Ричард Львиное Сердце

На этот раз он не успел возмутиться. Королева со свойственной ей непосредственностью рассмеялась и хлопнула в ладоши.

— Попался! Вы даже покраснели, дорогой сюзерен! Нет, я пошутила. А теперь спросите то, что должны спросить: как вы можете мне помочь в этом деле?

Филипп отлично знал как. И понимал, что эта дьявольски проницательная женщина, которая прочитала его мысли так легко, будто он написал их на листе бумаги, читает их и дальше. И поэтому знает, что он ей ответит.

— Вы, должно быть, пришли просить, чтобы я отправился с вами, мадам? — сказал король. — Да, это ужасное преступление, и мне до сих пор трудно понять, как мог поступить подобным образом император Генрих. Ну, с Леопольда что и взять — если бы в один прекрасный день под его шлемом не оказалось головы, это вряд ли сразу бы заметили! А Генрих казался мне и умнее, и честней. Видно, правду говорят, будто он связался с Братством Грааля, во главе которого стоит колдун Парсифаль.

— Правду, — подтвердила Элеонора. — Вы не спросили, каковы доказательства моих утверждений, и я не успела вам рассказать: есть люди, которые видели Ричарда в замке Леопольда. Они же оказались свидетелями, как, попытавшись бежать, он едва не погиб. Эти люди видели и императора, там же, в Дюренштейне. И тот, кого вы сейчас назвали, был с ним вместе. Парсифаль, магистр Братства Грааля.

На этот раз Филипп действительно вполне искренне поёжился и перекрестился:

— Тьфу! Христианский император якшается с чернокнижником! Слыхал я разные слухи об этом Братстве. Да, вы поведали мне о печальных событиях, ваше величество. Печальных и тревожных. И, конечно, вы правы: мне, как близкому родственнику короля Ричарда, следовало бы поехать в Рим с вами, чтобы...

— Нет, — прервала его королева. — Ехать в Рим я вас не прошу.

— Вот как?

— Да, Филипп, — снова прямой взгляд странных глаз, таких красивых, но всё равно больше мужских, нежели женских. — Не придумывайте, как лучше мне отказать! Я никогда не попрошу того, в чём мне откажут.

Невольно он сделал протестующее движение, и она вдруг жёстко взяла его за руку:

— Вы не любите Ричарда, я это прекрасно знаю. Вы его даже ненавидите. Там, в лагере под Птолемиадой, я всё отлично видела. Вас коробило, когда все рыцари и воины — англичане, французы, датчане, даже германцы — кричали «Слава Ричарду Львиное Сердце!». Вы недоумевали: отчего вас, который вложил в Крестовый поход больше всех денег и привёл самое большое войско, не славят хотя бы так же, как моего сына? Вы негодовали, узнавая, как Ричард совершает подвиг за подвигом, как он сметает на своём пути армии Саладина, как неверные бегут при одном упоминании его имени, сдавая города и крепости. Вы не понимали, как это получается, что он бросается в бой, имея за спиной всего двести рыцарей, и сокрушает несколько тысяч противников! [104]

104

Этот эпизод из истории Третьего крестового похода часто вспоминают историки. По свидетельству очевидцев, несколько тысяч воинов Саладина действительно обратились в бегство перед двумя сотнями христиан во главе с королём Ричардом.

Вы привыкли верить только в то, что может сделать человек. А в то, что Бог делает руками человека, когда человек верит в Него и не боится идти против зла, вы не верили никогда. Долгие месяцы величие Ричарда мучило вас, как незаживающая рана.

— Для чего вы мне это говорите? — отстраняясь, будто под градом пощёчин, спросил король Франции. — Какое вам дело, что за чувства я испытываю? Я тоже не выглядел трусом в Крестовом походе!

— Нет, — она опять покачала головой. — Вы просто были, как все остальные: там не было трусов. Многие отважные воины и рыцари, понимая, что им не достичь славы Ричарда, не завидовали ему, а любили его. Многие, но далеко не все. Поэтому и не удалось взять Иерусалим. Поэтому пришлось заключить договор с Саладином на несколько месяцев раньше, чем следовало бы. А говорю я всё это к тому, что вы меня не обманете! Вы радовались, думая, что мой сын утонул во время шторма год назад. Вы опечалились сейчас, узнав, что он жив.

Филипп-Август опустил голову, кусая губы и в ярости размышляя, как спровадить наглую аквитанку, не выходя за пределы куртуазного обращения. А то ведь все поймут, что она вывела его из себя!

