Речитатив

– А что вам шестерка напоминает?

– В карточном смысле лучше, конечно, туза иметь на руках.

– Да это же удавка, доктор, петля! И вам голову в нее совать не надо, она сама вас найдет. Вот в шестьдесят все главные беды и начинаются: поясница никогда не болела? Будет. Давление не прыгало? Прыгнет. Ноги не крутило? Закрутит.

И остальные тридцать три несчастья тут как тут. И бессонница, и язва, и давление… И не оттого, что за курочкой погнался, а оттого, что лишнюю рюмку выпил. Я все это знаю не по себе, я же каждый день встречаю этих мужиков, которым шестьдесят стукнуло. Но, считайте, повезло вам – перескочили и этот перевал. А тут обухом по голове – семерик подкрался.

– Вас будто зациклило. Семерка, то есть семьдесят лет, совсем не такой плохой возраст, если смотреть на мир не с вашей колокольни пессимиста, а, например, с коня, как смотрел Рейган.

– С какого коня?

– Помните известную фотографию: Рональд Рейган на коне? Лет ему примерно семьдесят, и он в своей техасской шляпе и ковбойских сапожках выглядит очень даже недурно.

– Так то ж президент.

– Дело не в звании, а в отношении к жизни.

– И конь под ним муштрованный. Он крупом чует, что президента катает.

– Да не в коне дело. Смените пластинку, Григорий.

– Меняй не меняй, а семерка все равно подсечет.

– Что вы такого смертельного в несчастной семерке нашли?

– А вы приглядитесь, это же коса…

– Какая коса?

– Девичья! – с ехидством произнес Григорий и бросил на Юлиана полупрезрительный взгляд. – Неужели не догадываетесь. Что-то у вас с воображением туго.

– Опять вы за свое. А почему бы не представить себя косарем на лугу. Осень. В символическом смысле – осень жизни, но какое же это удовольствие собирать плоды трудов своих. Помните, как у Чехова – косари на степном раздолье. Упоение трудом, мысли о том, что вот эти колоски помогут пережить нелегкую зиму… И пусть жара, льется пот, оводы да комары кусают, но внутренняя убежденность в необходимости этой работы перетягивает на свою сторону… Вам такая картина разве не нравится?

– Мне? Нравится. Не картинка, а просто сказка. А вот вы мне скажите, как вам такой натюрморт: это не вы, а старуха с косой урожай собирает. И вы уже не косарь, а ужом в траве катаетесь и норовите ускользнуть от нее – да старая блядь проворнее.

– За что ж вы ее так? Просто старая женщина с одним маленьким недостатком.

– Каким еще недостатком?

– Всегда появляется не вовремя: то слишком рано приходит, то опаздывает.

– Опаздывает – это же хорошо.

– Не скажите… иной раз люди просят, чтобы она их мучения прекратила…

Юлиан замолчал, чувствуя что невольно залезает в лабиринт безнадеги, из которого пытался вызволить пациента, но как-то незаметно сам заразился его пессимизмом.

– А после семерки уже можно не рыпаться. Восемьдесят – это как последний шаг перед пропастью, – хорошо поставленным голосом профессионального чтеца закончил Григорий.

– Да будет вам. Люди, доживая до восьмидесяти лет, считают себя счастливчиками. Почтенный возраст, можно сказать, патриарший, и, потом, восьмерка, если ее в горизонтальной плоскости представить, – это знак бесконечности. Вот какая сильная символика. Вы вспомните, что о своем отце недавно говорили, а теперь себе же противоречите.

– Доктор, мой папа как редкоземельный элемент, таких раз-два и обчелся. Дай-то Бог, чтоб я по его стопам пошел, но душа моя чует – не обойти восьмерку, это ведь, вы только присмотритесь, двойная удавка, а будет она горизонтальной или вертикальной – на ее удушающую сущность этот факт никак не влияет. Но даже если вы восьмой десяток перешагнули, то в девяносто уже полный откидон.

