Рейдеры Нила

Мало-помалу ставки росли. Иногда я проигрывал. Чаще, по крайней мере, мне так казалось, я выигрывал. Я наслаждался каждой победой и списывал свои проигрыши на простые случайности.

Даже лампа, до краев наполненная маслом, может время от времени мерцать; так бывает, когда сияние Фортуны освещает путь человека, сказал я себе, поскольку иногда удача изменяла мне.

На каждом ходу я чувствовал, что контролирую не только свои действия, но и общий ход игры, по мере того как мы переходили от захода к заходу, ставя все большее количество монет. Почему я стал таким жадным? Это все ради Бетесды, сказал я себе. Чем толще мой кошелек, тем больше шансов, что я смогу получить за нее выкуп, независимо от цены.

Потом я начал проигрывать.

Я проиграл одну ставку, затем другую, и еще одну. Когда начинался каждый новый заход, я думал, что удача наверняка исправит свой ход и вернет мне выигрыш, который был моим всего несколько мгновений назад. Как лист на волнах, я не мог остановиться. Какое-то время казалось, что я контролирую игру; теперь игра сама взяла надо мной контроль.

Внезапно почти все мои деньги закончились.

Я поднял свой мешочек с монетами и увидел, что он печально сдут, почти невесом, настолько пуст, что, когда я встряхнул его, то услышал только тонкое, жалобное позвякивание, а не насыщенную музыку набитого кошелька, который был моим, когда я покидал Александрию.

Когда я покинул Александрию … как давно это было? Казалось, прошла целая вечность. В той комнате без окон под землей время потеряло всякий смысл. И я потерял почти все свои деньги.

Мое лицо вспыхнуло. Сердце бешено заколотилось в груди. Внезапно я почувствовал, что окончательно проснулся. Спал ли я раньше? Я заморгал и огляделся. Теперь я ясно увидел размеры комнаты, которая была меньше инеприглядней, чем я ее себе представлял. Нестройный звон так называемой музыки внезапно стал невыносимым. Выпитое мной пиво закисло у меня в животе.

Отцы города из Саиса выглядели такими же ошеломленными, как и я. Они тоже многое потеряли. Их лидер, Хархеби, теребил свою длинную бороду, пока они шептались между собой, затем он пренебрежительно махнул руками, показывая, что они трое больше не желают играть.

На лице набатейца играла тонкая улыбка, как и у бородатого телохранителя, сидевшего позади него. Перед Ободасом лежала огромная куча монет, многие из которых всего несколько мгновений назад были моими. Рядом с Ободасом с сонным видом жался его молодой спутник по путешествию. Одной рукой набатеец лениво перебирал стопку монет, в то время как другой он поглаживал густые локоны черных как смоль волос мальчика.

Я проиграл практически все свои деньги, и у меня не было возможности отыграть их обратно, потому что мне нечего было поставить. Тех нескольких монет, которые у меня остались, вероятно, не хватило бы даже на оплату ночлега. Я застонал и закрыл лицо руками.

Джет наклонился ко мне, как будто хотел что-то прошептать. Я отпрянул, затем дотянулась до его уха и резко повернул его.

— Не смей мне ничего советовать, маленький щенок! — прошептал я. — Это все твоя вина! Будь ты проклят, Джет, и будь проклят твой хозяин за то, что отправил тебя со мной!

Мое лицо покраснело еще сильнее, потому что, хотя я обвинял его и проклинал, я знал, что в случившемся нет ничьей вины, кроме моей собственной. Тем не менее, Джет удивил меня, согласившись, что он сам виноват.

— Ты права, - прошептал он. — Это моя вина. Я наблюдал за игрой моего хозяина, видел, как он выигрывает, и подумал, что с тобой будет то же самое. Но ты не Тафхапи! Мне не следовало советовать тебе повышать ставки. Я не знал, что твоя римская богиня окажется такой непостоянной?

— Фортуна здесь не виноват, — сказал я, покачав головой и чувствуя себя невероятно глупо. Я отпустил его ухо.

— Но у нас еще есть шанс все исправить, — прошептал Джет, потирая свое красное, распухшее ухо.

— Как?

— Сделай ставку на меня .

— На тебя? — я фыркнул. — Не будь смешным. Такой крошечный раб, как ты, вряд ли стоит и доли этой кучи монет. Ты маленький, слабый и неквалифицированный ...

— Но набатеец желает меня получить.

Я скорчил сомнительную гримасу.

— Ты разве не заметил, римлянин? Он наблюдал за мной весь вечер, как ястреб за воробьем. Я подумал, что, должно быть, именно поэтому он какое-то время проигрывал, потому что уделял так много внимания мне и так мало игре.

Я украдкой взглянул на Ободаса. Даже когда он гладил волосы мальчика рядом с собой, его взгляд из-под тяжелых век был прикован к Джету, который захлопал ресницами и скромно улыбнулся ему в ответ, затем резко свел брови вместе, словно морщась от боли в своем распухшем ухе. Набатеец сочувственно надул губы в ответ.

Я нахмурился: — Думаю, ты, возможно, прав, — прошептал я.

— Конечно, прав. Ты думаешь, посланник вроде меня, который ходит повсюду по Александрии, не замечает, кто за ним наблюдает, как долго и зачем? Может, я и маленький мальчик, но не глупый и не слепой.

Его тон явно приписывал мне последние два качества, но я проигнорировал оскорбление. — Очень хорошо, я вижу, что ты, возможно, прав. Но какая мне от этого польза?

— Я же тебе сказал. Сделай на меня ставку.

Я вздохнул: — Во-первых, ты не моя собственность, Джет...

— Набатеец этого не знает.

— А во-вторых, что, если он выиграет?

Пока Джет обдумывал этот вопрос, его лицо ничего не выражало, и он уставился на набатейца. Ободас уставился на него в ответ. Как ястреб, наблюдающий за воробьем, сказал Джет, и действительно, взгляд мужчины был таким сосредоточенным, что, думаю, я мог бы сгрести половину монет и убежать с ними, прежде чем он заметил. Но был телохранитель, с которым нужно было еще побороться.

Джет наконец обернулся и прошептал мне на ухо. — Он не победит.