— Но вы король, — вдруг совершенно другим тоном, с незнакомым прежде пылом произнесла Элеонора. — Вы — не сумасбродный Леопольд Австрийский и не чванливый герцог Бургундский. И не водитесь с колдунами, как император Генрих, верно, умирающий от зависти к своему отцу, великому Фридриху Барбароссе. У вас хватает и мудрости, и совести вести себя достойно, даже если вас посещают недостойные мысли. Вы могли пожелать смерти Ричарда, но вы не приказали бы убить его из-за угла или захватить на вашей земле, когда он, потерпев кораблекрушение, остался с тремя воинами и вынужден был тайно добираться до Англии. Я уверена, вы не сделали бы этого!

Сам Филипп вовсе не был в этом уверен, однако слова королевы заставили его вскинуть голову и распрямить спину. Думает она так или нет, но сказала настолько убедительно, что настроение короля разом изменилось.

— Право, а я думал... — начал он.

— Да кому какое дело, что мы думаем! — так же пылко прервала его Элеонора. — Только Бог вправе читать наши мысли и судить их. Поэтому простите меня: у всех нас бывают порывы, за которые Господь мог бы разом отправить нас в ад, не будь Он так бесконечно милостив. Человек хорош или плох не своими хорошими или дурными помыслами, а тем, каким из них он следует. Дурным намерениям следовать куда легче, так стоит ли удивляться поступку Леопольда или Генриха? Тем не менее я была бы глупа и наивна, если бы подумала, что вы оставите свою страну и отправитесь в Рим, чтобы присоединиться к моей жалобе. Я прошу вас только написать письмо его святейшеству.

— Написать письмо Папе?

Невольное облегчение, прозвучавшее в голосе короля, сказало Элеоноре, что она добилась своего. Заговори она сразу о письме, франкский хитрец сумел бы уйти от этого разговора и, напротив, стал бы обещать, что лучше сам отправится в Рим. А вот теперь ему некуда деваться!

— Напишете? — она улыбнулась. — Знаю, что напишете.

— Да, — он тоже постарался растянуть губы в улыбке. — Разумеется. Завтра же. Сегодня у меня действительно много дел. Да и своего писца я отпустил, а диктовать письмо столь важного содержания кому попало...

— Я и забыла, что вы не любитель сами писать послания! — воскликнула королева.

— О, только не думайте, что я не умею писать! — Филипп нахмурился, вспомнив, как в лагере под Птолемиадой Элеонора, будто бы невзначай, указала ему на ошибку, которую он сделал в письме, присланном Ричарду. — Но куда лучше, если это письмо будет написано красивым почерком и ровными строками.

Королева Англии опять наклонила голову, и он почти с торжеством заметил, наконец, пару седых волосков среди массы бронзовых прядей.

— Я тоже так думаю, — сказала она мягко. — Поэтому письмо привезла с собой. Вам осталось только подписать его, ваше величество.

Тройной хлопок в ладоши и точно из-под земли возле кресла королевы вырос юный паж, протянул плоский ларец. Элеонора вытащила из ларца аккуратный свиток. Там же лежали маленькая бронзовая чернильница, пара перьев, песочница [105] , огниво, свёрнутый моточек бечевы и кусок сургуча.

«Предусмотрела всё! — почти с трепетом подумал Филипп. — Ведь в самом деле ведьма!»

105

В Средние века чернила высыхали долго и не впитывались в бумагу до конца. Поэтому написанное посыпалось мелким песком, и когда тот подсыхал, впитав в себя лишние чернила, его стряхивали с листа. Писцы для этой цели носили с собой специальные песочницы.

— Могу я хотя бы прочитать? — спросил он, не сумев скрыть раздражения.

— А как же можно подписывать то, чего вы не читали? — изумлённо подняла брови женщина. — Так вам могут и чей-нибудь смертный приговор подсунуть, а вы возьмёте, да и подмахнёте.

Развернув свиток, король пробежал его глазами.

— Да, разумно и справедливо. Как бы вы ни думали обо мне, мадам, но я действительно возмущаюсь тем, что вытворили эти наглые германцы! И буду очень рад, если его святейшество накажет их.

«А хорошо бы было, если б Целестин отлучил Генриха от церкви! — мелькнула у него новая мысль. — Вот бы и повод появился отхватить у него Бургундию. Герцог-то Бургундский ни за что и никому не позволит усомниться в том, что он добрый католик! Ух, как можно сыграть на этом!»

Он улыбнулся такой приятной мысли, обмакнул перо в чернила и уверенно вывел на желтоватом листе свою подпись.

Глава 4 Признание герцогини Эльзы