Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Вечером 13 марта НКИД получил информацию об арестах. Гельфанд позвонил Стрэнгу и попросил его прийти в НКИД в 00:30. Когда они встретились, Гельфанд зачитал ему подготовленное заявление на тему арестованных. Двух британских и трех советских граждан отпустили. Остальные британцы находились в Москве и сейчас пытались договориться о допуске к ним консула. Стрэнг сделал пометки и попросил разрешения воспользоваться телефоном, чтобы позвонить послу. То, что произошло дальше, напоминает небольшую комедию.
Гельфанд подробно описал те события: «Чрезвычайно волнуясь и подергиваясь, Стрэнг добавил, что посол должен немедленно по телефону сделать мне какое-то сообщение. Вид Стрэнга показывал, что сообщение будет “не из приятных”. Поэтому я указал ему, что теперь уже очень поздно, я был лишь уполномочен сделать посольству записанное им сообщение и что не имеет никакого смысла делать мне какие-то заявления по телефону в настоящий момент, ибо я все равно не имею возможности эти заявления передать кому-либо сегодня. Поэтому я прошу Стрэнга объяснить это послу и рекомендовать всякие сообщения, если в них есть необходимость, отложить до завтра».
Гельфанд, очевидно, не хотел передавать своему начальству этот «неприятный» разговор с британским послом. Стрэнг, сочувствующий Гельфанду, ответил,
«Начал Овий раздраженным и достаточно наглым тоном, который в процессе беседы и моих твердых ответов постепенно снижал. Он сообщил, что только что получил поручение своего правительства довести до нашего сведения следующее (здесь он соврал, что поручение получено уже после отъезда Стрэнга ко мне в Комиссариат, тогда как Стрэнг за две минуты до этого предупредил меня, что у Овия есть для нас специальное сообщение)».
Затем Гельфанд записал довольно длинное заявление посла, который с трудом сдерживался. Овий утверждал, что в Великобритании общественность негодует из-за арестов, и это может повлиять на торговые переговоры. Это было первой угрозой советскому правительству. Второй было то, что британское правительство остановит торговлю с СССР. По словам Овия, в Великобритании никто не верит обвинениям, выдвинутым против арестованных. Правительство Его Величества требует подробных объяснений.
«Я снова здесь перебил Овия, — откровенно записал Гельфанд, — и сказал ему, что, с моей точки зрения, он имеет возможность передать в Лондон наш исчерпывающий ответ на поставленные посольством вопросы». Овий был недоволен и стал спрашивать дальше. Гельфанд повторил то, что сказал Стрэнгу, и заверил посла, что он получит все ответы.
«Нет, — ответил Овий, — мне нужно немедленно отчитаться перед моим правительством. Мне придется доложить, что арестованным грозит смерть и что их отправили в тюрьму из-за абсурдных обвинений. Мы пытаемся улучшить отношения между нашими странами, господин Гельфанд, вы и я, мы с вами дипломаты, и вы понимаете, что это значит!» Гельфанд не остался в долгу, но не смог должным образом отреагировать на завуалированную угрозу разорвать дипломатические отношения. «Почему, если Овий имел столь неотложные вопросы, на которые не может даже ждать ответа, он их не поставил сегодня в беседе с т[оварищем] Крестинским, а вспомнил задать их мне в половине второго ночи?» Это стало напоминанием для Овия, что уже поздно, и встреча вскоре закончилась. Для помощника заведующего Гельфанд смог достойно противостоять разъяренному британскому послу. В целом он считал, что Овий искал повод для ссоры. «По-моему, целесообразно ответить на последние вопросы Овия побыстрее для того, чтобы ограничить враждебную активность Овия и возможность его провокационных сообщений в Лондон» [178] .
178
Запись беседы Л. Б. Гельфанда с послом Великобритании Э. Овием. 14 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 3–8.
