Резервная копия воспоминаний

***

Так бы и получал я шпицрутены от маньяков, малолетних преступников и сумасшедших учителей, а после учёбы уходил в мир телевизора и влажных фантазий или шлялся по буеракам с приятелями-беспризорниками, если б не пришёл в мою жизнь человек, которого не стыдно назвать другом.

Звали его Дима. Поначалу он относился ко мне не лучше остальных. Может быть, даже и хуже. Он дружил с маньяком, и вместе они унижали меня. Но что-то произошло, и мы подружились.

Этот человек подарил мне второе увлечение: радиолюбительство. Детская жадность до игрушек, которая отнюдь не у всех уходит с возрастом, была перенаправлена Димой в новое русло. И я стал собирать старые магнитофоны, радиоприёмники, плееры и «ремонтировать» их. Можно было бы удивиться: как это в жизни одного человека находится место для двух столь различных увлечений: писательства и радиолюбительства? А никак. Технику я ремонтирую ещё хуже, чем пишу. Вместо того чтобы прочитать учебник-другой по радиоэлектронике, я целыми днями просиживаю перед компьютером, думая, что бы написать. А время на раздумье о сюжетах и образах отнимает у меня ковыряние в старых железяках, принципа работы которых я не понимаю. И так длится много лет. Вряд ли было бы лучше, направь я усилия в какое-то одно из этих русел: оба занятия совершенно бесплодны. Вот если б я отбросил эти хобби и занялся в своё время действительно чем-то полезным, то шанс вырасти нормальным человеком у меня, наверное, имелся бы.

Радиолюбительство, в отличие от графомании, всё же принесло немало радости. Те несколько лет, что мы дружили с Димой, были замечательным временем. Мы почти ни разу не ссорились и не предавали друг друга, мы вместе мечтали о том, как отомстим нашим врагам, мы мотивировали друг друга хорошо учиться (хотя всё равно учились с тройки на четвёрку). Да, бывало, и пьянствовали, и хулиганили, попадали в милицию.

Один из самых счастливых дней в моей жизни был, когда мы с Димой поехали на электричке в Подмосковье и немного погуляли по лесу. Обратно мы решили добираться следующим образом: дождались электричку, которая едет до нашей станции с минимумом остановок. Войдя в тамбур последнего вагона, мы вставили в двери пивные бутылки, чтобы те не закрывались до конца. И, проносясь мимо станций и оживлённых городских кварталов, мы показывали из полузакрытых дверей голые задницы. Людям, наблюдавшим за поездом, казалось, что задница не успела пройти в тамбур и застряла в закрывающихся дверях. Представляю, как они были озадачены.

Мы твёрдо решили поступить в МИРЭА – Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Диме очень нравилась Германия, да и мне, когда я про неё почитал, эта страна пришлась по душе. Мы мечтали, как будем учиться, как станем настоящими специалистами и как уедем к чёрту – туда, где словосочетание «человеческое достоинство» не является пустым звуком.

***

Некоторые современные физические теории (или гипотезы) рассказывают, как мириады миров рождаются и умирают в Мультивселенной каждое мгновение времени. Где-то законы физики совершенно не похожи на привычные нашему глазу, и царит в тех мирах странный порядок, кажущийся нам хаосом. Где-то, напротив, имеется зеркальная копия нашего мира. А то и не зеркальная. Где-то бушует ядерная война. А где-то ухитрились построить коммунизм, который нам и не снился. И вот в тех мирах, где атомная война не началась, в таких относительно спокойных Вселенных, как наша, людям поневоле начинает казаться, что перед ними впереди раскатана, как скатерть, дорога в гору. И они видят её перед собой, эту дорогу. И вот, – думают люди, – стоит им взять вот ту высоту, а потом вот ту и вот ту, перебраться через зловещую расселину, а потом разбежаться и впрыгнуть вот на тот валун, – станут они царями горы.

