Репетиции

Когда Анна и другие делегаты вышли из здания райкома на улицу, уже рассвело. Прямо напротив райкома был разбит маленький сквер с памятником русско-якутской дружбе (на постаменте стоят обнявшись два человека), клумбой цветов и скамейкой. Прощаясь, комбедовцы жали друг другу руки, хлопали по плечу, иногда обнимались. Наконец все разошлись, и Анна остался один, Он сел на скамейку и стал думать, что апостол Петр все-таки был прав: пока на земле есть евреи — ничего не кончится. Потом он решил, что Сертан, наверное, был смешным и добрым человеком и, может быть, когда-то Христос в самом деле хотел прийти на землю по его правилам. Он думал: почему Христос не понимает, что ждать больше нельзя. Затем он снова подумал, что все, что Петр говорил о евреях, — правда, и, уже не колеблясь, первыми в списке кулаков написал свое имя и фамилию. За ними он в тот же список подряд по алфавиту внес имена и фамилии членов комитета бедноты, дальше — имена и фамилии остальных евреев, их родственников…

Во Мшанники из города Анна привез четыре винтовки и вооружил свой отряд. Днем позже он прибил к воротам церкви объявление, что те из христиан, которые до 3 июня не откажутся в пользу евреев от земли, 4 июня по приговору трибунала будут расстреляны. На этот раз Анне удалось их сломить, и за два дня до срока христиане безлошадными бедняками вошли в коммуну.

4 июня, как и было назначено, во Мшанники прибыл конный взвод гэпэушников и новым комбедовцам было велено собрать торжественный бедняцкий митинг, посвященный ликвидации кулачества как класса. Доклад на нем делал приехавший вместе с чекистами лектор из области. Фамилия его была Абдулов. После митинга чекисты по кулацкому списку Анны арестовали всех евреев и заперли их в два больших хлева, построенных недавно у выгона для обобществленного скота. Охранять евреев они поручили комбедовцам, а сами, переночевав в деревне, наутро через гать ушли к реке, где их ждала баржа. Было известно, что через неделю из Белого Яра должны были пригнать другую баржу и забрать кулаков.

Оставшись одни, христиане не понимали, что произошло. Кто думал, что евреи, наверное, и в самом деле спасли их, другие верили, что Господь уже идет на землю, а пока, чтобы покарать евреев, послал вперед себя вестника — Абдулова. Вторых было больше, и они начали резать евреев. Их резали, мстя за недавние жестокости, и потому, что раз евреев увозят, постановка Сертана так и так погибла и у христиан теперь есть только их собственный путь к Христу, путь, который указал им Петр.

Однако захребетников в деревне было немного, и апостолы, сменив охрану, скоро прекратили убийства. Людям они говорили, что надо ждать. Может быть, баржа вообще не придет, может быть, Христос придет к ним раньше баржи, — как бы там ни было, они всегда успеют покончить с евреями или, если захотят, через римлян свяжутся с якутами, и те укроют евреев, пока коллективизация не уляжется. Все-таки часть христиан была недовольна действиями апостолов и не скрывала этого. Они боялись, что апостолы упустят евреев. Некоторые из них даже думали на чекистов, что они ангелы, посланные Господом к Анне (за ними Анна и ездил в райцентр), чтобы забрать евреев из Мшанников и спасти их. Эти люди сговорились между собой и поставили на Кети дозор, чтобы следить за баржами: когда баржа с гэпэушниками причалит, они узнают первые и успеют поджечь хлева с евреями.

Проходит неделя, за ней другая; но обещанной баржи нет, и жизнь в деревне постепенно успокаивается. Вспахать и отсеяться они, к счастью, успели еще в мае, но с сенокосом и картошкой сильно запоздали, теперь все с утра до ночи в поле. Даже евреев они иногда бросают без охраны. После Иванова дня евреи, а за ними от случая к случаю и христиане возобновляют репетиции. В середине октября, незадолго перед тем, как река должна была замерзнуть и встать, во Мшанники, никем не замеченный, приходит большой отряд чекистов, но отправлен он не за евреями. Крестьянам объявляют, что на месте их деревни будет построен лагерь.