Разгар кризиса
На следующий день, во вторник, Овий понял, что наступил его звездный час, и отправил в Лондон телеграмму, в которой принялся разглагольствовать о советской «глупости» и о том, что советское правительство «не в своем уме». Британцы даже представить себе не могли, что у СССР на самом деле были причины арестовать британских граждан. Овий считал, что с Москвой можно говорить только на языке силы, и что «без угроз ничто не возымеет действия, если суд вынесет решение или начнется расследование, больше похожее на пародию, то мы остановим переговоры или даже разорвем дипломатические отношения». Таким образом, Овию было недостаточно одной угрозы, и он добавил новую — возможное прекращение дипломатических отношений. Британский МИД уже их разрывал в 1927 году, однако на Москву это никак не повлияло. А угрозы, по-видимому, должны были. «Может показаться, что дело зашло слишком далеко, — продолжал Овий, — но мне кажется, что одно только это должно привести их в чувство». Если только, конечно, продолжил посол, советское правительство не собирается выслать британские компании [179] . Юрисконсульт Министерства иностранных дел Джеральд Фицморис высказал свои сомнения и посоветовал не рубить с плеча [180] . Вначале Ванситтарт не хотел слушать юридические советы или проинструктировать Овия проявить осторожность.
179
Ovey. No. 39. 14 March 1933. DBFP, 2nd series, VII, 306–307.
180
Fitzmaurice’s minute. 15 March 1933. N1658/1610/38, TNA FO 371 17265.
Овий вернулся к этой теме на следующий день, 15 марта, на этот раз он говорил с начальником Гельфанда — Евгением Владимировичем Рубининым. Ссора поднималась вверх по служебной лестнице НКИД. Литвинов, видимо, надеялся, что его эта проблема не затронет. Овий снова задал по телефону те же вопросы, что Гельфанду ночью. Рубинин рассказал все, что знал, с учетом предоставленной НКИД информации.
«Овий делал усилия, чтобы сохранить спокойный тон в разговоре, — отмечал Рубинин, — и лишь один раз сорвался». И опять-таки, Овий сказал, что британцы взволнованы, и это может привести к еще одному делу «АРКОС», как это было в 1927 году, когда в советских торговых представительствах устроили обыски. Это прозвучало как еще одна угроза. Почему западные страны никак не могли понять, что на НКИД и Сталина угрозы не действуют?
«Я сухо ответил, — писал Рубинин, — что я действительно не могу понять смысла подобных аналогий и не рекомендовал бы давать беседе направления, в котором я не мог бы ее продолжать» [181] . Это был такой дипломатический способ сказать «пожалуйста, прекратите мне угрожать».181
Беседа Е. В. Рубинина с послом Великобритании Э. Овием. 15 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 89. Д. 24. Л. 9-12.
Получив ответы от Рубинина, Овий не успокоился и позвонил Гельфанду. Он задал ему все те же вопросы о судьбе британских заключенных: будет ли суд, будет ли он открытый или закрытый для публики, кто будет председательствовать на процессе. По словам Овия, ему велели получить ответы до того, как в тот же день состоится заседание Палаты общин. Посол зачитал телеграмму из Лондона и начал давить изо всех сил, чтобы добиться своего. Требовал, чтобы Литвинова проинформировали о «невозможном состоянии» англо-советских отношений, возникшем из-за того, что британских граждан обвиняют в государственной измене (так в исходном тексте телеграммы) и устраивают над ними показательный суд исключительно во внутриполитических целях. Эти слова Ванситтарт отправил Овию в качестве дополнительных инструкций [182] . «Это серьезное дело, — сказал Овий Гельфанду, — которое представляет собой огромную опасность для отношений СССР и Англии». И снова угроза. Гельфанд ответил, что у НКИД тоже нет ответов на все вопросы, но как только они будут, посла проинформируют. Поговорив с Овием, Гельфанд отчитался перед Литвиновым. Нарком отказался слушать полный текст британской телеграммы и велел сообщить об этом послу [183] . Стороны начали выходить из себя.
182
Vansittart to Ovey. No. 20. 14 March 1933. N1649/1610/38, TNA FO 371 17265.
