей холодом. Страстных и насквозь пропитанных безразличием. Странных ночей, мучительных, в которых любовь и ненависть, счастье и боль, отчаяние и надежда были неразделимы. Супруга принимала меня, позволяла целовать, но её тело не отзывалось на ласки.

Этим утром я стоял у парапета на смотровой площадке. Первые лучи солнца показались из-за стены, когда рассветную тишину, хрупкую, как стекло, взорвал металлический звон колокола. А затем колокола оглушительно и тревожно зазвучали повсюду. Множество разрывающихся колоколов. Инстинктивно я впился взглядом в стену на горизонте, и в этот момент поток лавы пробил плотину. По пустыне растекалось раскалённое красное море. Неотвратимо неслось на город, поглощая милю за милей песчаных дюн. Я замер, и все, кто проснулись от звона и выглянули в окна, замерли тоже, судорожно вдохнув. Сердце сжалось. На периферии сознания билась мысль: «Выдержит ли купол? И что, если не выдержит?»

Надо было отыскать Еву, но я оцепенел — стоял и беспомощно смотрел, как несётся на меня смерть. Лава хлестала из пробоины в кирпичной стене. Воздух сотрясался от колокольного звона. Смертоносная волна приближалась к куполу. Оставалось каких-то сто-двести метров. Счёт шёл на секунды.

Дыхание перехватило. Я слышал крики. Видел поднимавшихся в небо ангелов, но пошевелиться не мог. Трёхметровый вал обрушился на невидимую преграду и словно разбился о воздух, взметнув фонтан красных брызг. Купол выдержал. Я закрыл глаза и, пошатнувшись, тяжело опёрся о парапет. Вулканы проснулись. Не только Сыновья, но и Мать.

* * *

Каждый из нас поминутно выглядывал в окно. Уровень лавы за куполом поднялся на несколько метров и продолжал расти. Красное море нависало над деревьями, словно готовое обрушиться на сад цунами. Выглядело это странно. Странно и жутко. Город был окружён со всех сторон и постепенно погружался в кровавый сумрак. Со временем лава сомкнётся над куполом, и свет померкнет: мы словно окажемся в стеклянной подводной лодке на дне багрового океана. И выхода из этой ловушки не будет.

Ева сидела на подоконнике и взирала на происходящее с пугающим равнодушием. Хотелось подойти к ней и встряхнуть. Увидеть на лице хотя бы проблеск эмоций.

Дверь распахнулась, в спальню ворвалась Махаллат. Бледная, растрёпанная, дрожащая от бешенства. Первое, что она сказала, было:

— Аилин собирается убрать купол.

Я открыл рот. Сестра сжала кулаки. Ева повернула голову в нашу сторону и усмехнулась уголком губ.

Свет, проникающий под купол, отражал цвет лавы и кровавыми мазками расчерчивал стены.

— Она собирается… убрать купол? Снять защиту? Убить всех? — я не мог поверить.

Ева вздёрнула бровь, показывая, что нисколько не удивлена.

— То, что сейчас происходит, коснулось не только нас. Миры рушатся один за другим во всех параллельных реальностях, — Махаллат метнула короткий взгляд в сторону Евы и шепнула так, чтобы она не услышала: — Земля уничтожена. Как и большинство населённых планет. Аилин считает, что раз людей не осталось, то и в нашем существовании нет смысла. Что мы допустили ошибку, из-за которой Тьма и Свет решили всё уничтожить. Что наша гибель — часть глобального плана Вселенной. И мы обязаны подчиниться.

— Что за глупый фанатизм?! А она спросила своих адептов, готовы ли они на такое самопожертвование? Впрочем, о чём это я? Это же Аилин… Очень мило с её стороны предупредить нас о своих планах.

Махаллат опустила на стол шкатулку из белого золота.

— Аилин вернула. Сказала, может пригодиться.

Сестра открыла ларец, и оттуда выползла жёлтая ящерица, похожая на геккона. Тонкая и изящная, она могла уместиться у меня на ладони. Сверкнув рубинами глаз, ящерица забегала по столу. Ева слезла с подоконника и встала за моим плечом, разглядывая пляску жёлтой рептилии. Хотелось притянуть жену к груди, но обречённость, с которой Ева принимала объятия, меня бы добила.

Тем временем Махаллат опустила руку на стол, и ящерка ловко по ней вскарабкалась. Обвив предплечье, она стала плоской, впиталась в кожу как краска и превратилась в золотистую татуировку-браслет. Сестра провела по рисунку пальцем, и ящерица ответила на прикосновение, выпустив длинный раздвоенный язык. На мгновение он стал объёмным и, приподнявшись над кожей, лизнул ноготь Махаллат. Затем картинка снова сделалась статичной.

— Спрячь её, — сказал я.

Сестра постучала по татуировке. Ящерица скользнула по руке вверх, переместилась на плечо, на шею и, взмахнув хвостом, скрылась в волосах.

— Здесь её никто не увидит, — Махаллат пригладила чёрные локоны.

— Сколько у нас времени? — спросил я.

Ева вернулась на подоконник, словно происходящее её не касалось.

— Немного. Надо решить, куда мы отправимся.

Повисло многозначительное молчание. Уверен, мы с сестрой думали об одном и том же.

— Отвратительная идея, — я нарушил тишину первым.

Сестра тяжело вздохнула:

— Есть другие варианты? Я не доверяю Маир, но сейчас Болота — единственное безопасное место. Возможно, единственное уцелевшее.

Я посмотрел на жену, думая о том, что правда о её семейной трагедии известна троим: мне, Махаллат и ведьме, пившей мою кровь на берегу Смрадного болота.

— Ты отправишь нас прямиком в ловушку.

Махаллат цокнула:

— У нас нет выбора. Маир… она… соблюдает законы Первой Тёмной. Может, всё обойдётся.

— Или мы совершим чудовищную ошибку.

Глава 38

Маир склонилась над Чашей. В этом сумрачном зале, полном эха, ведьма чувствовала себя как в ловушке. Бортик колодца под пальцами едва заметно вибрировал, и Маир знала: если приложить ладонь к стене, ощутишь подземные толчки, сотрясавшие Башню. Сегодня Башня казалась кукольным домиком, сделанным из картона. Оголённые стропила торчали из развороченной крыши и натужно скрипели под порывами ветра. Куда бы Маир ни направилась, её повсюду преследовал монотонный гул — отголосок бури, уничтожающей мир за куполом. О великий Порядок, как же она мечтала о тишине! Чтобы этот непрерывный шум стих и голова перестала раскалываться.