Реквием

Шум за окном и в зале загас. Елена Георгиевна встряхнулась и тихо обратилась к шефу с легкой, чуть грустной усмешкой:

– А в спокойные дни вы меня на расстоянии держите. Не избалована я вниманием. (Не стоит выставлять на показ такой аргумент, как деньги, – мгновенно остерегла Елену Георгиевну её интуиция.) Боитесь приближать, не хотите признавать умственное равенство женщин с мужчинами?

Врождённая взыскательность и уравновешенность спасали её от срывов в вульгарность. Она умела вовремя остановиться. И этот вопрос она задала самым небрежным образом, какой только можно себе вообразить, не ожидая и даже не подразумевая серьёзного ответа.

Шеф и этот выпад снес мужественно.

– У меня от разговора с вами, Елена Георгиевна, предынфарктное состояние, – полушутя изрек Иван Петрович.

– Несколько шершавый получился у вас диалог, – как бы для себя громким шёпотом высказалась Инна.

– Ох уж это пресловутое равенство мужчин и женщин! У вас только память долгая, а ум… – неожиданно выкрикнул кто-то из мужчин за спиной Инны. – Ха, женский вопрос! Эта вечная, бесконечная тема постоянно висит в воздухе и время от времени кто-либо её подхватывает и озвучивает, используя в личных целях, как рычаг, как метод давления.

Елена Георгиевна разглядела Лисова из группы Дудкина и подумала брезгливо: «Наверное, о таких вот экземплярах баснописец Крылов когда-то сказал: «Ай, моська…» Это я-то использую? Глупец! В одной фразе весь свой характер высветил, и добавить нечего. А когда-то, наверное, причислял себя к физикам-романтикам. Сколько таких «умников» мне доводилось видеть и слышать? Человек с погасшим взором, с глубоким неуважением к себе и другим просыпается только для того, чтобы под шумок шпильку бросить, мелко подгадить. Горел ли он когда? Какой аспект бессознательного управляет его поведением? Да и чем там управлять?..»

Елена Георгиевна благоразумно подавила в себе излишне критический настрой.

Иван Петрович, с присущим ему тактом, «не услышал» глупого замечания Лисова.

– Итак, резюмирую: на этом поставим точку. Полученное взвешенное решение является результатом консенсуса всего коллектива, – провозгласил он. (Ну не может обойтись без общих фраз, въевшихся с советских времен!)

Естественно, все молчаливо согласились.

А шеф тут же подошел к Елене Георгиевне и тихо уточнил, близко наклонившись к лицу, как бы ища в её глазах одобрение своему поведению. В его голосе проскользнула напряженная нотка, будто он боялся заподозрить неладное, хотя вопросы задавал непринужденным тоном:

– Договорились? Проблем не будет? (Он всё ещё сомневается!) Позже обсудим наши возможности. Работы там непочатый край, но обещаю всестороннюю поддержку. (Было бы обещано!) Сразу после собрания мы с вами займемся раскладкой ТЗ. Конечно, некоторые моменты могут показаться вам не самыми приятными, но что поделаешь, такова производственная необходимость. Кое-что я для вас постараюсь зарезервировать.

Рад, что подтвердили справедливость моих слов. Не разочаровали. Спасибо, – ещё тише добавил он и посмотрел на неё так, как умел смотреть только он – с благодарностью.

Елене Георгиевне был приятен этот мягкий, искренний, одобрительный взгляд. Таким он удостаивал только её одну. Они понимали друг друга. С годами между ними как бы установилась двухсторонняя связь, наладился духовный и деловой контакт. У них было что-то вроде негласного уговора о взаимопомощи. Ещё бы, столько лет отработали вместе, столько оттрубили! Что-то таинственно-родственное, созвучное возникло в их душах. Конечно, она не во всем с ним соглашалась, не следовала слепо задумкам шефа. Но они умели обходить эти области «взаимонепонимания» молчанием. Многие неприятные события в институте сумела преодолеть их дружба… Вот и сейчас он дал ей выговориться, дал почувствовать меру своего расположения. И, говоря математическими терминами, ей это было необходимо и достаточно.