То, что для лагеря Мшанники и в самом деле расположены очень удачно, гэпэушники оценили сразу, во время своего первого приезда в деревню. Привлекло их то, что район совсем глухой, но рядом есть река, по которой удобно доставлять и заключенных и припасы, что деревня с четырех сторон окружена непроходимыми болотами — об этом они специально справлялись, — настоящий остров, и наружу нет дороги, кроме как по гати, значит, с охраной никаких проблем не будет, и территория большая — лагерь получится перспективный, если надо, расширить его легко. Но дело решалось медленно. Сначала не было денег, потом не знали, на сколько заключенных строить, и только летом, когда на Сибирь из России обрушился целый вал кулаков, троцкистов, других вредителей и все так переполнилось, что как ни набивали они пересылки, девать зэков стало некуда, — а с запада шли и шли эшелоны — чекисты получили от начальства добро и смогли в тот же год, прямо перед самым ледоставом, пригнать во Мшанники две партии, которые вместе со здешними арестантами заложили и населили новый лагерь.

Заключенными этого лагеря евреи, хотя формально никто из них и не осужден, останутся до конца своих дней. С весны, когда по Кети почти каждый месяц начнут прибывать новые баржи с зэками, христиан активно принимаются вербовать в охранники, которых очень не хватает. Чтобы быть ближе к евреям, они идут с радостью. Чекисты из Томска, Кемерова, Новосибирска едут в такую дыру неохотно, и христиане быстро поднимаются в должностях. К тридцать третьему году и начальник лагеря Иван Скосырев (апостол Петр), и начальник оперативно-чекистского управления Назар Бочкарь (апостол Иоанн) — из них. Никуда не уезжают с острова и римляне. Они обосновываются в поселке рядом с лагерем, который, как и старая деревня, официально называется «Мшанники», и работают вольнонаемными.

В том, что власти решили не разделять их и они по-прежнему живут вместе, евреи и христиане видят знак и подтверждение Господом, что путь, на который поставил их Сертан, правилен и конец уже скоро. Особенно много зэков сгоняют в лагерь после тридцать второго года, когда во Мшанниках и вокруг них находят несколько небольших месторождений каменного угля, нужного пароходам, плавающим по Оби. Хотя пласты тонкие — редко шире метра, но добывать уголь легко, залегает он у самой поверхности, сразу под мерзлотой.

Уголь здесь очень хорошего качества, строить мелкие шахты было несложно, и с каждым годом добыча его росла. То, что Мшанники стали лагерем, было и для христиан и для евреев благом, счастьем, подарком, свидетельством, что Господь помнит о них. Христиане могли больше не бояться — этот страх преследовал их с Нового Иерусалима, — что евреи бросят свои роли, свои места и сбегут, как уже не раз пытались, и лишь Господь, словно неразумных детей, возвращал, приводил их тогда обратно. А однажды, когда ушли авелиты, и Он не сумел их вернуть. Теперь и христиане, и евреи знают, что все будет исполнено, — мир не может быть устроен иначе, — как бы ни был тяжел твой жребий, он твой и ты не можешь от него отказаться, даже если тебе выпало вести Христа на Голгофу, распять Его, а потом кануть в небытие.

Евреев, как и тысячи других заключенных, лагерь подвел к самой границе смерти. День за днем по нескольку человек эту границу переходили. То, что сидевшие в лагере и были и верили, что невиновны, подтверждало ожидание евреев и христиан; евреи часто утешали зэков, говорили им, что пришло время, когда так и должно быть.

