Разрыв
Шрифт:
Подобно тем мужчинам в вагоне-ресторане, вопросы всегда задавал ты. Чтобы принять участие, я должна обозначить место, с которого веду спор, вот только ты присвоил топографию. Я всегда в движении, всегда за границей, а ты — куда бы ты ни отправился (цитирую твои слова) — везде себя чувствуешь как дома. Типично.
Атипичное всегда неуместно, как та девушка из Пакистана. Чем дольше ее преследуют, тем сильнее она удаляется. Не сумев ее заполучить, преследователь заполняет пробел вымыслом, заменяет ее, и от этого она только дальше. Мой отказ прервать твое движение, тебя типизировать — моя от тебя защита, хоть и губительная. Я отказываюсь отказываться от того, что какие-то аспекты тебя еще мною любимы, отказываюсь сводить тебя к одному типу, который я могла бы принять или отбросить. Атипичное остается невыразимым, не умещающимся в слова, а любовь (в первую очередь!) не похожа на любовь, совершенно на
Со своей речью я могу делать всё — даже (и прежде всего) ничего не говорить{66}.
Пассивность, с которой я ждала, что твоя история для меня закончится, — моя сила, ведь в конце концов именно аннигиляции своего желания я и желаю. Вместо того, чтобы разобрать тебя на части, я позволила тебе разорвать себя на куски так, что мои слова начали расходиться с делами. Даже если из моих глаз текли слезы, я выбирала говорить не иначе, чем спокойно, что, должно быть, выглядело максимально неуместно.
Может, я сама виновата в том, что потеряла контроль.
За соседний столик садятся две немки, постарше и помоложе. Та, что постарше, открывает замысловатую картонную коробочку с позолотой. Не вижу, что внутри — только золото откидных створок ловит вечернее солнце и подбрасывает его так и этак, пока наконец между ними не вспыхивает золотой огонь, будто коробка была им полна.
Я сижу и пью пиво. Не работаю. Не пишу. Не читаю.
Даже теперь, когда я в движении, я по-прежнему хочу вывести тебя из привычного равновесия. По-прежнему хочу тебя на что-то сподвигнуть, тронуть. Впрочем, всякий раз, когда я привожу тебя в движение, ты не идешь вместе со мной, а уходишь. А я хочу, чтобы, думая обо мне, ты был сам не свой, не находил себе места. Если бы я могла написать тебе прямо сейчас, достаточно было бы пространства онлайна, чтобы в нем совпали время и место? Любовь как будто разворачивается в ненормальном времени, так почему же она должна происходить в нормальном месте? Возможно, киберпространство — наиболее уместное для нее место действия. Правда, за неимением лучшего подойдет и поезд.
Немкам — постарше и помоложе — принесли гигантские пирожные с кремом. В пустой коробке продолжает пылать пожар.
Эта история — все, что у меня есть. Она бежит вперед, не зная своей развязки, а суть любой истории в ожидании. Всё дело в умении принимать идеи. Только бы не опоздать на пересадку, только бы прибыть на место вовремя (я имею в виду, как обычно, чуть раньше, чем нужно). В таком случае, когда поезд — и история — прибудет в конечную точку, я буду готова.
…нужно, чтобы само скрывание было на виду{67}.
История тоже должна знать, когда ей стоит оставить себя в покое.
Достаю книгу.
Ты никогда не видел меня за чтением. Мы никогда не путешествовали в совместном молчании.
11. Париж / Переиграть
(7 и 8 мая)
Я более одинока оттого, что я в Париже. Оказывается, мои друзья куда-то уехали. Не нахожу их в знакомых местах — знаю, где их нет. Я знаю Париж, мне не нужно гулять по нему, изучать его. Провожу время в сети, работаю.