«Инна, наверное, считает, что я позволяю себя использовать. Но это как посмотреть, особенно, если сравнить «степень эксплуатации» меня и Татьяны с Люсей. Совсем другой уровень взаимоотношений, – думает Елена Георгиевна и с улыбкой оценивает их: у них с замом капиталистический, а у нас с шефом социалистический.

А ещё Инна подозревает нас с шефом в обоюдной симпатии. Чудачка! Притягивает ли меня Иван Петрович как мужчина? Нет, только как друг. Почему? Чего-то не хватает. Мне или ему? У меня даже в мыслях не получается сделать его «своим».

– Не подведу, успех гарантирую. Это самое малое, что я могу для вас сделать, – деликатно успокоила Елена Георгиевна шефа. Сначала она ограничилась утвердительным движением головы, а потом для пущей убедительности улыбнулась.

Иван Петрович назвал её Леночкой, палочкой-выручалочкой. Из его уст это была величайшая похвала. Успех свой шеф продолжал закреплять-запечатывать лестью. Она это понимала и не обижалась.

«Вот она какая, эта едкая сладость горьких, но приятных минут превосходства, пусть даже мнимого. Ради этого иногда можно повкалывать чуть больше нормы. За всё надо платить. Довольна ли я результатом? И да, и нет. Мне в целом это скорее приятно, чем полезно. Хотя и полезно тоже. А шеф всё-таки чувствует некоторую неловкость…

…Теперь молодые люди сами шага без денег не сделают, а от других много хотят за копейки. Беззастенчиво пользуются трудами стариков, не ссылаясь в своих опусах на их статьи. Виновата окружающая действительность, или, опять же, отдельные личности? – позволила себе расслабиться и увлечься размышлениями на вольную тему Елена Георгиевна, пока зал разношерстно реагировал на ситуацию с её согласием. – Нам, женщинам, молодые мужчины особенно не дают поблажки, напротив даже… Вопиющая несправедливость! С нами считаются, если мы на порядок умней, интеллектуальней.

Справедливость! По-разному мы её понимаем. У женщин чувство справедливости идет от сердца, у мужчин от головы. Мужчины обижаются, когда им говорят, что они ничего не стоят. А если они про нас то же самое утверждают, разве мы не имеем право выражать несогласие отрицательными эмоциями?

Мы, видите ли, обязаны подчеркивать, какие они умные – хоть это и не всегда правда, – а они лгать, что мы красивые? Зачем? Мы любим комплементы? Много меньше, чем мужчины. Лично я настороженно к ним отношусь. За ними обычно следуют просьбы в чем-то помочь. Удобная позиция. Нет, чтобы заняться вопросом уравнивания шансов мужчин и женщин, а они, принизив нас, хотят выглядеть на фоне «красивых дурочек» более значимыми. Понимаю: мужчине комплимент об его уме дороже, чем об его красоте. Для нас на работе – тоже. Говорят, мужчине очень важно, чтобы ему сказали, что он хороший. А женщине так не надо?

А в семьях? Некоторые не от большого ума, а от переизбытка мужского самолюбия утверждаются «на стороне». А каждой женщине хочется видеть рядом с собой достойного, порядочного мужчину, чуть умнее себя или хотя бы равного… К чему это я? Не слишком ли бабское, мещанское меня одолело? Докатилась!» – поймала себя на банальной мысли Елена Георгиевна и рассердилась: «Что за грустно-своенравное настроение? Возраст во мне говорит? Сдавать стала. Цепляюсь за место. Боюсь, что могут досрочно на пенсию отправить, а успокаиваю себя тем, что будто бы всё делаю в пику мужчинам. Все мы теперь в игры играем. Одни будто бы правду говорят, другие будто бы верят…»