Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Майский также писал об Овие и его роли в кризисе. «У вас, в Москве, по-видимому, существует представление, что Овий по всем спорным вопросам всегда занимает более непримиримую позицию, чем его лондонское начальство. Мне кажется, что это не совсем так… Одно из двух, — или Овий полностью отражает точку зрения Форин-офиса, или же Форин-офис слишком легко поддается убеждениям Овия». На самом деле у Майского сложилось впечатление, что британский МИД занял «бескомпромиссную позицию». Возможно, это было действительно так на первом этапе, но если мы говорим про 21 марта, то в это время Ванситтарт уже пытался замедлить движение к дипломатическому разрыву. То есть Майский был прав, по крайней мере, если говорить про первые дни кризиса. Он предупреждал, что британский Кабинет министров может ввести торговое эмбарго. Майский полагал, что советскому правительству нужно стоять на своем в принципиальных вопросах, которые касаются суверенитета страны, но можно пойти на уступки в том, что не задевает суверенные права СССР, например, в вопросе залога. «Такое маневрирование несомненно укрепляло бы в правительстве более умеренное крыло и вместе с тем давало бы меньше материала для антисоветской демагогии в печати» [215] .
215
М.
Из своего «английского окошка», как он его назвал, Майский отправил «в виде частного письма для Вас лично» депешу Литвинову, позволив себе предложить пути выхода из кризиса, которые будут «с минимумом неприятностей для нас». Хотя он откровенно написал, что не стоит себя обманывать, это дело оставит «серьезный след в советско-английских отношениях» в будущем. Поэтому Москве надо завершить судебный процесс как можно быстрее, без промедлений. «Ибо раз хирургическая операция неизбежна, то лучше ее сделать скорее, чтобы раньше мог начаться после операции процесс постепенного заживления раны». Но важно, чтобы судили инженеров «Метро-Виккерс», а не саму компанию. Как сказал директор компании сэр Феликс Поул, «Метро-Виккерс» хотела бы продолжить работу в СССР, «в крайнем случае, готов был бы примириться на признании виновности тех или иных индивидуальных служащих компании». Если суд задастся целью обвинить компанию, то тогда она, чтобы защититься, будет, само собой, выступать против советского правительства. «Это очень серьезная вещь», — добавил Майский. Доказательства должны быть убедительными, и если будут вынесены обвинительные приговоры, то наказание не должно быть суровым. Он также выдвинул и другие предложения, как можно успокоить британское общественное мнение и выйти из кризиса [216] . Литвинов передал письмо Майского Сталину, осторожно его дополнив. Он считал, что Майский порой «слишком оптимистичен», но однозначно согласился с ним по ключевым вопросам выхода из кризиса с минимальными потерями [217] . Он также рекомендовал дать визы британским корреспондентам. Поскольку Майскому задавали вопросы, нужно было принять решение, и Литвинов спросил Сталина, будут ли они допускать журналистов и в каком количестве: «Коллегия НКИД, обсудив этот вопрос, пришла к заключению, что, поскольку мы говорим о гласности процесса и о наличии серьезного обвинительного материала, который должен убедить всех беспристрастных людей в виновности подсудимых, огульный отказ был бы неправильно истолкован». Время суда приближалось, поэтому решение необходимо было принять как можно быстрее [218] .
216
М. М. Майский — Н. Н. Крестинскому. 24 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 85–88.
217
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 31 марта 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 146.
218
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 2 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 94. Д. 78. Л. 50.
В тот день, когда Литвинов последний раз встретился с Овием, к Майскому приехал Джордж А. Макмиллан, член парламента от консерваторов и издатель, а также Артур Маршалл из «Бекос Трейдерс». Макмиллан явно был в советском посольстве новеньким, а Маршалл — завсегдатаем еще с 1920-х годов. Он был предпринимателем, и у него имелись экономические интересы в России еще до революции, поэтому он хотел заключить контракты с советским правительством. Таким образом он стал посредником между советскими дипломатами и британским МИД. Ванситтарт не хотел, чтобы в деле «Метро-Виккерс» были промежуточные звенья, так как не был уверен, что он получит точную информацию. «Более того, — добавил он, — на данном этапе мы не можем пытаться урегулировать вопрос во внесудебном порядке за спиной сэра Э. Овия и с помощью этого довольно хитрого метода» [219] . Тут Ванситтарт и Литвинов имели схожую точку зрения как о самом принципе, так и о фигуре Маршалла. Нарком терпеть не мог работать с посредниками, так как они редко правильно понимали, что им говорят, или же просто хотели заключить договоры с советским правительством. «Мой опыт в НКИД убеждает меня во вредоносности всяческих посредников, — объяснял Литвинов Майскому. — Исключения бывают так редки и случайны, что ради них не стоит нарушать общее положение об их нежелательности» [220] .
