Репетиции

Судя по хронике репетиций — самому полному и богатому фактами источнику о жизни в Сибири актеров Сертана — апостолу Петру сравнительно быстро удалось убедить в своей правоте многих из ссыльных, и уже 6 октября датируются первые случаи насильственного обращения евреев в христианство. Очевидно, раньше были сделаны попытки уговорить, а не заставить евреев креститься, но успеха они не имели. Переход к насилию для шедших за Петром был легок, потому что в том, что он предлагал, оно было заложено с самого начала и с самого начала оправдано виной евреев. Некоторые из прозелитов — впоследствии к ним примкнет и Петр — вообще считали, что насилие необходимо, это воздаяние за грехи, евреи не должны мирно переходить в христианство и сразу становиться, как все. И еще: если Господь по-прежнему занят и думает лишь о евреях, чем более жестокими будут гонения, чем больше зверств и надругательств будет учинено и евреев убито, тем скорее Господь поймет, что люди уже не могут, они отчаялись, стали зверями, нелюдями, совсем немного — и их не спасешь.

Из хроники нам известен и точный расклад сил. За Петра были все, вместе с ним окончившие свой срок апостолы — пока не было известно, кто в постановке займет их места, они продолжали править общиной — и захребетники, которые, как я уже говорил, никогда никаким влиянием не пользовались, но теперь учением Петра были уравнены в правах с другими. Большинство же ссыльных по-прежнему сохраняли верность Сертану и выступали против Петра и гонений на евреев. Не согласны с ним были, во-первых, почти все христиане: и имевшие роли, и надеявшиеся их получить. Авторитет Сертана был среди них незыблем, и в Петре они видели еретика и схизматика. Эти люди считались в общине очень влиятельными и, наверное, они сумели бы успокоить умы и навести порядок, если бы не привычка во всем подчиняться апостолам — ближайшим ученикам Христа, привычка, неотделимая от верности Сертану. Но новых апостолов не было, избрание их целиком зависело от воли Петра, это полностью обезоруживало актеров и оставляло им только пассивное сопротивление. Против Петра стояли и римляне: законники и легитимисты, они верили, что все и дальше должно быть так, как было, права хоть что-нибудь менять ни у Петра, ни у других нет, то, что он хочет, — мерзость, анархия и хаос, этим он и привлек к себе чернь — захребетников. Иисусу Христу от людей надо совсем иного. Он приходил на землю, чтобы спасти их, научить воздавать добром за зло, стать жертвою за их грех, приходил, чтобы они, люди, в Нем, во Христе, сделались праведными перед Богом. Если Петр добьется своего и уведет ссыльных от Сертана, второго пришествия Спасителя не будет — Ему некого будет спасать.

Но римляне испокон века и были, и жили в стороне от остальных участников постановки, и открыто они никогда в отношения между евреями и христианами не вмешивались. Данное дело было как раз такого рода, и я даже не думаю, что другие ссыльные знали их настроения. Против Петра были и евреи. Слова Петра о том, что они хитростью выманили у Бога обетование, что они сделали так, что Господь думал и помнил только о них, и поэтому другие народы, народы, которых он забыл, оставил, пошли по пути греха, казались им справедливыми, они давно думали, что их насильственная смерть, возможно, и вправду развяжет Господу руки, ускорит суд, конец, и им не надо сопротивляться, если их будут убивать. Но они считали, что простая смерть есть облегчение и смягчение их участи, — ведь она освобождает их от самого страшного: они тогда не должны будут губить и отдавать на смерть Того, Кто пришел их спасти. Это тоже бегство от роли, тоже дезертирство, хотя, может быть, более простительное, чем уход авелитов.

Когда гонения войдут в силу; они так и разделятся: одни дадут себя убить, другие, устрашенные жестокостями, попытаются бежать, будут до последнего предела держаться за жизнь, но если им суждено спастись, они снова вернутся на свои места, снова будут репетировать и, как и христиане, ждать, когда Христос придет на землю, — чтобы сыграть свои роли.

