Репетиции

В середине марта, перейдя очередную цепь болот, евреи увидели, что пришли обратно во Мшанники. Как всякого, кто в лесу или в тундре старается идти прямо, их вело по кругу. Ужас и долгая привычка бежать все дальше поддерживали евреев и давали им силы, начать же заново они не могут, да и зачем — идти им некуда. Они не входят в деревню, чтобы не видеть, где их убивали, а садятся на снег у крайнего дома и молятся. Через несколько часов здесь их находят христиане. Евреи в их полной власти, но христиане не убивают их. Старых апостолов нет в живых, и смерть евреев больше никому не нужна. Те из христиан, кто раньше до конца своих дней оставался бы захребетником, теперь получили в постановке главные роли, а многие места, особенно в первые годы, и занять было некому — христиан и евреев уцелело совсем мало. Недовольные и обделенные, которые осенью первые пошли за Петром, добились того, чего хотели, и теперь все опять строится так, как при Сертане.

Убийства евреев вычеркиваются из жизни, вычеркиваются равно и христианами и евреями, их словно никогда не было. Вычеркивается даже то время. В христианах и евреях возобновляются их прошлые отношения, старым порядком идут ежедневные репетиции, идут со сцен, игравшихся в сентябре. Вернувшись назад, ссыльные снова верят, что на землю скоро придет Иисус Христос, верят, что они будут Его достойны и Он придет именно к ним.

Как евреи сумели выжить в октябре, в самый страшный месяц их бегства, остается тайной. Хотя я думаю, что загадка эта легко разрешима. Одежду и припасы евреям привозили якуты, шло все это от римлян. Римляне, считавшие, что жизнь ссыльных не должна отступать от закона, данного Сертаном, что все установленное при нем должно строго соблюдаться, помогали евреям и потом, но держались они всегда в тени, были осторожны, вмешивались в происходившее между евреями и христианами лишь в крайних случаях и не открыто, через якутов. Якуты не только давали евреям припасы, трижды, когда христиане почти догоняли евреев, они на оленях увозили их вперед. И среди христиан беглецы имели своих доброхотов. Кажется, они были из будущих апостолов. Много раз, идя впереди, прокладывая своим путь, эти люди, где могли, тормозили погоню, и в день, когда христиане все-таки настигли евреев и убили двух из них, тех, кто шел последними, — тоже. Этих евреев новые апостолы сами и убили, но убивали они долго и неумело, сначала несколько раз ранили, а затем еще дольше, спотыкаясь и падая, оттаскивали тела с тропы. Пока они возились с трупами, другие евреи уходили все дальше.

Попытки разом покончить с евреями случались и позже, повторяясь обычно в каждом втором поколении. Опять были убийства, бегство, смерть людей, которые, обессилев, падали в снег и уже не поднимались, и тот же путь выбирали евреи и снова не понимали, почему бегут прямо, а возвращаются туда, откуда ушли. Они думали, что это Бог возвращает их обратно во Мшанники, как бы за руку ведет, потому что это их место и их дорога и они с нее не должны сходить. С течением времени на этом повторенном много раз кругу и у христиан и у евреев появляются свои стоянки, где рубится несколько изб, делаются запасы дров и еды, чтобы не тащить ее на себе; есть там даже маленькие церкви и синагоги, а рядом кладбища, на которых отпевают и хоронят погибших. На стоянках евреи получают передышку, словно в детской игре, здесь они в «домике». Так почти сразу то, в чем не было ничего, кроме мерзости, жестокости, крови, принимает странно четкие очертания, размеренность, такт, строй, сохранив и ненависть и ужас, которые были раньше. Приобретая порядок, погромы на законных основаниях входят в жизнь ссыльных. Каждая следующая волна убийств становится новой репетицией, новой, оправданной повторением попыткой побудить Господа ускорить свой приход на землю. Выбором, вопросом Ему, что они должны делать, чтобы Он пришел. Это было их личным дополнением к тому, что репетировал Сертан, оно удержалось и устоялось.