Собственно, надо сказать, что мшанниковские евреи во всех зэках без исключения видели евреев и думали, что они из тех евреев, которые не были названы в Евангелиях, и поэтому Сертан их не взял. Единственное, что удивляло мшанниковских — это, что каждый зэк верил лишь в свою невиновность, прочих же считал арестованными правильно, они обсуждали это между собой и поняли, что, наверное, перед концом люди и вправду должны быть так разделены — готовясь, они рвут все связи. Они запомнили это, хотя в общем у них не было ни сил, ни желания думать ни о чем, кроме постановки, до которой надо было дожить и сыграть ее, когда придет Христос. Роли и держали их, без них они бы умерли в первый, самый тяжелый год, когда лагеря еще не было, они строили его и всю зиму прожили в брезентовых палатках, похоронив больше половины и своих, и тех, кого осенью привезли баржи. Их конец был близок, они были готовы к нему, готовы к смерти, она уже была бытом, привычкой, уже рядом и уже — освобождение и награда. Был начат и шел отсчет воздаяния им за то, что две тысячи лет назад они не пошли за Христом, за то, что предали Его и распяли, и как-то так все соединилось и сплелось, что даже была надежда, что здесь они отмучаются, здесь им многое отдастся и многое они искупят или не искупят, но будут прощены.

Летом тридцать второго года евреи получают послабление. Снова начинаются репетиции; тех, у кого большие роли, снимают с общих работ, и они, вытесняя блатных, делаются «придурками». Работы на кухне, при лагерной больнице и в обслуге оказываются в их руках. Репетиции организовывает КВО, непосредственно подчиненное начальнику лагеря; прикрытием им служит постановка антирелигиозного спектакля «Христос-контрреволюционер», в котором заняты и зэки, и охрана. Сюжет пьесы следующий: вождь восставших рабов Спартак пытается разгромить Рим и навеки покончить с ненавистным рабством, а Христос — Он был представлен в виде звучавшего откуда-то сверху голоса, — который на словах со Спартаком, всячески ему мешает, убеждает рабов смириться, сложить оружие и нести свой крест дальше, как нес его Он Сам. Потом следует вставная новелла: история жизни Христа на земле, которую рассказывает Лука-Евангелист. Новелла кончается монологом Христа. В нем Он обещает рабам воздаяние за гробом, повторяет, что нельзя посягать на земные власти, нет власти, как от Бога, и тот, кто борется за рай на земле, забывает о вечном небесном рае; Он говорит рабам, что обиды должно прощать, и если тебя ударили по правой щеке, будь незлобив и немстителен, — подставь левую, и так далее. Этот спектакль ставился много лет, лагерное начальство утверждало, что репетиции уже сами по себе есть действенная и столь необходимая антирелигиозная пропаганда: уча роли, а потом вживаясь в своих персонажей, заключенные как бы на собственной шкуре познают реакционную сущность христианства.

Полностью спектакль и в лагере и на ближних ОЛПах игрался не более пяти раз, кажется, главным образом из-за смертей актеров — пока им искалась замена и старые исполнители привыкали к новым партнерам, проходило много времени — тем не менее все, кто его видел, говорили, что, несмотря на в целом слабую фабулу и вялые диалоги, — писал их начальник КВЧ — актеры играли блистательно.

В сцене свадьбы в Кане Галилейской, на которой Христос превратил воду в вино, роль невесты с тридцать второго по тридцать восьмой год играла мшанниковская еврейка Анна Ерофеева. Ее соседкой по нарам в бараке была Руфь — сама она произносила свое имя Рут — Каплан. И мшанниковские евреи, и охрана хорошо отличали зэков — природных евреев от других заключенных и считали первых авелитами, которых Господь лишь сейчас, да и то в малой части (они знали, что на воле еще много евреев) сумел вернуть обратно. Известно им было также, что сами авелиты во Мшанники возвращаться не хотели. Господь привел их сюда насильно. Отношение к ним было очень плохим, как и к любым предателям. Единственное, что всех удивляло в авелитах, это внешность. В их лицах совсем не было черт якутов, с которыми они некогда породнились и смешались во Мшанниках и на которых должны были быть очень похожи.