Резервная копия воспоминаний

Мы отправились в «ресторан» «Макдоналдс», располагавшийся на другом конце района. По дороге мы хорошенько промёрзли: несмотря на приближение мая, дни становились всё холоднее. В «Макдоналдсе» поутру не давали вкусных гамбургеров – только омерзительные жирные лепёшки под каким-то издевательским названием, вроде «Здоровые завтраки». Эти лепёшки нам запомнились надолго, как и сам «Макдоналдс».

После двух часов изучения газеты с вакансиями и звонков по сотовому телефону, изрядно подточивших наш бюджет, мы остановились на работе продавца книг. Патрик уехал устраиваться, а я решил заняться жилищным вопросом.

Логично предположить, что в мире, где детей не находят в капусте, а воспроизводят при помощи сложного процесса обмена ДНК с последующим внутриутробным развитием эмбриона, у каждого человека существует как мать, так и отец. Был отец и у меня.

В те далёкие времена отец жил со своей матерью (моей бабушкой) в отдельной квартире. Он страдал тяжёлой формой алкоголизма и редко выходил из дому. Для него, казалось мне тогда, всё было предрешено: чад пьянок, одиночество, физический и интеллектуальный упадок, смерть от цирроза или инфаркта. Отец, хочу заметить, был человеком порядочным и интересным собеседником (когда был трезв). Но трезвым я его видел редко и старался потому держать дистанцию.

В квартире отца я всё застал без изменений: прокуренный коричневый потолок, кучи полуразобранных, заросших паутиной телевизоров, оставшихся со времён исторического материализма, когда отец работал инженером на заводе «Рубин», и много мешков с хламом. Квартира у отца была трёхкомнатная, с гигантской прихожей. Дедушка, который умер ещё до моего рождения, работал в ЦК КПСС и одно время жил на Кутузовском проспекте в одном доме с Брежневым, но потом съехал в менее престижный район. У деда было двое детей. Младший отслужил десантником и вскоре после демобилизации напился и десантировался с пятого этажа на тротуар. Сломал спину и двадцать лет лежал на кровати. А потом умер. Это был мой дядя. Его я помню. Когда я был маленький и приезжал к отцу, тот много играл со мной. У дяди были висячие усы, как у американского дальнобойщика. Добрейшей души человек, честное слово. Только я, конечно, не представляю, как бабушка пережила все его проделки, а заодно и проделки отца. В 2007-ом году ей было восемьдесят три года. Она тоже была очень добрая и хорошо понимала, что если её не станет, с отцом обязательно произойдёт что-нибудь скверное. Заснёт с сигаретой во рту, пустит в квартиру маньяков, выбросится из окна, как дядя… Да мало ли! Что же касается самого отца, то он всегда радовался, когда я к нему приезжал (а приезжал я к нему один-два раза в год), и постоянно, напившись портвейна, звонил мне, приглашал в гости. Я обычно кидал трубку. В 2007-ом году мне хотелось думать, что ему, по большому счёту, наплевать на меня: что ему просто-напросто не с кем поболтать – вот он и пристаёт ко мне. Я тогда знал, что трёхкомнатную квартиру он завещал своему старшему сыну, а мне – хрен. Да и без этих коварных интриг мне попросту становилось страшно от той атмосферы угасания, что царила вокруг отца и его матери, и в третьей, пустой комнате, где двадцать лет лежал дядя, – среди пыли, пауков и пустых бутылок.

Отец обрадовался моему приезду. Он был навеселе и на мой вопрос, можем ли мы с подругой пожить в его квартире, пока не снимем собственное жильё, ответил, что, разумеется, можем, и его квартира – моя квартира. Выпив с ним пива, несколько раз услышав подтверждение договорённости и оставив в пустой комнате наши вещи, я отправился обратно в свой район, чтобы обсудить положение вещей с Ритой и Вадимом.

Я совсем не был уверен, что отец готов к набиравшим ход событиям и что он воспринял мои слова в верном ключе.

Вадим ещё не вернулся с работы, а Рита приняла меня радушно, как и обычно. Я крайне осторожно рассказал ей про Патрика, про то, что мы бомжи, и про отношения ФСБ и матери. Рита ответила, что насчёт ФСБ догадывалась, хотя и боялась спрашивать об этом раньше. Новость о Патрике она восприняла с крайней настороженностью. Вадим недолюбливал провинциалов, считал их людьми наглыми и подлыми, готовыми на всё, чтобы пробиться в москвичи. Рита разделяла его точку зрения. Оба они вскоре стали считать меня за восторженного дурачка. У них были на то причины: они знали, каким остолопом я становлюсь при появлении симпатичной барышни. Я ни на что не в обиде.

Впрочем, Рита предложила мне денег и продукты. Продукты я взял, а от денег отказался (в школе нас учили быть скромными).

