Река Ванчуань

Когда работа над данной книгой близилась к завершению, М. В.

Баньковская, дочь и публикатор наследия акад. В. М. Алексеева, уведомила составителя о существовании еще одного перевода! Он был совсем недавно выполнен Е. В. Середкиной, молодой аспиранткой из Перми, исследующей жизнь и творчество акад. В. М. Алексеева. С разрешения М. В. Баньковской мы далее приводим этот перевод:

С коня соскочил, прощальные чарки полны, Украдкой вздохнул, куда направляетесь Вы? Печалится друг, с карьерой, увы, не в ладу! На Южной горе себя самого я найду. Излишни вопросы и слез расставанья не стыдно, Плывут облака, прозрачность их так очевидна.

ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ В. Н. МАРКОВОЙ

Равнина после дождя {25}

Вновь стало ясно — и открыты Передо мной полей просторы. Вся грязь и пыль дождями смыты Везде, куда ни кинешь взоры. Ворота дома Го далеко Видны у самой переправы, А там селенья у потока, Вон луга зеленеют травы. Сверкают белыми огнями Среди полей реки узоры, И показались за холмами Темно-лазоревые горы. Здесь в пору страдную в деревне Не встретишь праздных и ленивых: И юноша и старец древний — Все дружно трудятся на нивах.

Прибываю послом на пограничную заставу

Я еду один к пограничной заставе, За озеро Цзюйянь ^{26} , В страны, подвластные нашей державе, Нам приносящие дань. И вот уже за родным пределом Мой походный шатер. Счастливец дикий гусь! Улетел он В нашу страну озер ^{27} . В Великой степи ^{28} мой дымок сиротливый Один к небесам идет. Я вижу лишь Длинной реки ^{29} переливы, Лишь солнца пустынный заход. Но только солдат нашел я безвестных У заставы Сяогуань ^{30} . Они говорят, что не здесь наместник, А дальше, у гор Яньжань ^{31} .

Песня в горах Луншань {32}

Юноша из Чанчэня ищет бесстрашных Храбрецов, готовых на бой. Ночью всходит он на дозорную башню, Глядит на звезду Тайбо ^{33} . Над горами Луншань обходит заставы Ночным дозором луна. Где-то путник бредет усталый. Флейта в горах слышна. И юноша, натянув поводья, Льет слезы под грустный напев. Герои из Гуанси, ^{34} полководцы, Как сдержать вам печаль и гнев ^{35} ? Не сосчитать ваших подвигов смелых, Больших и малых боев, А ныне за трусость дают уделы В десять тысяч дворов! Су У ^{36} сохранил обветшалое знамя В долгом плену у врагов. Какими же он награжден чинами? Скромнейшим из всех: «дяньшуго».

Наблюдаю за охотой

Свежий ветер свищет, Роговые луки звенят. То в Вэйчэне ^{37} охотой Полководцы тешат себя. Сквозь сухие травы Ловчий сокол зорко глядит. Снег в полях растаял, Стала поступь коней легка. Вот Синьфэн ^{38} проскакали, Мчатся мимо во весь опор. Вот уже воротились В свой военный лагерь Силю ^{39} . Оглянулись на кручи, Где охотились на орлов. В облаках вечерних — Небеса на тысячу ли!

Юноши

Превосходно вино из Синьфэна, Десять тысяч стоит кувшин. Лучше нет удальцов из Сянъяна, Молоды и собой хороши. Познакомятся и подружатся, Угощают друг друга вином, А коней к зеленеющей иве У харчевни привяжут рядком.

Провожаю господина Шэнь Цзы-гуя в Цзяндун {40}

Уж было почти безлюдно На Ивовой переправе. Гребцы налегли на весла, И мы поплыли в Линьци. У нас на душе так тревожно, Как будто весна дохнула… Я с вами не в силах проститься Даже на том берегу!

В девятый день девятой луны вспоминаю братьев, живущих в Шаньдуне

Один живу я гостем на чужбине, Вдали от милых сердцу моему, Но каждый раз, когда настанет праздник, Мне с новой силой вспомнятся они. На горный склон взойдут сегодня братья, Украсят волосы цветком «чжуньюй». В кругу друзей, пирующих беспечно, Одно лишь место будет пустовать.

В горах Чжуннань

До самой Небесной столицы ^{41} Доходят горы Тайи ^{42} , — До самого берега моря Раскинули цепи свои. Сомкнулись белые тучки Вокруг вершины кольцом. Пониже — темная дымка Завесила все кругом. На области с разной погодой Вершина страну рассекла ^{43} : Здесь, в этой долине, — солнце, А в той — туманная мгла. Где на ночь приют найти мне? Нигде не видать жилья. Спрошу-ка я дровосека На том берегу ручья.

В горной хижине

Средины жизни я достиг и ныне Путь истины взыскую в тишине ^{44} . У гор Чжуннань один живу в пустыне. На склоне лет мир снизошел ко мне. И каждый раз, почуяв вдохновенье, Иду бродить один в глубинах гор. Как были тщетны прежние волненья! Бывалые заботы — жалкий вздор. Я часто дохожу до той стремнины, Где в вышине рождается река. Присяду и смотрю, как из долины Волнистые восходят облака. Порой случайно дровосека встречу — С ним говорю с открытою душой, Шучу, смеюсь и даже не замечу, Что уж пора, давно пора домой.

Проводы друга {45}

Я вас проводил по тропинке. Смеркалось в глубинах гор, Когда я в плетне убогом Калитку закрыл на затвор. Весна возвратится снова, Трава взойдет, как всегда. Но вы-то, мой друг почтенный, Вернетесь ли вновь сюда?

Смотрю с высоты на реку Ханьцзян {46}

На южном пределе княжества Чу ^{47} «Три Сяна» ^{48} в соседстве с ней. С «Девятью рукавами» она слилась На склоне горы Цзинмэнь ^{49} . Далеко, далеко течет она, Дальше земли и небес. За необъятной ширью речной Теряются пики гор. Выплывают из волн ее чередой Селенья и города, А она, извиваясь змеей, бежит С небосклоном слиться вдали. Так посетим же Сянъян ^{50} , друзья, В первый погожий день. За чаркой вина, как Почтенный Шань ^{51} , Полюбуемся далью речной.

ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ АКАД. Н. И. КОНРАДА

Гуляю у храма Сянцзисы {52}

Не знаю, где храм Сянцзисы. Прошел уже несколько ли, вступил на облачную вершину. Старые деревья… Тропинки для человека нет. Глубокие горы. Откуда-то звон колокола. Голос ручья захлебывается на острых камнях. Краски солнца холодеют среди зелени сосен. Вечерний сумрак. У излучины пустынной пучины В тихом созерцании отшельник укрощает ядовитого дракона.

В этих стихах рисуется картина, характерная для мест, где обычно располагаются уединенные буддийские обители. Дорога в гору идет через лес из старых, высоких деревьев. Тропинка совсем исчезает. По каменистому руслу бежит горная речка, и ее голос как бы захлебывается среди камней. Для усиления настроения поэт погружает все в вечерний сумрак, вводит звук отдаленного удара колокола. И вот среди всего этого — человек. У излучины реки над омутом видна одинокая, неподвижная фигура человека, сидящего в позе, которую обычно принимают при размышлении. Видимо, этот человек, возможно монах из обители, укрощает своей мыслью злого дракона — того дракона, который гнездится в пучине, а может быть, того же дракона, только таящегося в его собственной душе? Человеческая фигура сразу же придает всему пейзажу особый смысл. Картина, нарисованная стихами, оказывается законченной.