За шестое, седьмое и восьмое октября апостолам удалось принудить перейти в христианство несколько десятков евреев, но уже девятого, в пятницу, началась реакция. К вечеру этого дня, когда настало время зажигать субботние свечи, все недавно крещенные, несмотря на угрозы Петра и его подручных убить отпавших, открыто вернулись в старую веру.

Дальше евреи получают неделю передышки: их не трогают, хотя призывов расправиться с ними много. По нескольку раз в день те, кто принял сторону старых апостолов, собираются за околицей, на выгоне, и слушают Петра, Иакова-старшего, Андрея, Иоанна, Матфея: от них они понимают, что убить евреев нужно и необходимо для общего дела, это благо и единственно возможный путь. Затем, уже подготовленные необходимостью и правотой, они начинают ненавидеть евреев, каждый ненавидит евреев лично, потому что у каждого из них евреи отняли Бога, а их самих предали и продали злу и греху.

Наконец они дозревают и толпой во главе с Петром идут в деревню; они идут единственной улицей, стуча палками по бревенчатым стенам изб, как будто шугают на охоте дичь, и тогда евреи понимают, что вот — сейчас, и они тоже понимают, что вот — сейчас, но толпа, так никого и не убив, проходит деревню насквозь, после чего быстро редеет, люди разбредаются по домам, и все успокаивается.

В следующую пятницу, когда зашло солнце и евреи по обычаю начали праздновать субботу, в молитвах они плакали и благодарили Бога, что Он смилостивился над ними и отвел карающую руку; они говорили Ему, что Он мудро сделал, что их гонители, кажется, одумались, — меньшая часть добавляла это «кажется», другие молились без него — и в деревне стало тихо. За семь прошедших дней они научились хорошо чувствовать людей, которые хотели их убить, пожалуй, даже лучше их самих, и теперь, отмолившись и сидя за праздничным столом, они со знанием дела рассуждали, как трудно убить первого человека, в одиночку это вообще не сделаешь, в толпе же можно, пожалуй, даже легко, но и в толпе кто-то должен начать; из захребетников никто никогда начать не рискнет, они люди зависимые и подневольные, дальше они будут хуже и злее, чем многие, но начать сами побоятся, и апостолы тоже во всем станут следовать за Петром: как он — так и они. Значит, только Петр, только его надо бояться, а ему с каждым днем решиться все труднее. Еще они говорили, что хорошо, что эта неделя была в их жизни, она им очень много дала как евреям, и они теперь куда лучше понимают свою роль. Скоро им снова пора будет приниматься за репетиции (новые апостолы почти определены, через три-четыре дня община утвердит их) и тогда все, что они пережили, им очень пригодится. В жизни евреев это была одна из самых лучших и безмятежных суббот; им было радостно от знания, что они еще никогда в жизни не были такими евреями, как сейчас, и что, наконец, они по-настоящему, как мечтал Сертан, готовы сыграть данные им роли.

Петр давно понял, что начать убивать они должны именно в субботу, это будет важно и существенно и для евреев и для самого Господа; в тот день, когда Он, создав мир, отдыхает, довольный делом Своих рук, они станут уничтожать Его мир и убивать тех, кого Он из своих детей любит больше других, убивать, когда они говорят с Ним, молятся Ему, благодарят Его, — через это Он, как ни милосерд, не сможет переступить, не сможет это простить, и тогда все, конец.

Утро и день пятницы 16 октября были не по времени очень теплыми, редкий год в середине октября зима на Кети еще не установилась и вода не замерзла, болота и река стоят открытые, без льда. Тепло и солнце рано выманили всех из дома, и когда Петр с апостолами пришел на обычное место, там было полно народу. Люди грелись на солнце, улыбались, были благи и спокойны.