Незаметно прошёл день. Патрик отработал своё и попытался поехать домой, но сложная система движения московских автобусов привела его в замешательство; его путь «домой» сильно удлинился, вымотав дополнительные силы и изрядно подействовав на нервы. Мы встретились у дома Риты – и оттуда начался новый путь: к отцу. Пока то да сё, совсем стемнело.

В подъезде отца сидела старушка-консьерж. Она долго не хотела пускать нас, мотивируя это тем, что-де в каждую квартиру проведены домофонные трубки, по которым можно связаться с хозяевами квартир. Она не могла не знать, что отец на такую трубку денег тратить не стал, – она просто решила над нами поглумиться.

Войдя, мы долго звонили в отцовскую дверь, и, хотя через глазок виднелся свет в прихожей, нам никто не открывал. Я пытался позвонить ему на телефон со своего сотового, однако в подъезде сеть не ловилась. Чтобы совершить, наконец, звонок, пришлось выйти на улицу. В квартире отца к телефону никто не подходил. Я подозревал, что он напился, и требуется хорошенько постучать в дверь, дабы тот проснулся. Намереваясь это сделать, я попытался снова войти в подъезд. Проклятая бабка выгнала меня обратно, пообещав вызвать милицию.

И мы остались одни, на улице.

***

Я тогда ещё верил, будто бы, помимо Димы, у меня осталось много хороших друзей. Я стал им звонить, тратя драгоценные деньги, но никто не мог приютить нас на ночь. Не зря говорят, что мать самое ценное в жизни. Если она отказалась принять тебя, то и никто не примет.

В гаражах поблизости орала пьяная шпана. Бабка-консьержка следила за нами через окошко каморки. С презрением поглядывали на нас довольные граждане, выходившие после длительного рабочего дня из автомобилей. «Опять маргиналы к нам во двор припёрлись», – думали они.

До этого я никогда не оставался ночью на улице. Мне стало страшно, но Патрик не должен был видеть моего страха. Я тогда рассуждал обывательскими формулами, а по ним «мужчина» в любой ситуации должен внушать женщине, что всё «будет хорошо».

– Всё будет хорошо, – сказал я таким тоном, что Патрик сразу понял: «Приехали. Пиздец».

В пригаражной забегаловке мы купили пива, крабовых палочек, сосисок и хлеба, и на одном из последних автобусов поехали в мой район. Я решил переночевать там: всё-таки места знакомые. Помню, мы ехали в автобусе, и Патрик говорил, как красив ночной город с его рекламными щитами, фонарями и горящими окнами, и мне становилось спокойнее. Это вам не нелепое «всё будет хорошо». Это магия слова. Патрик отлично знал, что ночью город красив потому, что в темноте не видно говна, но раз говна не видно, то в него куда легче вляпаться. Патрик знал, что мы в любой момент можем влипнуть в говно, но говорил о красоте.

На одной остановке в автобус вошла моя бывшая одноклассница и спросила, как у меня дела. В школе она была некрасивой забитой девчонкой, а потом её, видно, кто-то оприходовал, и она стала до тошноты самоуверенной и вульгарной девкой, хотя при её внешности можно было бы вести себя поскромнее. «Боже мой! – подумал я. – Мир не узнать! Год назад всё было совсем не так!». А год – он как мгновение.

На пустыре за железной дорогой разожгли костёр и жарили на нём хлеб и сосиски, пили пиво, чтоб не бояться. Когда костёр совсем было погас, я долго ещё кидал в него маленькие веточки, щепки, окурки, продлевая жизнь маленького пламени. Мне это казалось увлекательным и Патрику тоже. А потом мы, так и не наевшись, не напившись и не согревшись, набрали на помойке газет и картонок, залезли на пожарную лестницу подъезда моего дома и забомжевали. Было дьявольски холодно; наших газет-картонок не хватило даже на одного человека, так что пришлось потом наворовать половиков из-под дверей счастливых обитателей тёпленьких квартирок. Наконец, с грехом пополам устроившись, мы попытались уснуть. Страх мешал нам сильнее, чем холод. Мы боялись, что кто-нибудь придёт на пожарную лестницу и обидит нас, просто так, от нечего делать, и мы не знали, что ждёт нас завтра.

– Положись на меня, – сказал я Патрику. – Пока я не сдох, ты не пропадёшь.

И поклялся, что никогда не дам его в обиду.

***

То утро добрым не назовёшь. В семь часов нас поднял холод. Я был зол. Я спустился к себе на этаж и стал долбить кулаком в дверь квартиры. Открыла мать. Было видно, что она всю ночь не спала. Я сказал ей, что она свинья, если заставляет ночевать в такую холодину на улице. Но, несмотря на пережитую внутреннюю борьбу, страх и ненависть к ФСБ и вера в мой идиотизм не отпускали еёь.