Отдельную жизнь Мшанникам удается вести и дальше. Я уже говорил, что по внешности они ничем не отличаются от других, почти как и век назад редких в этой части Сибири деревень: платят подати, продают лишнее, и никто в их дела особенно не лезет и ими не интересуется. Они продолжают ждать Христа, продолжают репетировать данные им роли, все так же веря, что судьба человеческого рода решится внутри их собственных отношений с Господом, а остальные люди, сколько ни есть их на земле, пойдут за ними, как сами они — за Иисусом.

Живые своим предназначением, они с каждым годом все больше боятся, что внешняя жизнь может отвлечь, помешать им. Никаких реальных оснований для этих, страхов нет, кроме разве что одного. Хотя каждое поколение и христиан и евреев верит, что именно к нему придет Христос, оно избранное и последнее, то, что было до него, лишь ступень, подступ, все ради них и было, — есть еще иная, я бы назвал ее справедливая память. В ней год прибавляется к году, и все годы равны, поколений в ней нет, она непрерывна, она знает, что мир становится хуже и хуже, зло в нем множится, куда он идет, ясно, и ясно, что хотя многие из них не сумели оказаться достойными и не дождались Христа, Его приход близится. И оттого, что Христос совсем близко, уже идет к ним, они, страшась окрестной жизни, чтобы спрятаться, спастись от нее, все точнее ее копируют. Копируют не только контуры и общий облик, но и суть, нрав, характер. Деревня оказывается способна на настоящую мимикрию, но окружающую жизнь она повторяет бесстрастно, ни во что не вникая, ее ничего не касается и не затрагивает; как и раньше, она живет своими репетициями, ожиданием Христа, своей готовностью принять Его. Поэтому она верит, что, что бы ни делала, греха на ней нет.

Когда христиане и евреи были взяты в Новом Иерусалиме, затем осуждены и высланы в Сибирь, им казалось, что земная история кончена, завершена — и по бедствиям и по срокам, осталось последнее — их роли. И потом еще очень долго, два века, они держались и верили в это. Изменила все только революция. То горе и те бедствия, которые ей предшествовали и которые принесла она сама: и мировая война, и гражданская, а за ними после совсем малого перерыва, когда сил еще никто набрать не успел, коллективизация — как ссыльные ни откупались и ни открещивались — и из их деревни унесли многих и многих. Погибали имевшие роли, погибли даже двое апостолов, и во Мшанниках поняли, что зло может быть куда большим, чем они думали, что ничего здесь отнюдь не исчерпано, только сейчас и исполняется назначенное время, лишь сейчас надо начинать отсчет. До этого было рано, тогда могли быть только репетиции, и те, кто были до них, только одно это и должны были сделать — спасти и сохранить. Они оправданы. Солдаты, выжившие и вернувшиеся с мировой войны, были их главными информаторами, от них ссыльные узнали, что происходит с миром, куда он идет и как они должны вести себя, чтобы то, для чего они избраны, уцелело и не прервалось.

С весны восемнадцатого года мшанниковские христиане поддерживают большевиков и считаются красными. В гражданскую войну, при Колчаке, деревня по общему согласию наново делится на белых и красных. Теперь христиане белые. Как раз в это время во Мшанниках, размноженных полувеком тишины и покоя, который случился в России перед мировой войной, настает срок ухода старых апостолов. Бедствий столько, что они не верят, что Господь придет не к ним. Начинаются убийства евреев. Смена власти способствует им. Евреи — партизанский отряд красных — бегут, белые с той же ненавистью, что и везде в Сибири, преследуют их. Бегут евреи по своему всегдашнему кругу, и весной, за несколько дней до почти совпавшей в девятнадцатом году еврейской и христианской пасхи Господь остатки их приводит обратно во Мшанники. За пять месяцев погони погибли и евреи, и многие из христиан, среди них — апостол Петр, который был у белых атаманом. Недавняя смена знамен и обоюдная гибель подтверждают слова одного из первых Каиаф, который, утешая евреев, говорил, что нет связи прочнее, чем между жертвой и палачом, и нет никого ближе их.