То, что говорили им апостолы, захребетники слушали вяло, вполуха, они давно знали все слова и даже сами могли ими говорить. Но это не было плохо. Петр видел, что они готовы, что они уже привыкли к тому, что будут сегодня делать, уже как бы это делали, и ему лишь надо удержать их до захода солнца, до начала субботы. Он и ждал субботу, поминутно смотря на солнце и на горизонт, мерял, сколько осталось. Они заметили, что он нервничает, и вслед за ним не отрывали глаз от солнца, но были удивлены и не понимали его нетерпения. Они были просты и верили в непреложность движения светила по небу, а он знал, что когда-то, во времена Иисуса Навина, Господь по просьбе евреев уже останавливал солнце, и боялся, что Бог и на этот раз постарается помешать ему.

Часа за два до заката вдруг поднялся северо-восточный ветер, он пригнал тучи, пошел густой снег, потом крупа, сразу стало холодно, но люди, хотя были одеты почти как летом легко, не расходились. Они построились кругом, в центр пустили старых, слабых и совсем молодых, прижались друг к другу, взялись за руки и готовы были держаться, пока Петр не скажет им, что наступила суббота. Они знали, что сегодня не могут уступить Богу и должны сделать, что решили. Но ветер с каждой минутой усиливался, он поднял в воздух снег, быстро стемнело, и его порывы теперь все время сбивали с ног и валили то одного, то другого из них. Строй ломался, и пока они искали и поднимали упавшего, холод и снег проникали вовнутрь их «города», туда, где стояли самые слабые, их тоже надо было поднимать, отогревать, и у кого еще оставались силы, не успевали всем помогать. Скоро люди начали терять друг друга, те, кто не ждали, когда их найдут, сами искали своих, уходили в сторону, и хотя кричали, их в этой темноте увидеть было невозможно, да и кричать в ответ было бесполезно, потому что из-за ветра, если ты слышал их голос, они не слышали твоего, и наоборот.

Петр до последнего ждал, что пурга утихнет или хотя бы ослабнет, но затем и его отбило и отбросило от круга, он упал, его почти сразу же засыпало снегом, и когда он наконец выбрался, увидел, что вокруг никого нет — он один. Не зная, где они и слышат ли они его, он крикнул, чтобы расходились, никто ему не ответил, он крикнул еще раз и еще, а потом, нащупав плетень и держась за него обеими руками, сам пошел к дому.

Когда он был у своей избы, суббота уже началась. Он поднимался по лестнице и слышал, как евреи веселятся и благодарят Бога. Он хотел вернуться назад в сени, взять нож, которым они резали скотину, и пойти к ним, но сил у него больше не было, его бил озноб, и, с трудом доплетясь до лавки, он, так и не согревшись, в слезах заснул.

В середине ночи Петр проснулся; пурга улеглась, и было совсем тихо. Он лежал и думал, что евреи сейчас спокойно спят, они сказали Богу, что теперь Он может не тревожиться за них, и Он тоже спокоен и тоже спит. Но суббота продолжается, время еще не ушло и ничего не упущено, надо только встать и взять нож.

И все-таки один, Петр, наверное, никогда бы не решился начать убивать евреев, если бы в его жизни не было предательства, которого он не мог им простить. Почти тридцать лет он уважал евреев, с которыми репетировал, потому что они так же, как и он, ждали прихода на землю Иисуса Христа и мечтали о спасении человеческого рода, он даже преклонялся перед ними: ведь они взяли на себя самую тяжелую и страшную часть этого спасения и ради других, спасая других, готовы были распять Христа, стать христоубийцами. Но две недели назад, в день, когда кончился срок его, Петра, апостольства и он снова сделался Ивашкой Скосыревым, тем же, кем был до своего избрания, и был готов и хотел наложить на себя руки, должен был наложить на себя руки, потому что Христос к нему, Петру, не пришел, он был избран, но оказался недостоин, из-за него, Петра, страдания и зло на земле не окончены и длятся, — он увидел, что его брат Максимко Скосырев ликует.