Репортаж ведет редактор

В этом же шкафу у мастера Митрофаныча лежала пачка писем, перевязанная суровой ниткой. Когда почтальон приносил ему новое письмо, Митрофаныч не брал его домой, а прочитав, присоединял к пачке. Писали бывшие ученики-слесаря, а то и бригадиры. Писали с заводов, из паровозных депо, из ремонтных мастерских, из Донбасса, с Дальнего Востока. И в каждом письме кто-нибудь благодарил Митрофаныча за выучку. А иной конверт, кроме исписанного листка бумаги, приносил и газетную вырезку — портрет одного из тех, что начинали свой трудовой путь в слесарке.

Окончив шестой класс, я с первых дней летних каникул ни о чем, кроме слесарки, и думать не мог всерьез. Твердо решил стать слесарем. Мне не было никакого дела до того, что мастерская мала, а охотников стать к тискам много. Чем я был хуже долговязого Петьки Сомова? А тот уже год не отходил от тисков. На все металлическое, будь то винт или подсвечник, обломок косы или пятак старинной чеканки, Петька смотрел с одной точки зрения: пригодится ли в мастерской? Он умел цементировать железо, закалять сталь, паять медью, воронить, шлифовать. Раздвижной гаечный ключ его работы лежал в заветном шкафу на верхней полке.

Мне даже как-то приснилось, что ключ этот мой, а не Петькин. Митрофаныч то и дело вынимал его из шкафа, дышал на него, и, как только отпотевшая поверхность вновь обретала свой мягкий блеск, отирал его рукавом черного суконного пиджака и смотрелся, как в зеркало. На светлом гладком металле появлялась седая голова с короткими усами и бородкой клинышком. Худощавое бледное лицо словно под сеткой — до того много морщин. Очки в тонкой железной оправе спущены чуть ниже переносицы.

— Молодец! — похвалил меня старик.

Сердце начало биться чаще. Митрофаныч похвалил! Зря болтал Петька, что он никого не хвалит. Но показывать свою радость незачем. Эка невидаль — ключ! Слесарь и не то может. Я сдвигал к переносице брови, точь в точь как Митрофаныч за работой, и не спеша опиливал драчовой пилой большой железный брус, зажатый в тиски. Но почему пила храпит? И зачем пилить этот громадный брус? Ведь я слесарь-инструментальщик…

Тем временем храп становился громче и, наконец, будил меня. Я чувствовал себя так, точно вместо квасу хлебнул мыльной воды. Не пила, а сосед по койке заливался громким храпом.

Наутро, уже в который раз, пошел к заведующему детским домом.

— Все за тем же? — И заведующий, не дожидаясь ответа, добавил:

— Пока некуда.

Я наперед знал, что вслед за этим заведующий уткнется в газету или в бумаги на столе — сигнал об окончании разговора. Но на этот раз дал себе слово не отступать.

Наверное, просил убедительно, потому что через полчаса получил-таки записку к Митрофанычу: «На ваше усмотрение».

Когда остановился около мастера, он даже глаз на меня не скосил. Осматривал какую-то втулку с таким видом, словно рядом — никого. Пришлось кашлянуть. Старик измерил втулку снаружи кронциркулем и приложил его к линейке с делениями. Я шмыгнул носом. Мастер задумчиво поправил очки.

— Николай Митрофаныч!

— Тридцать два миллиметра, — донеслось из-под коротких усов…

Ждать вопроса о цели прихода, как видно, было бессмысленно. И Митрофаныч услышал речь, из которой явствовало, что я могу работать «хоть в каком уголку» и что готов сразу сделать линейку либо ручник.

Прочитав записку, мастер точно извинился передо мной:

— А может и получится из тебя чего? — И тут же добавил строго: — Бери швабру.

Я удивился, но швабру взял и подметал старательно. Потом несколько дней потел, опиливая чугунную квадратную плитку. Работал на тисках Митрофаныча. Старик подходил несколько раз, но говорил одно и то же:

— Не гладь, слесарь. Вот как пилят. — При этом брал из моих рук драчовую пилу и ровными, сильными движениями водил ею по плитке.

Принимая опиленный квадрат, нахмурился, сгустил сетку морщин и как бы зарегистрировал неизбежное:

— Вот мы и научились добро переводить.

Потом дал маленький черный кусок железа — кузнечную заготовку.

— Шестигранную гайку сделаешь. — И дополнил немного торжественно, — это тебе не квадрат. Вещь с названием.

У меня дрогнуло сердце. Вещь с названием! Моя гайка будет, может быть, самой нужной в большой сильной машине. В какой именно — это представлялось туманно.

С той минуты часы в дубовом футляре, что висели в мастерской, необычно заторопились. А работали мы четыре часа в день.

Сколько труда надо было вложить в маленький кусочек железа! Разметить, опилить, просверлить отверстие, нарезать резьбу, подогнать каждую грань под угольник, снять фаски, до зеркального блеска отшлифовать плоскости. Да притом строго выдержать размеры, уложиться в заданное время, не осрамиться у проверочной плиты. Она всегда была тонко смазана маслом, смешанным с голландской сажей. Какую бы плоскость гайки не приложил Митрофаныч к плите — должна зачерниться равномерно. Только после этого полагалось протереть изделие тряпкой и сдать мастеру.

Помню, короткие четыре часа подходили к концу. Соседи начинали убирать инструмент и обтирать ветошью тиски, наступал час, когда в мастерской оставались только старшие, кто работал шесть часов.

«Почему им можно, а мне нет? — размышлял я, подходя к мастеру.

— Николай Митрофаныч, можно еще часик? Мне бы сегодня сверху и снизу спилить…

Мастер просматривал список учеников. Он то подносил его ближе к очкам, то удалял.

— На часик?

— Ага. За час я успею, Николай Митрофаныч…

— А дольше придется копаться, тогда как?

Я заранее торжествовал: разрешит работать до ухода старших!

— Я хоть сколько проработаю.

— Где твоя заготовка? — Митрофаныч взял из моих рук угловатый кусочек железа, мельком взглянул на него:

— Ладно… Иди домой.

Сказанное мастером не сразу дошло до сознания. А Митрофаныч уже спрятал кусочек металла в шкаф. В руках — снова список. Опять бумага то ближе к очкам, то дальше от них.

После обеда Сережка Климов — сосед по койке, что громко храпел — позвал на рыбалку. Пошли за город, на Васильевские луга. Речка там узкая, глубокая, на червяка бойко берет окунь.

Рыбачить я никогда не против. Но в тот раз пошел, чтоб только убить вечер. Черви, припасенные запасливым Сережкой, казались слишком мелкими и вялыми. Ветерок обещал нагнать волну. Какой там клев!

Не прошло, однако, и пяти минут, как мой поплавок скрылся под водой. Я выкинул на берег окунька. Но странно — не ощутил, как бывало, радостного возбуждения. Нет уж — не ловля, коль смотришь на поплавок, а видишь гайку!

Придя на другой день в мастерскую, начал спешить еще у вешалки. До звонка оставалось десять минут, а я уже стоял перед мастером.