Развод. Между нами только ненависть

Я отворачиваюсь от мамы и прижимаю ладони к лицу.

Мне резко становится стыдно.

Неужели не могла взять на себя ужины и уборку квартиры? Даже у моего сына, которого я обвинила в эгоизме, больше ответственности и благодарности перед пожилой бабушкой. После ужина он без возмущений встает к раковине, а я, печальная амеба, плыву страдать и негодовать на несправедливость этой жизни.

Почему я так поступаю?

Потому что я жертва. Жертвы не моют посуду, не пылесосят, не моют полы, не готовят обеды-ужины.

Что же я за дочь такая?

Опять, по сути, живу за чужой счет и вновь пытаюсь перевернуть так, что в моих бедах уже виновата семидесятилетняя мать.

Если я сама веду себя эгоистичным и скандальным ребенком, то чего я жду тогда от своих детей?

Я торопливо выхожу из кухни по тяжелый вздох мамы. Прячусь в спальне, приваливаюсь к двери и медленно оседаю на пол. Я провалила все свои роли: жены, матери и дочери.

Утыкаюсь лбом в колени и закрываю руками голову.

Я должна как-то повзрослеть. А с чего начать взрослеть пятидесятилетней женщине на пороге развода?

Я должна поговорить с Марком.

Разбежались мы с ним с криками, угрозами, страхом и презрением, но мы ведь прожили вместе тридцать лет.

Взрослые женщины не игнорируют такой серьезный срок семьи, и я должна понимать, что у нас с Марком трое детей, один из которых несовершеннолетний.

И все они тянутся не ко мне, а к отцу, и дело не только в деньгах. Я могу потерять детей, если мне не удастся наладить сейчас с Марком теплые отношения, в которых он выступит не агрессором, а защитником.

Он должен увидеть во мне не жалкую неудачницу, с которой противно даже говорить, а слабую женщину, которая учится жить и к которой есть уважение за ее мягкость.

Я должна признаться, что продала его подарок. Признаться, что меня обманули. Признаться, что с Димкой у меня не ладится и что без его отцовского авторитета я потеряю нашего сына.

Быть взрослой — не кричать, плакать и топать ножками.

Вытираю слезы и ползу на четвереньках к кровати, на которой я оставила телефон. Ойкаю, когда колени похрустывают болью. Хватаю смартфон, сажусь на коврик и аккуратно вытягиваю ноги.

Щелчок в коленях.

Всхлипываю. Да, не шестнадцать лет. Решительно ищу в книге контактов номер Марка. Сердце учащает бег, и я почти готова швырнуть телефон в стену, но палец сам касается строчки с именем моего почти бывшего мужа.

Рука дрожит. Прикладываю телефон к уху и зажмуриваюсь, напряженно внимая гудкам.

— Внимательно слушаю, — раздается низкий и уставший голос Марка в динамике.

Глава 36. Не удивлен

— Внимательно слушаю.

Мир замедляется, когда я слышу хриплый вибрирующий баритон Марк, и меня будто накрывает теплый мягкий плед, под которым можно спрятаться от всех невзгод и опасностей.

Это голос мужчины, который ничего не боится и который никогда не суетится. Не сомневается, и для него мир — арена, на которой он давно победил, а если появится тот, кто захочет оспорить силу и власть Марка, то он горько пожалеет.

Ловлю себя на мысли, что хочу сейчас сидеть рядышком с Марком, чтобы вновь почувствовать ту его мужскую уверенность и силу, которая позволяла мне быть глупой девочкой даже в пятьдесят лет.

Что бы я ни натворила, я всегда знала — за моей спиной Марк. Муж, отец, глава семьи и сильный хозяин дома, в котором я могу дурить, истерить и баловаться.

Да, именно баловаться, как подросток, который просит дорогие цацки, карманные деньги и требует оплатить все хотелки, а взамен может подарить тупые тапки с оленьими рогами, будто с намеком, что Марк — олень.

Я не могу сдержать жалобный всхлип.

Мне стыдно.

Кем я была в нашем доме?!

Если мой наглый мальчишка вырос за эти годы в уверенного мужчину, у которого под началом работают другие опасные мужики, авторитетного отца и терпеливого мужа, то я в кого выросла?

Я не выросла.

Да, детей родила, дошло до отметки пятидесяти лет, но возраста своего, зрелости, ответственности перед собой, детьми, престарелой матерью, мужем я не чувствую.

Только детскую обиду, при которой хочется кричать и топать ножками, но я уже давно взрослая тетка, которую можно только брезгливо пожалеть со словами «столько лет, а ума не нажила».

— Оля, это ты? — с легким удивлением спрашивает Марк.

От его тихого низкого голоса по задней стороне шеи бежит волна мурашек, а затем они расходятся по плечам и спине.

Задерживаю дыхание.

Я забыла, что вот так со мной бывает от его голоса. Меня будто погладили теплой мягкой замшей по уху и щеке. Мне даже показалось, что я почувствовала на коже утомленный вздох Марка.

Сглатываю и провожу ладонью по шее.

— Да, это я, — тихо отвечаю, и сердце вздрагивает бабочкой в груди.

До боли закусываю губы и со страхом жду того, что Марк цыкнет и скажет какую-нибудь грубость. Или заявит, что ему некогда и его ждут кексики Фаины.

Как я могла допустить, что мои кексики перестали быть только моими? Вот так просто чужую женщину посвятила в секреты того десерта, от которого тащился мой муж.

Теперь в них никакой ценности.

Ни для кого. Ни для Марка, ни для моего сына и дочерей, ни для моей мамы, ни для меня.

— Что случилось? — спрашивает Марк, и я слышу в его голосе хмурое ожидание.

Хочу сбросить звонок, отбросить телефон и опять спрятаться под одеяло с мыслями о том, какой он урод и козел и какая я бедная и несчастная, но я не поддаюсь этой истеричной слабости.

Крепче сжимаю телефон.

Если нам с Марком больше не быть мужем и женой, то мы все равно должны наладить общение как бывшие муж и жена.

— Марк, я… — прижимаю пальцы к переносице.

Я не хочу быть для Марка той дурой, от которой он будет рад избавиться и с которой он станет разговаривать только через адвокатов.

Все к этому идет.

Сейчас он все еще отвечает на мои звонки, а потом будет лениво сбрасывать и игнорировать.

— Помнишь те серьги, которые я у тебя просила в подарок, — тараторю я, — в подарок за то, какая я замечательная жена… — делаю паузу и торопливо продолжаю, — я сдала их в ломбард, а после… — сдавливаю переносицу, — отдала деньги цыганке.