Разрыв

В окне кафе вибрируют и распадаются отраженные цвета, оранжевый и синий, как на ранних кинопленках. Ввожу пароль от вайфая, но интернет не работает. Мне всё равно. Я ничего не замечаю, ничего не пишу, ничего не чувствую. Иду обратно в квартиру и ложусь спать. Полдень.

Просыпаюсь вечером, на улице наконец снова темно. Выхожу из дома. На черных, как сажа, фасадах — обрамленный трехметровыми окнами свет. Это витрины магазинов или чьи-то квартиры? Они выглядят так, будто всё выставленное можно купить: эти диванные подушки, эти книги, эту жизнь. Я только что вышла из точно такой же квартиры. Я туда не вписывалась, оказалась не с той стороны стекла. Иду по Кварталу красных фонарей, куда мне советовали не ходить не потому, что там опасно, а из чувства эстетического отвращения. В хэдшопах толпы людей, а секс-шопы стоят пустыми. Вечер субботы, на улицах полно парней, отмечающих мальчишники. Бродить бродят, но внутрь не заходят. Мужские компании держатся главной улицы. В переулках я натыкаюсь на девушек в окнах — голландки азиатского происхождения, плоть втиснута в тесные платья и узкие витрины. Как манекены.

Прохожу мимо, и это активирует их, будто они — устройства, реагирующие на движение. Несмотря на то, что уже вечер, надеваю солнечные очки, которые остались в кармане после парижского солнца. Мне стыдно, но не за них — за себя. Я хочу, чтобы они знали: я не участвую в этом разглядывании. Проходит мужчина. Одна из девушек стучит по стеклу, подзывает, и внезапно это она снаружи, а он — внутри. Он не заходит. Прозрачный в сексе, непрозрачный в касании, Амстердам — город не прикосновений, а подглядывания.

Нет, ты так меня и не выебал. Мы пару раз спали вместе, но ты так и не воспроизвел тот физический разряд нашего онлайн-общения. В наших перекликающихся имейлах, сообщениях, звонках по скайпу было что-то чувственное, словно в груди, пизде, клиторе, шее, рту. Так жарко, отзывчиво, ритмично, изобретательно, как секс. Ну или почти… Так и в проговаривании этих слов моим ртом есть что-то похожее на секс, что-то физическое. У меня всегда так с новыми словами — я должна впустить их в себя, дать им немного пожить внутри, распробовать их, выговорить, почувствовать. Мне нужно время, чтобы понять их как-то иначе.

Ощущения никогда не исчезнут. Все рационалистические системы, ограничивающие сферу чувств, не придавая им первостепенной роли, вынуждены будут в один прекрасный день признать свое поражение^{77}.

Андре Бретон. Безумная любовь.

Почему наш диалог должен быть непременно эротическим? Я решила, что там есть какая-то связь, что секс — это то, к чему ведут слова, но где слова, — там кончается ебля, и наоборот, по крайней мере там, где фразы, законченные предложения.

То, что не прекращает не писаться^{78}.

Жак Лакан. Еще.

Некоторые говорят во время секса, чаще всего, наверное, глаголами, впрочем, я трахалась с людьми, которые выдавали и полные фразы — как руководства по эксплуатации. Слишком частое употребление грязных словечек их одомашнивает, и с амстердамскими витринами происходит похожее. Ходишь мимо них каждый день, и они не шокируют больше — даже те, в которых стоят живые девушки. Секс существует на самом краю языка. Ему, как искусству или религии, комфортнее всего в изображениях, в предметах. Как только слова делают секс удобным — всё проебано. Но без секса нет ни конца ни края тому, что мы не можем сказать друг другу.

Выходит, это книга-минет, то есть книга вокруг хуя или его отсутствия? Я хочу выебать тебя словами или въебать тебе, наебать тебя. Только так ты позволишь мне сделать первое, остальное я позволю себе сама. Слова воспроизводят еблю лучше, чем тела, которые слишком часто не могут или не желают им соответствовать. Как иначе ты позволишь мне ressentir (опять французский: «снова почувствовать»), снова пробудить физическое? Однажды я взяла тебя за руку.

Конечно, на самом деле я должна благодарить Дика, потому что он дал мне адресата.

Крис Краус. Интервью журналу Artnet.

«Думаешь, поможет?» — спросил ты.

«Мне — да».

Ты ничего не ответил.

Я тебя смутила? А сейчас — я смущаю тебя сейчас? Так уж повелось: меня всегда трахают одни мужчины, а разговаривают со мной — другие. Я не могу перестать говорить о сексе, и этот город тоже. Возможно, он даже иногда им занимается.