– Ну, не скажите, вы только представьте себе, что вы все же перешагнули этот порожек, и вы уже долгожитель. Еще немного – и о вас газеты начнут писать…

– Не могу, – развел руками Григорий, – не могу представить, потому что на том этапе уже ничего кроме отходов фармацевтической промышленности, которые моя толстая кишка выбрасывает, представить не могу. Одно утешает – все равно себя узнавать не буду, разве что… прочитаю в газете какой-нибудь некролог и буду думать, что это про меня пишут…

Терапия

Он замолчал, поглядев на Юлиана с угрюмой решительностью камикадзе. Юлиан только головой покачал:

– Ну и ну! Вы даже меня заразили своим пессимизмом. Но расслабиться сейчас – значит превратиться в покорного кролика перед раскрытой пастью удава. Не для этого мы с вами на Тихом океане свой закончили поход. И поскольку вы пришли ко мне добровольно, а я в объявлении обещал чудесное исцеление, то мне придется прибегнуть к самой крайней мере, то есть, к шоковой терапии.

– Это как? – напрягся Григорий.

– Я вклиниваю в свои сеансы небольшие музыкальные отрывки, наполненные сжатой, но очень информативной нотацией, что, по моему замыслу, должно резко поменять оценку событий, на которых вы так зациклены. В психологии это называется суггестивно-речитативной терапией… – красиво врал Юлиан, внутренне посмеиваясь, так как идея и терминология у него появились минуту назад. – Я включу сейчас музыку, вам хорошо знакомую. Битлы. «Yesterday». И под эту мелодию вы…

– Доктор, я плакать начну… – всхлипнул пациент.

– Не начнете. Слушая Битлов, постарайтесь сосредоточится на другой идее. Знаете, был в свое время такой популярный мюзикл «Энни», по-русски «Анюта» или «Аннушка» – как угодно. Там есть одна песенка, думаю, что вы ее слышали, она одно время очень часто звучала в эфире. Начинается она так:

Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow, You\'re only a day away… [10]

– Повторяйте эти слова вначале мысленно, а потом по моей команде вслух. Пусть битловское «Вчера» будет поглощено Анютиным «Завтра». Поймите простую вещь: смысл вашего истерического состояния – в неумении перешагнуть условную канаву между возрастными декадами. Вы оказались под пятой цифры, потому что подгоняете ее под свою таблицу, а окажись вы представителем исчезнувшего народа майя, у которого в ходу была двадцатиричная система исчисления, вы бы полтинник проскочили, как комар через тюремную решетку. Расслабьтесь, вы придавили себя к земле, вы мне напоминаете галапагосских огромных черепах, еле несущих собственный панцирь. Постройте свою медитацию на вашем собственном примере: вы сидите на скаковой лошадке, и она очень хорошо чувствует, какие яйца по ее крупу елозят: налитые, как антоновка, или сморщенные, как моченая слива. И в зависимости от этого ощущения – либо вы будете управлять лошадкой, либо она вас понесет прямо к обрыву и сбросит в омут, где вы станете добычей грудной жабы и кровососущих пиявок.

Юлиан включил запись. Это была оранжировка знаменитой битловской песни, сделанная большим симфоническим оркестром. С первых тактов возникло нарастающее скрипичное крещендо, словно все струнные одновременно начали раскручивать лассо над головой обреченно бегущего по кругу Григория… Этот музыкальный взлет неожиданно оборвался, и после короткой паузы, поддержанная гитарой и ударными, зазвучала битловская мелодия.

Крупная слеза скатилась по щеке пациента. Он бросил умоляющий взгляд в сторону Юлиана. Юлиан отрицательно покачал головой.

– Мысленно твердите эти слова. Во спасение. Во имя светлого завтра. Вопреки страху и фиксации на цифре: «Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow…» А теперь повторяйте за мной…

– Tomorrow, tomorrow, I love you tomorrow, – еле шевеля губами, гундосил клиент.

– Вдумчиво, вдумчиво… Вы не здесь, вы уже там, в этом туморроу. Роковая цифирь из вчера преобразилась в нечто цветущее, темпераметное, насыщенное брызгами фонтана вечной молодости и ярким солнечным светом. Все главное и лучшее в жизни произойдет завтра, и ради этого стоит выбросить из головы мысли о старости. Ваши пятьдесят – это легкое препятствие для вашей лошадки, надо только не паниковать, а, как опытный наездник, представить себя одним с ней целым, прильнуть к ней всем телом, перед тем как она возьмет барьер. И последующие барьеры: в шестьдесят, и в семьдесят, и в восемьдесят… Нет расквашенного самосожаления с обильным пусканием слез и соплей… Вы не хороните себя, а возрождаетесь для новой жизни. А теперь давайте вместе…