Разомкнутый круг
Шрифт:
Он потряс головой, чтоб убрать наваждение, и снова позавидовал Константину, вступившему в морганатический брак с польской дворянкой Иоанной Грудзинской и заявившему императору и всем приближенным, что не имеет даже малейшего желания и намерения царствовать и править Россией.
Александр дал ей титул княгини, но отнял у брата российский престол. Манифест об отречении Константина и о назначении Николая наследником хранился в Царском Селе. Несмотря на это, Александр не только держал в тени своего младшего брата, он не делился с Николаем ни одной государственной тайной, не знакомил ни с одним
Как впоследствии скажет о себе Николай: «Меня воспитывали бригадным генералом…»
Так оно и было.
Николай Павлович занимал пост генерал-инспектора инженерных войск и натерпелся за это время немало унижений от своих прямых начальников и генералов из самой высокой элиты.
Чувствовал он и пренебрежение сановной знати, когда заседал в Государственном совете, куда по обычаю назначали великих князей, и никогда не думал, что в недалеком будущем ему придется править самой обширной в мире империей.
51
В 1824 году, сразу после дня ангела, отмеченного в белорусских болотах, наконец и Рубанову высочайше присвоили чин полковника.
Сразу подав рапорт об отпуске, он лишь в апреле получил положительный ответ и, забрав в Петербурге жену и сына, а также вышедшего в отставку Шалфеева с семьей, направился в Рубановку, прибыв туда в первых числах мая.
Родное имение с каждым приездом все сильнее и сильнее поражало Максима. Проехав по губернии, он сделал вывод, что его село одно из самых крепких и справных, а мужики сыты и довольны.
Въехав в имение, Рубанов сразу прикинул, что домов стало значительно больше, а значит, и населения.
«Старина Изот времени даром не теряет», – подумал он, услышав из соседнего возка удивленные «охи» четы Шалфеевых.
Над домом старосты гордо блестел на солнце здоровенный медный петух. Максим глянул в сторону барской усадьбы. Уже отсюда виднелась сверкающая белизной жестяная крыша двухэтажного кирпичного строения, а въезжая под беленую арку в распахнутые Агафоном ворота, он даже растерялся, не увидев своего старого дома-инвалида.
Жена с сыном радостно хлопали в ладоши, с восторгом рассматривая новые хоромы, чистенькие окна и солидные колонны, поддерживающие балкон.
Агафон, в предчувствии удовольствия, алел носом и перемигивался с Шалфеевым. От деревни уже пылила тройка со старостой. Вышедшие на крыльцо трое мужиков, заканчивающих какой-то мелкий ремонт, кланялись барину.
Пока приезжие с любопытством ходили вокруг здания, во двор влетела взмыленная тройка, и из нее вывалился запыхавшийся и тоже взмыленный Изот. Растопырив руки и не умея ничего произнести от неровного частого дыхания, прихрамывая, он засеменил навстречу Рубанову.
«Сдает! Сдает старик…» – с сожалением отметил Максим, обнимая старосту.
Поцеловав ручку Мари, потрепав по голове Акима и поздоровавшись с Шалфеевым, тот, наконец, отдышался.
– Во какую избу возвели! – произнес он и, заметив полковничьи эполеты на плечах барина, попытался вытянуться во фрунт.
Шалфеев с иронией хмыкнул, глядя на такую стойку.
– Ва-а-ше превосходительство-о-о! – с глубочайшим почтением не произнес, а пропел староста и зачем-то перекрестил лоб. – Слава
Те Осподи! Свиделись! А нянька не дождалась, – нахмурил он седые брови, – прибралась в одночасье…– А я ей платок привез!.. – вздрогнул от известия Рубанов, думая, что так и должно быть. Нет старого дома, а вместе с ним уходят и жившие в нем старые люди.
Не слишком расстроившиеся Мари и сын, помолчав для порядка и подталкивая друг друга, исчезли за солидной дубовой дверью с медной начищенной ручкой. Восторженные их голоса отдавались эхом где-то внутри. Слушая их, Максим несколько успокоился и, ничего не ответив старосте, тоже направился к двери, подумав, что для подрастающего сына именно этот дом со временем станет родным и близким. Именно сюда он будет приходить с трепетом в сердце и отдыхать душой, вспоминая детство.
«Здесь непременно следует поставить диван, а здесь – стол и кресла», – услышал веселый голос жены и поскользнулся на натертом паркете.
«Неплохо! Пожалуй, ромашовскому не уступит…» – отметил он.
Ближе к вечеру, все осмотрев и оставив Шалфеевых в усадьбе, Рубановы на огромной лодке с двумя мужиками на веслах переправились на другой берег. Здесь их уже ждал возок с запряженной тройкой.
«Ну, Михеич… Все успевает! – улыбнулся Максим. – Уже и генерала предупредил».
Владимир Платонович с нетерпением ожидал их. Расцеловавшись с дочерью и внуком, он покраснел от удовольствия, заметив эполеты на плечах зятя, и добродушно похлопал его по плечу.
– Я всегда знал, что ты станешь генералом! – произнес он. «И может даже, титул приобретешь» – подумал о своей недосягаемой мечте.
Через неделю, в честь приезда гостей, Ромашов дал бал, который своим присутствием почтил даже известный ему нелестно генерал-губернатор. Тот самый, что написал судьбоносное письмо в Петербург.
Глядя на уважение, оказываемое Рубанову губернатором, Владимир Платонович размышлял о превратностях судьбы и радовался, что дочь оказалась умнее его. «Чуть было не проглядел зятя, и внука какого славного родили».
Через месяц в Рубановку стали подвозить заказанную мебель, и Мари с головой ушла в хозяйственные хлопоты. Давно она не чувствовала себя такой счастливой. «Здесь разобью цветник, – планировала она, – а здесь следует поставить какую-нибудь статую из греческой мифологии – Гермеса там или Афину, нет, все же лучше Гермеса. Батюшка, конечно, копию со своего "Лаокоона" посоветует воздвигнуть», – хихикнула она.
Жена Шалфеева вместе с четырнадцатилетней дочерью активно ей помогали. Сам отставной унтер пробовал силы на поприще трактирной торговли, и у него здорово получалось… У Агафона вожжей бежала слюна от зависти.
27 июля был даден еще один бал – на этот раз Рубановым. Отмечалось семилетие сына. За день до этого освятили новый дом.
В Петербурге Рубановы жили скромно, и им в основном хватало служебного оклада. Деньги, что посылали староста и Ромашов, оставались целы. И сейчас они весьма были кстати. Причем сумма набежала довольно-таки значительная.
Изот отчитался, что в Рубановке проживают без малого 700 крепостных, а в Ромашовке – 1200, и, несмотря на это, доход имения имеют равный, причем рубановские мужики много богаче ромашовских.