Река, что нас несет

— Обжорка, — обратился он к мальчику, — возьми охапку дров и пойдем со мной.

Он вытащил из костра несколько горящих веток и развел огонь возле Паулы, которая сидела на песке у скал и сушила одежду. Мужчинам издали были видны три их фигуры, одежда Паулы и дым костра. Наконец Американец вернулся вместо с мальчиком и коротко бросил:

— Паула уходит от пас.

Воцарилась глубокая тишина.

— Ну что ж, — первым заговорил Четырехпалый. — Может, это к лучшему. Грех…

— Но почему? — возмутился Балагур. — Почему бедняжка должна уходить? Из-за того, что двое или трое из нас смотрят на нее, словно коты на сало? Разве не прекрасно то, что она была рядом с нами! Для меня она точно дочь родная, точно я у себя дома… Сколько раз, отправляясь на сплав, мы мечтали, чтобы возле пас была женщина, просто чтобы видеть ее, но чувствовать себя такими одинокими, и вот теперь, когда она с нами, вы отпугиваете ее… Сволочи! Будто вас не мать родила!

Сплавщики молчали. Мальчик печально спросил:

— Неужели вы дадите ей уйти, артельный?

— Какого черта она надумала уходить! — И Сухопарый, поднявшись, направился к Пауле. Остальные последовали за ним.

— Я настоящий осел, Паула! — воскликнул он, подходя к ней. — Но, клянусь, если ты не уйдешь, я буду относиться к тебе, как к дочери. Не уходи, забудь, что мы были такими скотами.

Когда подошли все сплавщики, Паула, спрятав белую руку под плед, подняла на них глаза, полные слез.

— Ты прав, Сухопарый, я и в самом деле здесь лишняя. Вы без конца из-за меня ругаетесь… Так уж вы, мужчины, устроены. Тут ничего не поделаешь.

— Мужчины, дьявол тебя возьми! А женщины?.. Но теперь мы проведем черту, и тому, кто посмеет переступить ее, я своими руками сверну башку. Это так же верно, как то, что я зовусь Сухопарым.

Паула но могла не улыбнуться. Увидев это, Балагур обрадовался.

— Ну куда ты пойдешь, дурочка? Ведь мы тебя очень любим!.. Куда ты пойдешь? — снова спросил он.

Паула но знала, как ей быть. Она еще не решилась. Однако обиженное выражение ее лица стало немного мягче.

— Ладно, я подумаю, — ответила она.

— Останься, Паула, останься! — воскликнул Обжорка.

— Конечно, оставайся, если хочешь, — поддержал остальных Американец. — Видишь, все утряслось.

Паула посмотрела на уговаривающих ее мужчин — на Дамасо, который насмешливо улыбался, и выдержала его взгляд; потом на Антонио, и сердце ее дрогнуло.

— Вы у меня добрые, — она улыбнулась, — А сейчас уходите, я хочу побыть одна.

— Урра! — прокричал Сухопарый. Его поддержали остальные.

— Но только как сестра! — предупредила Паула.

— Да, — скрепил уговор Сухопарый. — Но чур! Уговор для всех. Чтобы каждый знал. Если станешь с кем-нибудь заигрывать, хоть с одним, первым буду я, Сухопарый. Для всего… Так?

Паула кивнула головой, улыбаясь.

— А ну прочь отсюда, стадо баранов! Не слышали разве? Она хочет побыть одна!

Паула сидела на песке, с беспокойством размышляя над словами Сухопарого. Мужчины снова уселись в кружок.

— О чем ты думаешь, Сухопарый? — спросил Двужильный.

Уста фавна раскрылись, и ответ прозвучал неторопливо, словно он делился тем, что давно не давало ему покоя.

— Об ее одежде… Вы видели ее одежду?

Он провел ручищей по своему выскобленному подбородку. Ему никто не ответил. Да и зачем? И хотя сплавщики были полны решимости и искреннего желания не досаждать больше Пауле, они не могли отвести глаз от ее платья.

— А, проклятье! — в сердцах воскликнул Белобрысый. — Сказать кому-нибудь, что баба столько времени ночевала рядом с нами, и никто с ней не переспал… Подумают, что мы не мужики…

Антонио напрягся, точно струна. Но не успел он произнести и слова, как поднялся Сухопарый, за которым с улыбкой наблюдал Американец.

— Черт бы вас всех побрал! Молчать! Разве между нами не было уговора? А уговор дороже денег!

Сплавщики разбрелись по своим рабочим местам. Направляясь вместе с Американцем к запруде, Шеннон выразил ему свое беспокойство.

— Пока все обошлось, — ответил тот, улыбаясь. — С Сухопарым можно ладить, он хоть и горяч, зато благороден. Его обещание будет их сдерживать. А через несколько дней они уже начнут думать о другом: о бое быков в Сотондо. Вот потом надо глядеть в оба, я вам уже говорил… Горы останутся позади, и мы выйдем на равнину, что ниже по течению… а там весна не то, что здесь, в горах. Ах, весна! Помню, в жарких краях приятно было в зной полежать в тени… А если еще дружок брал гитару или начинала петь смуглянка…

Да, весна для сплавщиков начиналась скорее, чем для крестьян, они сами спешили к ней, спускаясь с гор. К естественному ходу времени добавлялось их горячее стремление поскорее с ней встретиться.

Паула, как и все остальные, ощущала великие перемены в природе. Бревна нежно коснулись ее колен, когда она встала на них, чтобы помыть посуду. Вода в реке была ласковой, воздух пьянящим, вечер тихим… Внезапно ее охватило такое же чувство, как в день первой встречи с Антонио. Но не весна была повинна в этом. А может быть, именно весна, хоть он и стоял у нее за спиной, опершись о багор. Паула испугалась, вспомнив об уговоре со сплавщиками.

— Уходи, парень, уходи отсюда. Они могут нас увидеть.

— Разве у меня нет имени?

— Антонио… — робко произнесла она, не в силах справиться с волнением. Но тут же, овладев собой, повторила: — Уходи, Антонио. Они на тебя разозлятся.

— Они пошли есть… — презрительно проговорил он и, улыбаясь, спросил: — А если даже и увидят?

— Ты же слыхал: каждый… — уклонилась она от прямого ответа.

Но Антонио, опустившись рядом с ней на колени, прошептал ей на ухо:

— Но ведь я не каждый.

— Не надо, Антонио… Иначе мне придется уйти, а я сейчас не хочу.

— Тем лучше. Иди домой и подожди меня там.

— Мне некуда идти.

Антонио не стал ни о чем расспрашивать, увидев скорбь и тоску, но не объяснение в ее глазах. Он только произнес:

— Судьба; все-то у нас с тобой одинаково. Я рад, что ты идешь с нами. Все образуется. Но только, чур, я — это я, а они — это они.

— Они — это Франсиско, Кинтин, Двужильный, Горбун, сам Сухопарый и… Ройо.