Вернувшись во Мшанники, евреи и христиане примиряются друг с другом, захребетники получают роли погибших, и репетиции возобновляются. К этому времени Колчак уже схвачен и власть коммунистов над Сибирью снова прочна. Большевики, прослышавшие, что белые на Кети недавно уничтожили целый отряд красных партизан, присылают во Мшанники чекистов, чтобы расследовать дело. Крестьян по очереди вызывают и допрашивают, однако и евреи и христиане согласно показывают одно и то же: никаких партизан здесь никто никогда не видел, был небольшой отряд из казаков и офицеров, но он давно ушел на восток. Через три дня чекисты, ничего не добившись, уезжают. Бедность и внешнее равенство Мшанников внушают большевикам доверие, и деревню не трогают.

Потом, при нэпе, Мшанники как бы возвращаются к тому, что было до революции. Подряд семь или восемь лет деревня процветает, благоденствует и по-прежнему усердно репетирует. Она исправно платит налог, несет положенные повинности, но больше ни в чем не замешана и ни в чем не участвует.

За два года до того, как Сибирь была объявлена районом сплошной коллективизации — шел двадцать девятый год, — евреи стали уговаривать христиан переписать свои земли и скот на них, на евреев. Инициатором этого был глава Синедриона Анна. Он, кажется, первый во Мшанниках понял, куда идет дело. Евреям он говорил, что христиане не видят — времена изменились, и чтобы уцелеть, надо все отдать, сейчас нет ничего хуже, чем иметь много. Он говорил евреям, что им самим нужно, чтобы христиане спаслись, потому что Господь может прийти лишь к христианам. Если выживут они, евреи, а христиане погибнут, Господь никогда не придет и ничего не кончится.

«С нами же Господь поступит, как Ему надо, — говорил Анна. — Если мы нужны, чтобы снова, как и две тысячи лет назад, распять Христа и надругаться над Ним, Господь спасет нас из рук коммунистов, если же правы те, кто говорит, что пока хоть один из нас жив, Господь не пошлет Христа на землю, потому что Он помнит лишь о нас и зло меряет только по нам, — мы погибнем. В обоих случаях мы не станем у Него на пути».

Полгода евреи убеждали христиан, что те обречены, но добиться ничего не сумели. Лишь пятеро из христиан готовы были поверить Анне, но и те делить пашню не желали и по нормам, как и раньше, оставались кулаками. Тогда евреи решили действовать. Зимой Анна создал во Мшанниках комитет бедноты и начал в деревне массовые реквизиции зерна, скота, инвентаря. Главное, что было нужно Анне, — земля. У того, кто не отдавал ее добровольно, он забирал все. Во многих христианских семьях голодали, и без помощи римлян, а особенно якутов, до лета они бы не продержались. Сопротивление христиане почти не оказывали. Они были обессилены словами и убежденностью Анны, тем, что власти всегда принимали сторону евреев, и еще: они привыкли, что евреи другие, и боялись этих.

С каждым днем жестокости и ненависти было все больше. Анна не понимал, почему христиане так держатся за землю. Ему казалось, что они предали свое дело и перестали ждать Христа. Он видел, что время уходит, и решил, что помочь может только страх. При комитете бедноты он создал отряд, который по ночам совершал налеты на деревню. Евреи грабили, насиловали женщин, поджигали дома. Несколько христиан, в их числе апостол Матфей (Максим Творогов), были убиты.

В середине мая Анну (Ивана Бочкаря) вызвали в райцентр Белый Яр на совещание, которое должно было утвердить порядок и ход коллективизации в области. По Кети до города он плыл на пароходе. Один раз они сели на мель, стащили их оттуда лишь через сутки, и к началу он не поспел. Слово ему дали одним из последних. Уже была ночь, и делегаты устали. Председатель просил его сжать выступление. Но Анна его не послушался и стал рассказывать о мшанниковском комитете бедноты и своем отряде подробно и полно. Когда он кончил, секретарь райкома товарищ Учкуев и все присутствующие аплодировали ему стоя. После заседания к нему подошел уполномоченный из центра и сказал, что во Мшанниках решено устроить показательное раскулачивание, оно назначено на 4 июня, и к этому числу деревня должна быть готова. Он сказал Анне, чтобы тот не уезжал, не оставив списка комбеда и полного списка кулаков, подлежащих вместе с семьями ликвидации.