Резервная копия воспоминаний

Он исследовал страдание. И на этом поприще он достиг совершенства. Ровно настолько, чтобы прийти к самоубийству. Меньше – это было бы не так совершенно, а больше… ну, дальше смерти ведь не шагнёшь.

В творчестве Патрика я нашёл формы, которые заполнило долгие годы копившееся во мне страдание, связанное и с потерей друга, и со смертью близких, и с ненавистью окружающих, и со взглядом на экзистенциальную бездну. Рядом с рассказами Патрика моя собственная графомания казалась каменными топорами Фир Болг в сравнении с совершенными орудиями эльфов Тоатэ де Даннан.

***

Кругом царила тьма, кромешная тьма. Но именно в те чёрные дни, наступившие после 2-ого ноября 2006-ого года, началось моё приближение к райским вратам. Если угодно, я лез к ним по веткам Анчара. Это был не тот рай, которым я называю первые годы своей жизни. Той магии, того мистического, внекатегориального мышления и мироощущения вернуть невозможно. Мой новый – и настоящий – рай находился в жестокой и злой реальности. Давно довлеет над моей жизнью закономерность: если появляется у меня что-то хорошее, обязательно появится и плохое. Был друг Дима – и были разрушавшие мою жизнь ублюдки. Появился рай – и вместе с блаженством познал я адские страдания. Это синусоида, это океан бытия, где любая волна состоит из горба и впадины: за впадиной горб, за горбом впадина. Но – обо всём по порядку.

Я пошёл на работу. В лавочку фотопечати. Находилась она в Сокольниках, и я каждый день отвозил туда из своего района плёнки, диски и карты памяти с фотографиями. Там их печатали (я участвовал в процессе), и полученный продукт можно было везти обратно. За всё про всё платили смешные деньги; я даже озвучивать эту сумму не буду, чтоб не умереть со смеху, когда начну перечитывать резервную копию воспоминаний. Прожить на них не было никакой возможности, но я, как всякий начинающий «успешный человек», чётко означил перед собою менее глобальную задачу. А именно, решил накопить денег на балалайку, кожаную куртку и жидкокристаллический монитор. Первые две вещи должны были впоследствии способствовать благоволению барышень; без плоского же монитора я не мыслил себя настоящим писателем.

Поставленных целей я достиг, Дейл Карнеги мог бы мною гордиться. Правда, куртка была из кожзаменителя, а вместо балалайки я взял гитару. Играть на ней так и не научился, благоволения барышень добиться не смог, ну а с писательством всё и так ясно. Вот такие они неверные, эти маяки океана бытия.

Чтобы заработать на всё желаемое, мне приходилось не есть. Приличный обед в то время стоил порядка двухсот рублей. Если умножить двести на количество рабочих дней, то получится сумма чуть большая, чем моя тогдашняя зарплата. С едой работа потеряла бы смысл. Тем не менее, нельзя сказать, что она отняла у меня время, ничего не дав взамен. Во-первых, я увидел много дам, как в неглиже, так и просто нагих. Они присутствовали на каждой третьей фотоплёнке, флеш-карте или компакт-диске. А во-вторых, благодаря заработанным деньгам я смог встретиться с человеком, не просто изменившим мою личность, но фактически создавшим её.

(Сам не пойму, для чего написал предыдущий абзац. Ведь этого никому не объяснишь. Что значит «создал личность»? Да и причём тут «никому не объяснишь», если даже сам я этого не пойму, когда моя личность распадётся? Всё от графомании, от скверной привычки тешить тщеславие).

Что я мог сказать об этом человеке? У него, как и у меня, были проблемы с родителями. Он, как и я, не умел находить общий язык с окружающими. В школе он прошёл через то же, что и я, и это искалечило его душу, да так, что он пытался покончить с собой. Он создал образ человека слабого и болезненного: человека, которым зло этого мира могло крутить и вертеть, как ему вздумается, и творить любое бесчинство. Я бы сказал, что мы с ним оказались очень похожими, если бы не два обстоятельства.