Да-да-да, всему этому нас с Димой учили, всё это мы проходили. И мы наметили их перед собой: высоты, которые предстоит штурмовать, валуны, на которые нужно рискнуть запрыгнуть. Над нашей горной тропой светило солнце и кружились бабочки, и хотя окружали нас одни враги, мы знали, что это нужно вытерпеть, что это один из опасных обрывов, за которым начнётся институт и благословенная Германия. Мы видели на улицах алкоголиков и наркоманов, мы смотрели по телевизору репортажи о преступниках и самоубийцах, но продолжали считать, будто видим тропу перед собой, и что нужно специально с неё свернуть в густые кусты или полезть вниз с косогора, чтобы жизнь твоя начала рушиться. «Старайся, – учили нас, – и добьёшься».

Но ведь мы проходили Пушкина, мы читали стихотворение «Анчар». Почему не предположить, что мы ненароком посеяли семя Анчара, и что его смертоносный росток уже проглядывает из тёплой пыли нашей дороги жизни?

Решив поступать в МИРЭА, мы сделали роковой выбор. Это ещё не было семя Анчара – скорее, ямка, куда мы это семя положим. Причинно-следственная цепь, приведшая к ужасному концу, невероятно тонка и длинна, и удали из неё хоть одно звено, как она перестанет вести, куда ведёт. Но с тех самых пор каждое последующее событие становилось звеном цепи. Или веточкой Анчара – как угодно.

Само семя выглядело так: оно было чёрным, блестящим и округлым, напоминающим яйцо. Это был сотовый телефон расширенной функциональности, один из первых т.н. «смартфонов». Выглядел он эффектно. Дизайнеры постарались на славу. Сейчас таких красивых «смартфонов» уже и не делают. Сейчас в моде минимализм 1 .

Этот «смартфон» купил в 2003-ем году наш одноклассник Денис. Примерно через год он в гневе швырнул несчастную трубку об пол и разбил дисплей. А мы-то с Димой были радиотехниками. Денис отдал «смартфон» Диме, чтобы тот его восстановил, но спустя месяц вообще отказался от ремонта и купил более модную модель. Дима, в свою очередь, тоже не горел желанием выкидывать достаточно большие деньги на новый дисплей и отдал телефон мне. А я… Я его починил. Если б я этого не делал, или если бы Дима не отдавал телефон мне, или если бы Денис не швырял его об пол, или если бы мы не решили поступать в МИРЭА, то было б сейчас всё совсем по-другому. Увы, это не те ошибки, последствия которых можно предсказать. Да их и ошибками-то нельзя считать, пока не узнаешь последствия.

1

У меня нет нужды вспоминать, как выглядел этот «смартфон»: много лет спустя я нашёл такой же на барахолке и, не раздумывая, купил, и сейчас, когда я пишу эти строки, он висит над монитором на верёвочке.

Словом, лежал у меня этот телефон несколько лет в ящике стола. Пролежал бы ещё полгода – и всё было б хорошо. Но нет. Он лежал ровно до окончания нами школы в 2006-ом году. Потом я нашёл на радиорынке экран, установил его, поиграл чуть-чуть и отдал «смартфон» Диме. Для друга ничего не жалко.

В 2006-ом мы сдали вступительные экзамены в МИРЭА. Дима прошёл на дневное отделение, а я – только на вечернее. Как знать, как бы всё обернулось, подучи я вовремя физику?

В институте мы постигали радости новых знаний, нового общения, новых условий жизни, решали вместе сложные задачки. Идиллия длилась несколько месяцев – пока не настало 2 ноября. 1-ого ноября вечером я позвонил Диме и договорился о встрече на следующий день. 2-ого ноября, часов так в 12 дня я позвонил ему на домашний телефон. Я думал, что Дима, в худшем случае, сейчас в нескольких километрах от меня, сидит в аудитории.

Он был от меня в нескольких часах. И с каждым мгновением это расстояние увеличивалось.

Его убили в светлое время суток, на обочине оживлённого московского проспекта, по дороге в институт. Внимание убийцы привлёк «смартфон». Видимо, он не знал, что тот давно устарел и больше чем за пару тысяч его не загонишь. А может, и знал, но позарез нуждался в деньгах на очередную «дозу».

Я был единственным человеком, который не пришёл на похороны. К тому времени я уже встречался со смертью и знал кое-какие особенности своего подсознания. Если я не видел человека мёртвым, то для меня он ещё долго будет живым. И Дима снится мне, до сих пор. Ради этих снов я нарушил рамки приличия. На наших отношениях с Ритой и Вадимом (родителями Димы) это никак не сказалось: мы подружились, насколько это возможно, и они часто мне помогали.