183
Запись беседы Л. Б. Гельфанда с послом Великобритании Э. Овием (по телефону). 15 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 13–15.
Овий не успокаивался и принялся донимать Рубинина, хотя тот постарался предоставить всю необходимую информацию об аресте и судебном преследовании сотрудников «Метро-Виккерс» и о том, как с ними обращаются. Посол хотел выяснить, почему Литвинов отказался выслушать отчет о британской телеграмме. Рубинин ответил, что нарком никогда бы не признал законным британское заявление, в котором подразумевалось бы вмешательство во внутренние дела СССР. Но Овий не обратил внимания на эти слова и продолжал настаивать, что сотрудников «Метро-Виккерс» обвиняют без всяких доказательств. Он спросил, неужели Рубинин с ним не согласен? Как мог посол утверждать, что арестованные не виновны, не предполагая при этом, что ОГПУ действовало незаконно? В этом была вся суть, и Рубинин ответил, что он не компетентен отвечать на этот вопрос [184] . Как сказал Овий Ванситтарту: «Я жестко с ним [Рубининым] поговорил» об ответах на вопросы, которые пока не были получены. В отчете посла едва слышен голос Рубинина. По его мнению, советское правительство не понимало серьезности ситуации [185] .
184
Дискуссия Е. В. Рубинина с послом Великобритании Э. Овием. 16 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 18-2.
185
Ovey to Vansittart. Nos. 47–48. 15 March 1933. DBFP, 2ndseries, VII, 312–313.
Литвинов хотел, чтобы дело «Метро-Виккерс» не превратилось в громкий скандал, и именно поэтому изначально отказался встретиться с Овием и отправил к нему Гельфанда и Рубинина. 16 марта, через пять дней после ареста, Литвинов понял, что его стратегия не сработала, и согласился увидеться с послом. Они долго разговаривали. Учитывая яростные телефонные звонки и непрекращающиеся встречи с Гельфандом, Рубининым и Крестинским, читатели могут предположить, что Овию пришлось с Литвиновым нелегко. Нарком умел вести себя соответствующим образом, когда встречался с правительствами и дипломатами, недружелюбно настроенными по отношению к СССР. Однако в этот раз он выслушал взволнованного посла и его уже многократно повторенные слова о риске для англо-советских политических и торговых отношений. В Палате общин выступало несколько членов правительства, и Литвинову пришлось выслушать Овия, который решил зачитать речь исполняющего обязанности премьер-министра Стэнли Болдуина, пока Рамсей Макдональд был в Женеве.
Когда нарком наконец отреагировал на речь посла, ему было что сказать. Если кратко, то речь шла о следующем: британское правительство, видимо, полагает, что его граждане могут не соблюдать советские законы, и их нельзя арестовывать и привлекать к ответственности. Но это невозможно, а также невозможно их выпустить только потому, что британское правительство утверждает, что они невиновны. Так случалось, что граждане других государств нарушали законы стран, в которых они жили, и из-за этого возникали сложности в отношениях между государствами. Но это происходило и в других странах, а не только в СССР. В международных отношениях такое случается, но каким-то образом решается, а дела сдаются в архив. «Международные отношения — сказал Литвинов, — определяются и должны определяться более высокими и глубокими соображениями, чем подобные эпизоды». Но Овий все равно нервничал. Он стал задавать вопросы о подробностях дела. В большинстве случаев Литвинов, если не знал ответа, обещал спросить и дать послу знать, когда он получит дальнейшую информацию. Тогда Овий немного успокоился и спросил Литвинова, как бы он посоветовал ему себя вести. Нарком согласился дать «неофициальный» ответ. «Я думаю, — сказал он, — что как посол, так и его правительство проявляют слишком большую нервозность в этом деле и подымают слишком много шума. Это не в интересах дела. С одной стороны, и Болдуин, и посол высказывают убеждение в абсолютной невиновности арестованных, а в то же время рассуждают так, как будто виновность всех арестованных будет обязательно доказана и что их неизбежно всех ждет расстрел».