У нас с тобой не было секса — вот почему ты в нем так хорош. Но я думала о тебе, когда трахалась с другими, и секс становился лучше, чем мог бы быть, для других и для меня тоже. Секс мгновенно порнографичен по отношению к себе. И с порнографией — сексом, существующим в потенции, — невозможно покончить. В наше время порно смотрят все, его полно в сети, да и как пройти мимо его вводящих в заблуждение обещаний? Моим первым порно были слова: я выискивала неприличные сцены в книгах. Я знала только то, что это были слова о сексе, отчего все они ощущались сексуальными. Каждое ощущение было вызвано непосредственным раскрытием слова, ведь у меня не было ни изображений, ни объектов, которые могли бы связать их с моим телом. Но нравится ли мне секс в сети — то есть порно? Хм, зависит от того, на что это похоже. В этом проблема порно. Секс не похож ни на что другое. И он не похож на его просмотр.

Порно и похоже, и непохоже на секс. Люди на экране — «актеры», профессионалы, чья работа — заставить нас поверить, хотя иногда их называют «любителями» (amateurs), обозначая тем самым, что им не платят (хотя иногда все-таки платят), а еще это слово означает (на французском), что им это «нравится», хотя, возможно, они только делают вид, что им это нравится, а еще иногда мы понимаем, что они лишь играют отвращение, чтобы нам нравилось больше. А иногда так и есть, они и правда играют, даже любители: переодетые сантехниками, секретаршами, студентками (хотя некоторые из них могут быть таковыми на самом деле, откуда нам знать?). И только ебля всегда настоящая. Когда мы видим, как они делают это, сомнений нет: вот они, действительно трахаются. Проблема в том, что на протяжении всего времени, пока они трахаются, они могут трахаться наигранно.

Порноролики, которые я видела — полная противоположность книжному сексу, сложенному из слов. В порно ебутся так, будто это немое кино, хотя иногда неловкость молчания прикрывают саундтреком, как в ресторане или в парикмахерской. Амстердамским девушкам в их звуконепроницаемых аквариумах саундтрек не полагается. Вот еще одна, над ней знак «REAR ENTRANCE NOW OPEN» [67] . Обхохочешься. Что ж, мы, конечно, в Нижних Землях, и я грешу каламбурами, но ебля не каламбур. Зато вокруг их достаточно: все эти надувные куклы, пушапы, кольца и пули, которые выполняют функции тел, но они не тела. Как каламбуры, они могут скинуть с себя добавленные смыслы или пристегнуть их к себе ремешками. Нет, секс всегда равен себе, не выражается в своих обмякших аксессуарах. Нет, сексу не быть ничем конкретным, даже здесь в невер-Нидерландах.

67

Задний проход теперь открыт (англ.).

Здесь секс не секс, а ностальгия, потому что он продается. Там, где он продается, он сходит с орбиты спонтанности в прошедшее время. Его задача — напоминать покупателям, что он такое, представая в ажурном кружеве, или прозрачной синтетике, или «съедобном шелке» — до тех пор, пока не захочется им обладать, подержать в руках (хотя обладать тем, что ты только что съел, не получится). Неудивительно, что его оболочка — чистый китч, начиная с пластиковых рюшей, отстающих от пластиковых манекенов — зазор между жесткой тканью и жесткой плотью, — заканчивая названиями, которые мы дали предметам, что заполняют пропасть между женщиной и тем, какой она предстает в фантазиях: подвязки, бюстгальтер, стринги. Какие они чужие — эти интимные вещи, созданные для столь конкретного применения: ну и приданое! Из-за них мне кажется чужой собственная кожа, которая, говорят мне они, должна быть гладкой, как латекс или лайкра. Я смотрю в витрины магазинов и понимаю, что между мной и этими болванками нет ничего общего, что я не похожа на манекены — а значит, я не женщина. И если этого ищут мужчины, на что им остается надеяться? Оба пола не справились, были замещены сексом, сексуальными объектами, которые, пусть в них не течет кровь, похожи на секс больше, чем настоящий секс. Ставки выше, господа, больше кружев, больше латекса, пока то, что можно купить, не станет лучше бесплатного.

Das sind die wahren Wunder der Technik, dass sie das, wofur sie entschadigt, auch ehrlich kaputt macht / Технологии поистине чудесны тем, что они ломают то, что сами же компенсируют.

Карл Краус. Ночью.

Английское intercourse, означающее и секс, и общение, происходит от старофранцузского entrecours (товарообмен), связывающего секс с походом по магазинам. Когда товар покидает прилавок, он теряет минимум половину ценности. Но если предмет проживет достаточно долго, то, став антиквариатом, он вернет себе прежнюю ценность или даже умножит ее, чего нельзя сказать про нас.