***

Раз уж я упомянул, что успел столкнуться со смертью, то стоит, наверное, сказать пару слов о своей семье. А то как бы её не забыть.

Детство я провёл с мамой и бабушкой. Особенно хотелось бы вспомнить бабушку. Я перед ней очень виноват. Больше, чем перед кем бы то ни было на свете. Мы отлично проводили с ней время. Летом, когда не надо было тащиться в проклятую школу, мы с ней жили на даче. Я пытаюсь вытащить из разлагающейся памяти хотя бы какое-то конкретное событие, но они все давно стёрлись под действием болезни. Помню только жару, наш дом, отделанный внутри деревом, походы в магазин, превращавшиеся в целое приключение, и мороженое «Апельсиновый луч». Помню, у меня был карандаш, точь-в-точь такого оранжевого цвета, как глазурь из замороженного апельсинового сока на этом мороженом. Длинными зимами, сидя на бесконечных (как тогда казалось) уроках, я рисовал карандашом на последних страницах тетрадей это мороженое и мечтал, как снова будет лето, жара, и бабушка снова купит мне это мороженое. Я берёг этот карандаш, я безумно любил лето, но карандаш однажды кончился, и кончились счастливые лета.

Однажды я сказал своим мерзким приятелям, что люблю бабушку больше, чем маму. Они долго насмехались надо мной за это, многие годы, пока совсем не повзрослели. Я теперь тоже насмехаюсь над своими словами. Куда делась моя любовь?

Я поступил с бабушкой очень плохо. Так плохо, что не хочу это вспоминать, никогда. Всё горе, обрушивавшееся на меня в жизни, было справедливо. Я заслужил его, поступив так.

Когда кончился оранжевый, как мороженое, карандаш, бабушка заболела. Она болела несколько лет подряд и всё слабела и слабела. Печаль и обречённость копились в её комнате. И когда 2 ноября 2005-ого года она умерла, в её комнате ещё долго никто не жил. Казалось, будто она ослабла настолько, что уже не могла носить человеческий облик, и хотя её тело отправилось в крематорий, но что-то бесконечно слабое и печальное, во что она выродилась, до сих пор продолжает угасать на том месте, где стояла её постель.

О смерти я кое-что успел узнать.

***

Моя мать, сколько я её помню, увлекалась политикой. Время от времени в нашей квартире проходили собрания. На них обсуждались различные животрепещущие вопросы, коих в то смутное время хватало с избытком. В середине 90-ых мы продали один из дачных участков и купили на эти деньги компьютер (хватило с трудом). Компьютер мать использовала для написания какой-то политической брошюры.

У нас с ней отношения не ладились. Я давно не помню, как именно это проявлялось, однако общий язык мы находили с трудом. Думаю, мать, как и остальные, понимала, что со мной что-то не так, но, поскольку любым родителям, кроме совсем выживших из ума, очень тяжело признать неполноценность их ребёнка, то её отчаяние и раздражение из-за моих проблем, проявлялось скрытно, хотя от этого и не менее разрушительно. Поначалу мать хотела, чтобы я был лучше остальных. Помню, в начальной школе мы по много часов, до глубокой ночи сидели над книжками по математике и физике. Мне хотелось спать, лампа на столе, словно в кабинете следователя, заставляла меня потеть и резала усталые глаза, я ничего не понимал и не мог решить, а мать злилась и говорила, что я «навязался на шею». Спустя несколько лет она убедилась в моей беспросветной тупости и стала надеяться, что я стану хотя бы не хуже остальных. Всё во мне её раздражало: моя походка, моя речь, мои интересы. Она беспрестанно сравнивала меня с нормальными детьми, которых видела в школе, хотя многих из них я считал смертельными врагами. Особенно ей нравился маньяк. Впрочем, он и бабушке нравился. Маньяк был евреем, а моя родня испытывала перед евреями комплекс неполноценности, считая, что все они люди крайне умные и хитрые, и достойны потому подражания. Чем особенно привлекал мать маньяк, так это учёбой на круглые пятёрки. Бабушку же умиляло, что он был толст, прожорлив и отличался завидным здоровьем (если не считать напрочь снесённой башни, приведшей к инвалидности).