Дело в том, что я стал похож на этого человека отчасти только после того, как ознакомился с его философией. До того мне даже не закрадывалась в голову мысль, что родители, к примеру, могут быть не правы (если не сказать «быть идиотами»). Что школа, в которой я учился, это, вообще-то, никоим боком не образовательное учреждение, а что-то наподобие концлагеря. И что если окружающие тебя не признают, то далеко не факт, что дело в тебе. Нет, ты тоже очень виноват. Но это не мешает другим быть сволочами и подонками. Да, ты им не нравишься – это твоя вина. А они – они мечтают сжить тебя со свету, просто потому, что ты им не понравился.

Почему тогда я походил на этого человека лишь отчасти, если наше прошлое и сформированное им мировосприятие настолько совпали?

А потому, что я себя стыдился. А тот человек – он обратил все свои недостатки в художественные образы; он о них писал, да так, что находились люди, стремившиеся на его литературных героев походить. За полгода пребывания на графоманском сайте он обрёл неслыханную популярность.

Но даже пойди я по его стезе, не снискать мне такого признания, какое было у этого человека. Всё дело в таланте. Ведь Интернет уже тогда был забит депрессивными ничтожествами, неудачниками, съехавшими с катушек личностями и рисующимися «тонкими натурами». В те годы были построены целые субкультуры, вознесшие на свои знамёна «боль», «страдание», «депрессию» и прочие негативные ощущения. Прежде всего, это были «готы» и «эмо». Примешивались к ним и «панки», и «металлисты», – все, кто черпал вдохновение на тёмной стороне бытия, но толком эту сторону себе не представлял. «Этого добра в телевизоре и без тебя хватает», – сказала фрёкен Бок. А Карлсон ответил ей: «Ну так ведь я ещё и талантливый!»

Патрик (а говорю я, разумеется, о нём) был не хуже Карлсона.

***

Я опять пытаюсь объяснить то, что объяснить невозможно. Перейдём посему к делу.

Рассказы и повести Патрика прочитались быстро. Самое длинное его произведение – «9 этажей» – занимало 16 страниц – это менее 10% от объёма неуклюжих и мёртвых «Странников». Не зря говорят: «краткость – сестра таланта». После прозы прочёл я и стихи. Стихотворную речь я толком никогда не воспринимал, так что требовалось быть настоящим гуру, чтобы не вызвать во мне отторжения.

Патриком была создана индивидуальная страничка в Интернете (до середины 2000-ых годов такие странички были в моде у просвещённой публики – а позже появились социальные сети, где «рассказать о себе» мог уже любой олигофрен). На страничке Патрика я ознакомился с его рисунками и авторскими фото. Некоторые фотографии вызывали определённые вопросы, но, поскольку Патрик позиционировал своего автобиографического героя как «трансвестита», нужные ответы подыскались.

Впечатлениями требовалось с кем-то поделиться. Поскольку со мной никто не общался, я рассказывал обо всех событиях жизни только собственной матери.

Вот говорят, что в человека-де заложен первородный грех. Адам-де съел плод познания добра и зла, и все людишки с тех пор тоже с самого рождения жить не могут, пока добро и зло не познают. А ведь первородный грех не только в этом. Он вообще во всём. Взять, к примеру, наш язык. «Человек существо социальное». На языке у него сидит чёрт-дергун. Обо всём человечишке надо разболтать. Не важно, интересно ли это кому-то, слушает ли его кто-то, к каким последствиям приведёт его болтливость. Ну да про последствия нам и так рассказывают священники. Последствия всегда одни – это ад. И поскольку загробной жизни нет, ад настигает болтливого человечишку в подлунном мире.

Под «человечишкой» я перво-наперво разумею самого себя.

Познакомившись с Патриком, я, как говорилось выше, стал приближаться к вратам рая. Ад же был всегда. До рая. После рая. А благодаря моей болтливости – и во время рая.

Мать быстро распознала в Патрике агента влияния ФСБ. Она с не меньшей старательностью, чем я, изучила всё его творчество, и нашла столько угроз, сколько ни одному узнику Бухенвальда не снилось. Меня она всегда считала слабоумным. Посмотрев, с каким ужасающим простодушием восторгаюсь я Патриком, она просчитала, как именно ФСБ решила погубить нас, и стала готовиться к ответным мерам.