219
Vansittart’s minute. 29 March 1933. N2309/1610/38, TNA FO 371 17267.
220
М. М. Литвинов — И. М. Майскому. 4 мая 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 248–252.
Тем не менее никого лучше Маршалла найти не получалось, а обеим сторонам было удобнее работать через посредника. В Москве и Лондоне накалялись страсти. Британскому МИД приходилось иметь дело с разозленными журналистами и решать щекотливую проблему посла Овия. Почему это было так сложно — другой вопрос. Москва не собиралась поступаться принципами советского суверенитета и капитулировать перед британцами, а Овий подвергался беспощадной критике.
Майский поприветствовал Макмиллана и Маршалла в посольстве и записал их разговор. Макмиллан начал с того, что сказал, что представляет тех консерваторов, которые выступают против разрыва дипломатических отношений с СССР и за развитие торговли. Он также добавил, что недавно ездил в СССР и считает себя его «другом». «В довольно ярких красках, — писал Майский, — он описал мне настроения, господствующие сейчас в Консервативной партии. Настроения эти крайне опасны и угрожающи. До московских арестов большинство консерваторов относились к СССР в общем и целом спокойно. Сравнительно большая группа твердолобых злобствовала по “русскому вопросу”, но не имея сколько-нибудь серьезного влияния». После арестов начался ад.
«События в Мск [Москве] дали изумительный козырь в руки твердолобых. Он прямо свалился к ним “с неба”. Они никогда не могли даже мечтать о столь выгодном для себя лозунге. Неудивительно, что твердолобые лезут из кожи вон и стараются до максимума использовать благоприятную ситуацию. Их задачей является введение
эмбарго на советские товары, но если им удастся достигнуть своей цели, то следующим этапом будет разрыв дипломатических отношений».По словам Макмиллана, бушевали не только «твердолобые», гудело почти все руководство Консервативной партии. «Таких людей, как он сам, сохранивших трезвую голову и не забывающих о завтрашнем дне, в Консервативной партии сейчас сравнительно мало. Если бы правительство завтра вышло перед парламентом и заявило о разрыве отношений с СССР, — вся Палата (за исключением лейбористов и, может быть, десятка — другая либералов) встретила бы такое заявление оглушительными аплодисментами». Что тогда делать? Макмиллан сказал: «Я готов помочь, чем только могу… разрешить конфликт». Он попросил советскую сторону сделать ответный «жест» и освободить четырех оставшихся арестованных под поручительство без необходимости выплачивать залог. Так, возможно, удастся изменить тенденцию и предотвратить разрыв дипломатических отношений. Макмиллан и Маршалл сказали, что они постараются использовать свое влияние в консервативных кругах, чтобы найти выход из кризиса.
Майский не записал, как отреагировал на предложение Макмиллана, но отметил, что 29 марта, на следующий день, после обеда Маршалл снова приехал к нему на встречу. Он утром разговаривал с Кольером в МИД.
«По словам Маршалла, Кольер высказался в том смысле, что переговоры Овия с тов[арищем] Литвиновым в Мск [Москве] зашли в тупик, что Ф. О. [Форин-офис] не может толком себе объяснить, в чем там дело и почему у Овия ничего не выходит, но факт тот, что в Москве положение плохое. Поэтому в Ф. О. [Форин-офисе] назревает желание перенести переговоры из Мск [Москвы] в Лондон и попробовать чего-нибудь добиться с этого конца».
Майский снова не рассказал, как он отреагировал на полученную информацию. Маршалл уехал и вернулся вечером. Он снова разговаривал с Кольером. «На этот раз он пришел с такого рода “предложением”: если бы я попросил свидания с Кольером или Ванситтартом, то они охотно со мной поговорили бы о создавшемся положении и, может быть, мы общими усилиями могли бы найти какой-нибудь приемлемый для обеих сторон выход». Но Майский ответил, что не видит смысла в этой встрече: ведь газеты уже объявили, что на следующий день будет введено эмбарго на торговлю с СССР. А если это действительно так, то значит, государство не хочет сглаживать ситуацию, а, наоборот, идет на обострение конфликта. О чем тогда говорить?
