Река, что нас несет

— Ах, пресвятая дева, как хорошо было бы остаться здесь навсегда!

Священник посмотрел на нее с грустью.

— Ты не смогла бы, дочь моя. И не из-за меня или Эухении… Ведь правда, не смогла бы?

— Да, вы правы. Почему я такая?

— В твоей жизни сейчас весенняя пора, дочь моя, и ты должна ее пережить. Жизнь — это дар божий. А наш дом — пристанище зимы, верно я говорю, Эухения?

Они еще поговорили немного. Наконец Паула сказала, что ей пора уходить. Она поднялась и, прощаясь со старухой, поблагодарила ее. Эухения подошла к пей и несколько раз поцеловала. Паула не могла вымолвить ни слова. Она молча прошла по коридорчику, затворила дверь с изображением сердца Христова и остановилась в сенях, глядя на священника увлажнившимися глазами.

— Почему все так получается? — снова повторила она вопрос, который не раз задавала в саду.

— Такова воля божья. Да хранит тебя господь, дочь моя, да ниспошлет он тебе мир.

— Прощайте, — почти шепотом произнесла она.

Священник смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.

Год проходил за годом, и ничего не случалось. И вдруг за какие-то сорок восемь часов… Да, подумал он, нет ничего странного в том, что эта женщина оставила след в его душе, словно вспышка пламени во тьме, словно тайная страсть.

Однажды вечером неподалеку от реки он увидел двух зайцев, которые с невероятным ожесточением оспаривали друг у друга зайчиху. И это зайцы — воплощение кротости и трусости. А сколько еще подобных случаев наблюдал он за свою долгую жизнь… Он задумался, погрузился в воспоминания. А когда очнулся от раздумий, с удивлением обнаружил, что все еще сидит на скамье, у входа в сени.

Он встал; но прежде чем подняться наверх, к себе в комнату, священник Отерона зашел в церковь, чтобы преклонить колени перед Христом, чьи ладони сам этим утром пригвоздил к доске, и долго молился о женщине, которой накануне еще совсем не знал, и о старом священнике, которого пятьдесят лет пытался узнать, но так и не узнал до конца. Там и пребывал он, пока колокольный перезвон не возвестил о субботней молитве.

По этот звон не коснулся ушей Шеннона. В холодном зимнем воздухе он не мог достичь долины, со всех сторон защищенной крутыми откосами оврага, куда забрел Шеннон, привлеченный древними развалинами, видными с берега. Он застыл в изумлении пород сказочным садом, открывшимся его взору, едва он повернулся спиной к развалинам. Ибо в этом сухом овраге иберийского плоскогорья, где сохранялся теплый средиземноморский воздух, экзотические растения причудливо сочетались с обычными для гор дикими кустарниками. Старое оливковое дерево, непонятно как занесенное в горы, стояло здесь рядом с рожковым, темно-зелеными миртами, пальмами и даже гранатовым деревом — да, да, гранатовым деревом из Песни Песней, — которое вместе с другими удивительными растениями как бы бросало вызов угрюмой окрестности, смягчая и украшая своей зеленью, своей почти сладострастной негой эти скалы, эту пустошь.

Это казалось невероятным! Будто во сне! Но гибкие пальмы мерно покачивались, рукой можно было коснуться плотных листиков мирта. И струи источника, замершие, прежде чем устремиться к реке по мавританскому водостоку, тоже были явью. Впрочем, они оказались неожиданно теплыми. Возможно, термальные воды в этих краях — не редкость, они смягчали в какой-то море зимнюю стужу, и теперь становилось ясно, почему здесь мог вырасти этот восточный сад. По каким образом попали сюда рожковые деревья, мирты, пальмы и гранатовое дерево?

Тщательно осмотрев развалины, Шеннон увидел округлые очертания маленькой церкви, какие обычно строили тамплиеры. Так вот в чем дело! Он представил себе этих белокожих рыцарей, принесших растения Палестины в суровые, неприступные горы, чтобы воздвигнуть рядом с каменным храмом храм живой — святилище красок и благоуханий, — который помог бы им унять тоску по земле обетованной, напоминая о победах и покаяниях ордена, о солнце и море, песках и оазисах, гробе господнем и Воскресении.

Шеннон долго смотрел на этот живой храм, и его сомнения, его недоумение сменялись уверенностью. Разве это не было еще одним чудом, из тех, с какими мы сталкиваемся каждый день, вроде семян, погребенных в землю, которые дают весной всходы? И не означает ли тогда отчаяние обычную человеческую слепоту, мешающую видеть, что и ты есть частица непреходящего мира.

Да, гордый орден тамплиеров погиб от рук монархов и пап, его каменный храм разрушился, но осталась густая зелень миртов, изящная гибкость пальм, стойкость гранатового дерева. Они молча утверждали неодолимые силы жизни, которые по замирают и под покровом зимы и каждый год открывают дверь весеннему чуду.

6 Осентехо

Лес плыл вниз по течению под присмотром своих неусыпных пастырей. Плыл по узким коридорам меж серых и красноватых скал, плыл меж склонов, покрытых можжевельником и буком. Плыл по реке, прозрачной но утрам, мутной днем, зеленовато-голубой в сумерки. По реке, то темно-зеленой, то серовато-зеленой, то зеленовато-желтой в зависимости от русла, покрытого песком, галькой или илом, от тени деревьев или скал, от тихого или буйного ветра. Плыл среди непроходимых лесных зарослей, ущелий, водопадов и утесов; плыл в жестоком мире камня и зимы.

Но вот однажды, проснувшись утром, Шеннон удивился. Казалось, будто в воздухе взорвался огромный флакон цветочных духов. На память сразу пришел сад тамплиеров. Можно было подумать, что плоды гранатового дерева с земли обетованной готовы были вот-вот лопнуть и разметать по свету, словно фейерверк, свои рубиновые капли. На первый взгляд вроде бы ничего но изменилось: те же утесы, те же беспорядочно громоздящиеся облака, те же пенные воды реки. Но воздух был насыщен густыми невидимыми каплями, будто прорвался на поверхность скрытый под землей источник. Это ощущение не покидало Шеннона, пока не притупилось от изнурительной работы и холодной воды, в которой коченели ноги.

Но это еще не была весна! Даже слово это прозвучало бы дико под таким хмурым небом! Да к тому же вокруг стояли сосны, а они-то никогда не меняются: не обнажаются зимой, не покрываются весной новой зеленью, не украшаются осенью золотом и медью. Времена года скользят мимо этих деревьев, и только подойдя очень близко и внимательно приглядевшись, можно обнаружить тайну их плодоношения. Невидимая весна силилась одержать победу, прорваться сквозь толщу земного покрова, словно сквозь натянутую кожу барабана; что-то тайное происходило, от чего похрустывали недвижимые веточки, пузырилась вода, катились камни с утесов. Вдруг из кустов, отчаянно залаяв, выскочила маленькая собачонка сплавщиков и кинулась к своему хозяину, дрожа всем телом, тяжело дыша, высунув язык.

— Чуете? — спросил Кривой, вставая после завтрака, и, поглядев ввысь, глубоко втянул в себя воздух. — Будто все разом распустилось.

Истинный сын земли тоже чуял весну. И Шеннон понял, что не обманулся. Жизненные соки как бы прорывались наружу. Они клокотали в деревьях точно так же, как кровь бурлила в жилах животных и людей. Они медленно текли даже по жилам камней, таким тонким, таким твердым, что мы их не отличаем от самого камня. Но ведь и камень живет общей жизнью со вселенной.