Райская лагуна

Чейз расхохотался. — Так ты флиртовал со своим отцом, чувак. Что ты ему говорил? Ты когда-нибудь предлагал ему эскорт? Говорил ли ты ему, что позволишь ему перегнуть себя через рабочий стол и будешь называть его папочкой?

— Ты говорил ему, что он может нарядить тебя в школьную форму и положить тебе на обед большую сосиску? — спросила Роуг, открыто смеясь. Даже Дворняга бросил на меня осуждающий взгляд, одна его маленькая бровь выгнулась дугой, словно он ставил под сомнение все, что, как ему казалось, он знал обо мне.

— Нет! — закричала я. — Вы, ребята, больные. Я предполагал, что он, уходя домой, дрочит на меня, поэтому иногда я желал ему удачи, вот и все. Я слегка подмигивал ему, слегка прикасался к руке, чтобы ему было о чем помечтать, когда он… о боже.

Роуг потеряла самообладание, смеясь так громко, что зажмурила глаза, и я полностью взял управление на себя.

— Это такой пиздец, — выдавила она, задыхаясь.

— Я знаю, я, блядь, знаю, — прорычал я, когда Роуг снова схватилась за руль. — Но в чем я виноват? Это он должен был что-то сказать!

— Он когда-нибудь на самом деле говорил, что хочет твой член? — Спросил Чейз, сдерживая очередной смешок.

— Конечно, нет, — отрезал я. — Хотя он всегда был дружелюбным, и из-за моей работы я предположил, что это означало… э — э-э.

Я подавился своими словами, и Чейз, не в силах больше сдерживать смех, хлопнул меня по плечу.

— Ребята, это не смешно, — прорычал я. — Он коп.

На этом их смех оборвался, и они обменялись взглядами, которые говорили о том, что они наконец-то отнеслись к этому серьезно. Дворняга заскулил и отвернулся от меня к окну, как будто больше не мог выносить вида моего лица.

— У него ведь ничего на тебя нет, правда? — Обеспокоенно спросила Роуг.

— Я так не думаю, — сказал я, проводя рукой по затылку. — Он сказал, что не собирается ничего делать с проституцией, связанной с моим клубом, но, блядь… откуда мне знать, что это правда? И даже если это так, что тогда?

— Может, тебе стоит поговорить с ним? — Предложила Роуг.

— Но он коп. А я знаю имена всех копов, находящихся в кармане «Арлекинов», так что он не из наших. Это значит, что он чист. Я не могу быть сыном чертовски чистого на руку сотрудника правоохранительных органов.

— Да… это отстой, чувак. — Чейз похлопал меня по руке.

— Может быть, это не он, — с надеждой сказал я. — Он говорил, что моя мама была пьяна, когда позвонила ему, так что, возможно, она позвонила не тому парню.

— Ну… есть один способ выяснить, Джей-Джей, — серьезно сказала Роуг, а затем съехала на обочину и остановила джип.

Я выглянул в окно, осознав, что она привезла меня в чертов дом моей мамы, и мой позвоночник выпрямился.

— Нет, — рявкнул я. — Я не буду с ней разговаривать.

— Не упрямься, — фыркнула она, отстегивая ремень и забираясь на меня, чтобы оседлать и обхватить ладонями мои щеки. — Просто поговори с ней. Мы можем пойти с тобой.

Черт возьми, ей было трудно отказать, когда она сидела на моем члене и смотрела на меня своими большими глазами.

— Я не хочу, — упрямо сказал я, и Дворняга тявкнул на меня, как будто отчитывал.

— Давай, брат, будет лучше, если ты узнаешь правду, — подбодрил меня Чейз, и я перевел взгляд между ними, обнаружив, что моя сила воли пошатнулась.

— Ладно, — фыркнул я. — Но если она скажет, что не помнит, я оставлю все как есть, забуду об этом и никогда больше не буду вспоминать. Он все равно не сможет стать мне отцом, так какое это имеет значение? У меня никогда не было отца, и сейчас он мне не нужен.

Это была не совсем правда. В детстве мне не хватало отца, и я иногда представлял себе, каким он был, каким мог бы быть. Ближе всего к фигуре отца был Лютер, который принял нас с Чейзом в «Арлекины» и дал нам дом. Но я был так переполнен ненавистью из-за того, что он сделал с Роуг, что так и не смог построить с ним связь, которую можно было бы назвать отцовской.

Когда я был совсем маленьким, я рассказывал детям в школе, что мой отец служил в армии, спасая жизни людей в каком-то чужом, далеком уголке мира. Но я забросил эту историю примерно в то время, когда достиг половой зрелости, и начал думать в его адрес «пошел ты» за то, что он отсутствует, решив, что мне не нужна даже мысль о нем в моей жизни. Я был всего лишь пожертвованием спермы от клиента, который заплатил за ночь моей мамой. Он хотел ее, а не меня. И меня это вполне устраивало. Вот только теперь это откровение всколыхнуло давно забытые чувства, которые, как оказалось, не так уж и подавлены.

Если он действительно не знал о моем существовании, могу ли я винить его за то, что он никогда не присутствовал в моей жизни? Нет. Но у него был шанс появиться в ней еще несколько лет назад, и до сегодняшнего вечера ему не хватало смелости сказать хоть что-нибудь. Он позволял мне отпускать в его адрес грязные комментарии, сознательно позволял мне разговаривать с ним, как с любым другим платежеспособным клиентом. Какого черта?

Но он также так много сделал для моего гребаного клуба. Он держал его на плаву, давал мне чаевые, когда я в них отчаянно нуждался, помогал куче моих танцоров, которые испытывали финансовые трудности. Но по какой причине? Неужели он собирался теперь использовать это против меня? Попросить меня вернуть ему долг? Шантажировать меня всякими сомнительными делишками, которые он, несомненно, подметил за эти годы? Или он ожидал, что в обмен на свое молчание он будет поддерживать со мной отношения отца и сына?

Я не мог дать ему этого, но что, если он станет угрозой моему клубу? Моей труппе? Девочкам?

Я понял, что грызу большой палец, с тревогой уставившись в никуда, в то время как Роуг терпеливо наблюдала за мной и проводила пальцами по моим волосам.

— У тебя в глазах много вопросов, Джонни Джеймс, и, сидя здесь, ты не получишь ответов ни на один из них, — успокаивающе сказала она.

— А что, если мне не понравятся ответы? — Проворчал я.

— А что, если понравятся? — бросила она в ответ.

— Давай еще раз подумаем, что, если не понравятся, — надувшись, сказал я, и она провела пальцами по моему лбу, пытаясь разгладить образовавшиеся там морщинки, но эти сучки крепко там обосновались.

— Знаешь, когда я был заперт в подвале Шона, у меня было много времени подумать о своих сожалениях, — сказал Чейз, и я повернулся к нему со сжимающимся сердцем. — И я понял, что лучше делать то, чего боюсь, чем оглядываться назад и думать о том, как мне следовало поступить. Так что, думаю, самое важное, что ты должен у себя спросить, это… будешь ли ты сожалеть, если не спросишь о своем отце?