Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.

Литвинов встретился с Нейратом в Берлине. Переговоры продлились полчаса. Они уладили спор из-за журналистов, но серьезный разговор о советско-германских отношениях не состоялся.

Снова, как и во время встреч с Дирксеном, была затронута тема отношений с Польшей и Францией. «Я отметил, — писал Литвинов в своем дневнике, — что мы так же, как и Германия, будем стремиться к дальнейшему сближению с этими двумя странами. Я в шутку добавил, что наше расположение к Франции и Польше будет повышаться по мере роста любви Германии к ним. Нейрат ответил, что он не возражает против такого рода “конкуренции”». Но если серьезно, то как могла получасовая встреча решить проблему советско-немецких отношений? Нейрат пожелал Литвинову удачи в США [325] . Как оказалось, успешное завершение дела, по которому Литвинов ездил в Вашингтон, повлияло на советскую политику по отношению к Германии. В Москве Дирксен наносил прощальные визиты в НКИД и повторял все то, что уже много раз было сказано. Крестинский написал в дневнике, что он вежливо его слушал, но в привычной для СССР манере предпочитал не отвечать [326] . Какой в этом был смысл?

325

Беседа с К. фон Нейратом. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 28 октября 1933 г. // СССР — Германия, 1933–1941. С. 78–80.

326

Встреча с германским послом Г. фон Дирксеном. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 28 октября и 1 ноября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 17. П. 77. Д. 1. Л. 347–343.

ГЛАВА V «КУЙ ЖЕЛЕЗО, ПОКА ГОРЯЧО»: УКРЕПЛЕНИЕ ОТНОШЕНИЙ С ФРАНЦИЕЙ 1933 ГОД

Пока шли переговоры с Германией и Польшей, советские дипломаты активно работали в Париже. Вначале казалось, что в укреплении франко-советских отношений больше заинтересованы французы, чем СССР. Шел январь 1933 года. Советское посольство чувствовало французский интерес. Пьер Кот, молодой представитель партии радикалов и заместитель министра авиации, предложил помощь в решении различных вопросов, которые возникали во время работы с МИД Франции [327] .

327

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 1 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 2–4.

Обмен военными атташе

«Надо ковать железо, пока горячо», — рекомендовал Довгалевский, чтобы не упустить удобную конъюнктуру «для завязывания прямой и серьезной связи с французским воен[ным] ведом[ством] и Генеральным штабом и военной промышленностью». Он предложил двигаться вперед по вопросам обмена военными и морскими атташе. Французы не хотели проявлять инициативу, так как считали, что это станет для них публичным унижением. «Мне удалось в частном разговоре заинтересовать этим вопросом… Пьера Кота, без того, чтобы я сам выказывал интерес к нему (подробнее вам расскажет тов[арищ] Розенберг)». Довгалевский попросил разрешить ему «неофициально затронуть вопрос» в разговоре с МИД Франции. Он полагал, что это можно сделать, не рискуя потерять лицо («наш престиж»), и получил отказ. Как трогательно: просто двое юных влюбленных, робеющих сделать первый шаг! Больше никаких банальных расшаркиваний! Довгалевский попросил немедленно прислать ему указания [328] . Однако это была излишняя предосторожность, так как посол Дежан уже в ноябре 1932 года рекомендовал назвать имя военного атташе. В феврале французское и советское правительства договорились: полковник Эдмон Мендрас едет в Москву, а комдив Семен Иванович Венцов — в Париж [329] .

328

В. С. Довгалевский — Н. Н. Крестинскому. 9 января 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 8-10.

329

Leger to Dejean. No. 33. 15 Feb. 1933. MAE, Bureau du chiffre, telegrammes au depart de Moscou, 1933–1934; Dejean. No. 20. 21 Feb. 1933. MAE, Bureau du chiffre, telegrammes a l’arrivee de Moscou, 1933–1934.

Дела пошли быстрее, когда 30 января Гитлер стал канцлером. Пора было выкидывать тусклый светильник. «Приход к власти Гитлера, как иначе быть не могло, — считал советский временный поверенный Розенберг, — усилил здесь настроение сдержанной тревоги» [330] . Крестинский относился к этому скептически. По его мнению, «маневр временного характера», продиктованный событиями в Германии или еще где-то, облегчал наш ответ им. «Мы его делаем, — писал Крестинский, — так как советофильские выступления во Франции льют до известной степени воду и на нашу мельницу» [331] .