Маршалл вернулся следующим утром, 30 марта. Он сказал Майскому, что накануне вечером ездил в МИД на встречу с Кольером и еще одним сотрудником, чье имя он отказался называть. Возможно, это был Олифант. Маршаллу сказали, что законопроект рассматривать не будут, чтобы не мешать попыткам урегулировать конфликт. На следующее утро в британском МИД Маршалл выяснил, что законопроект все-таки будет представлен в парламенте. Причиной стало официальное сообщение в ТАСС о последней встрече Литвинова и Овия. Оно вызвало «бурное возмущение» и было воспринято как признак советского упрямства. Поэтому в МИД было принято решение все-таки рассмотреть в парламенте законопроект. Маршалл также добавил, что Ванситтарт хотел пригласить полпреда на встречу, однако Майский повторил, что при условии введения эмбарго в ней нет никакого смысла. Маршалл снова вернулся в МИД. Он позвонил Майскому и сообщил, что рассмотрение законопроекта откладывается до тех пор, пока Овий не вернется в Лондон, так как с ним хотят «проконсультироваться». Саймон решил прояснить этот вопрос, чтобы прекратить слухи о том, что правительство планирует разорвать дипломатические отношения с Москвой.
Это все произошло утром 30 марта. В полдень в тот же день Кольер позвонил в посольство и пригласил Майского на встречу в МИД. Майский отказался, так как подумал, что у Кольера недостаточно полномочий для принятия решений, и он может выступать только качестве передатчика информации. Пока они говорили по телефону, вернулся Маршалл и сообщил, что «настроение в МИД намного лучше. Дела идут на лад, и Майскому надо обязательно принять приглашение Кольера. Макмиллан отстаивал интересы СССР. Освобождение заключенных под поручительство без залога произвело бы «большое впечатление» в Лондоне. По словам Маршалла, в МИД полагают, что подобный «жест» изменил бы «настроение влиятельных кругов» и был бы воспринят как проявление стремлений СССР найти выход из кризиса. Майский был настроен скептически. Маршалл уговаривал его дать Москве рекомендации. «Я сказал Маршаллу, — написал Майский в отчете в Москву, — что не вижу пока никаких конкретных проявлений доброй воли со стороны британского правительства, наоборот, я все время слышу из разных деловых источников сообщения о предполагаемом разрыве экономических и даже дипломатических отношений с нашей страной. Я не могу делать Мск [Москве] никаких предложений по урегулированию конфликта, ибо в создавшейся обстановке из этого ничего не может выйти».
Майский также с подозрением отнесся к приглашению Кольера, имевшего более низкое звание, чем у постоянного заместителя министра Ванситтарта. Мы обсуждаем важные политические вопросы, сказал Майский Маршаллу, а не проблемы второго или третьего уровня. Их необходимо обсуждать с министром или его заместителем. При всем уважении к Кольеру, выход из сложившегося кризиса следует обсуждать не с ним. Проблема в том, что Саймон заявил, что он не сможет ничего сделать, пока не встретится с Овием. За несколько дней ничего не случится. Непонятно, сказал ли это все Майский Маршаллу или просто зафиксировал для НКИД. В любом случае он решил отправить на встречу с Кольером первого секретаря советского полпредства Самуила Бенциановича Кагана. Это было безопасным шагом. Маршалл уехал в МИД, а через полчаса Кольер позвонил Кагану и пригласил его на встречу. Каган сразу же уехал. Как писал Майский, результатом стало следующее: Кольер сказал, что он говорит от лица Саймона, и что британское правительство не собирается разрывать экономические или дипломатические отношения и не пытается найти предлог для введения советского торгового эмбарго. Это звучало многообещающе, хотя Майский постарался воздержаться от комментариев в отчете [221] .
221
Дискуссии И. М. Майского с представителями МИД Великобритании. 28 марта — 3 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 13. П. 91. Д. 24. Л. 156–163.
Возможно, читателю будет интересно узнать, сохранились ли какие-нибудь записи Кольера или его коллег об этих событиях. На самом деле да. В Лондоне активно обсуждали залог или освобождение под поручительство. Директору «Метро-Виккерс» Поулу вначале не понравилась эта идея, но потом он изменил свое мнение и попросил Маршалла обсудить этот вопрос с Майским. Их разговор состоялся уже после встречи с Макмилланом и Маршаллом 28 марта.
Майский рассказал о своей встрече с Маршаллом. По его записям становится понятно, что, как выяснил Маршалл, МИД хочет перенести обсуждения в Лондон, поскольку переговоры между Овием и Литвиновым зашли в тупик.