Я остановилась в квартире Л., которая сейчас в другом городе. В ночном поезде из Мюнхена, заметно отличавшемся от поездов со спальными вагонами в кино, я не сомкнула глаз на своей койке — одной из шести полок, похожих на полки в морге. Я лежала полностью одетая, словно труп под простыней с текстурой влажной салфетки. Целый день не выхожу из квартиры. Разбираю сумку. Постираю свои вещи в laverie на углу, только не сейчас. Завтра…
Из парижского я вижу только мансардное окно напротив окна в квартире Л., расположенной на пятом этаже в доме без лифта, с крошечным кованым балконом и крошечными коваными столиком и стулом. В этом весь Париж, и кроме этого вида мне ничего больше не нужно. Я точно знаю, где нахожусь. Сейчас май, здесь жарко, я обжигаю ладонь, пока готовлю пасту на крошечной кухне Л. Привыкшая к газовым плитам, я оперлась рукой
на электрическую конфорку и, несмотря на то что я давно ее выключила, она еще не остыла. Окна кухни выходят на заднюю часть квартала, и этот вид тоже — тусклые окошки лестничных пролетов пятнами стекают по бетонным стенам — такой парижский, но по-другому. Наступает вечер, и я иду в книжный магазин, где у Д. будет публичное чтение. Ради этого я и приехала. В книжном не протолкнуться. Я опоздала и стою на улице, слушаю, как бесплотный голос Д. пробивается из колонок. После она приглашает меня поужинать с ней и еще парой человек. Мы едим кускус, много пьем и потом курим перед кафе до двух ночи. На следующее утро у меня похмелье. Д. и мои друзья уехали в Лондон. Весь день я провожу в квартире Л. со своей кучей белья. Выходить мне незачем.Так что же случилось в Мюнхене?
Я опоздала на пересадку. Или, точнее, мне помешали успеть на поезд. Я приехала на станцию в девять вечера; вестибюль вокзала был заставлен киосками с самой разной едой: пицца, паста, суши, пончики, блины, всё, что пожелаешь, последние минуты перед закрытием — и, оголодавшая, весь день во рту ни маковой росинки, не считая пары кусочков шоколада, я села за первый же столик, или точнее, за последний, где еще не погасили свет, и мне повезло: было дешево и вкусно, хотя, может, так было бы в любом из этих мест.
А потом, слоняясь между закрытыми кафе, я поймала вайфай. Ты написал, одну строчку:
Я в Праге. Почему бы тебе не приехать?
Почему бы и нет?
Что со мной делает твое имя? Нездоровая встряска болью или надеждой (как отличить?). Когда ты выходишь на связь, что-то во мне начинает гудеть. Всё еще. Кровь звенит в ушах, как во время взлета, заглушая все остальные ощущения. Это слишком, но я не хочу, чтобы это не повторялось, не знаю, почему. Ты сказал мне однажды, что больше мне не напишешь, и я поверила. Было в этом что-то прекрасное. Я действительно думала, что тебе это по силам. Но ты дал слабину, что сделало тебя человеком, а я начала думать, что такие незавершенные разрывы для тебя, быть может, обычное дело. Меня всегда удивляет мое удивление в момент, когда ты мне пишешь; но удивляться тут должно быть нечему, ведь что-то во мне всегда ждет этого стечения обстоятельств.
Приезжай в Прагу, написал ты.
Можешь остановиться у меня.
С одной стороны, это единственное щедрое предложение, которое когда-либо от тебя поступало.
С другой стороны, это единственное щедрое предложение, которое когда-либо от тебя поступало.
Л. спрашивает в письме, попала ли я в квартиру. Рассказываю ей о твоем сообщении: стоит ли мне ответить? Конечно, пишет она, хочешь снова обжечься?
Хм, я не знаю.
Но все-таки я не отвечаю. И даже если отвечу… я должна напоминать себе, что это просто слова. Помни: ничего не случилось. Это всего лишь цепочка слов, всего лишь интернет. Помни, что все должно оставаться на уровне вымысла.
Меланхолический комплекс ведет себя как открытая рана{68}.
Вот, что сказала Л., когда я впервые рассказала ей о тебе: «Ты с ним не спала? Дурака валяли?» Тогда ты еще просто со мной «общался», или какой там еще эвфемизм есть для этого в девичьих группах. Твой язык у меня во рту: говорим ли мы честнее, когда говорим в сети, без тел, со звенящими ангельскими языками.
Хорошо, хорошо. Я пишу: Я приеду в Прагу.
Только это. Никаких «тебе», или «от меня», или «с любовью». Нет.
Нажимаю «удалить».
Затем:
Будешь там на следующей неделе?
Не нажимаю «отправить».
Наши письма друг другу никогда не заканчивались X [54] , не начинались приветствиями. Я могу написать X только тем, в кого не влюблена, а называть тебя по имени… ты был слишком исключительным, слишком своеобычным, чтобы звать тебя по имени, в которое так часто были обернуты другие. Когда я писала о тебе тем немногим, кто был в курсе, я называла тебя по инициалам, возможно, боясь вызвать тебя на письме целиком.
54
Символ «X» (икс) традиционно употребляется для обозначения поцелуя. Он часто встречается в интернет-переписке, однако практика помечать «X» конверт или подписывать письмо известна со Средних веков.