330

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 11 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 30–32.

331

Н. Н. Крестинский — В. С. Довгалевскому. 19 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 38–39.

Розенберг не знал, что думать. Сложилась «интересная ситуация»: французский Генеральный штаб хотел тесно сотрудничать с верховным командованием СССР. По мнению Розенберга, подобный расклад назревал несколько месяцев, но начальник Генштаба генерал Морис Гамелен был против. Розенберг был потрясен, так как велись разговоры о возрождении военного союза и даже о выдаче кредита. Он отмечал, что «более ярые сторонники сближения с нами» в Генштабе говорили и о том, и о другом. «Я Вам сигнализирую все это, так как эти настроения, повторяю, характеризуют политическую атмосферу Парижа, ими болеет Эррио». Франция была обеспокоена. Она ощущала свою изоляцию и искала выход. «Вреда от этого всего по-моему нет, поэтому мне сдается, можно выждать дальнейшей кристаллизации всех этих разговоров, не поощряя их прямо, но и не обливая ретивых французов ушатами рационалистической жидкости» [332] .

332

М. И. Розенберг — М. М. Литвинову. 25 февраля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 40–41.

Крестинский полагал, что это всего лишь «маневр», но Розенберг, опасавшийся упустить такую возможность, думал, что дело не только в этом.

«Вы склонны считать происшедшую перемену в здешних настроениях как большой маневр. Большой маневр — это тоже неплохо, если он находится в соответствии с теми маневрами, в которых мы сами нуждаемся в настоящее время. Я лично склонен, однако, считать, что мы имеем дело с известным поворотом во французской политике, поворотом, за основательность которого, конечно, трудно поручиться, но все-таки с поворотом. Об известном сдвиге в настроениях можно было говорить и до прихода к власти Гитлера, но последнее событие придало этим настроениям более определенную форму и направление».

В парижской ежедневной газете «Ле Журналь» вышла статья, в которой утверждалось, что «в воздухе витает франко-советский военный союз». Розенберг писал: «Маневр или поворот, — но несомненно большое давление за “сближение” с нами в последнее время исходит от Генштаба» [333] .

Михаил Семенович Островский

Слова Розенберга подтвердил его коллега, живущий в Париже, — Михаил Семенович Островский, возглавлявший «Союзнефтеэкс-порт» во Франции (советский нефтяной синдикат). Островский будет играть важную роль в этой книге, особенно после того, как его назначат полпредом в Бухаресте в 1934 году. Он был франкофилом и свободно говорил по-французски. Он даже любил вставлять французские обороты в свои отчеты, которые он отправлял в Москву. Как и Розенберг, Островский хорошо ладил со своими французскими

333

М. И. Розенберг — Н. Н. Крестинскому. 25 февраля 1933 г. // Там же. Л. 43–45.

коллегами, что помогало улучшать отношения между Францией и СССР. Учитывая его обязанности, он был тесно связан с Министерством обороны и «Компани франсез де петроль», а в особенности с полковником Жаном де Латром де Тассиньи и вице-президентом компании Робером Кейролем.

Французский министр авиации П. Кот. 1933 год

По словам Островского, де Латр («мой полковник», как он любил его называть) был серым кардиналом генерала Максима Вейгана, вице-президента Высшего военного совета. Эта должность считалась очень высокой в военной структуре. У Островского сложились близкие отношения с де Латром, так как он пытался укрепить франко-советские связи. С Кейролем он сблизился для этих же целей. В итоге смог, например, получить тайную информацию о ссоре, которую затеял новый министр авиации Пьер Кот, выступивший в Женеве с противоречивым докладом о европейской безопасности. Вейган в знак протеста подал в отставку, но председатель Совета министров Даладье отказался ее принять. Тогда Вейган пошел к президенту республики Альберу Лебрену, который попросил его забрать прошение и держать себя в руках. Подождите до лучших времен, сказал Лебрен, скоро они настанут. «Готовьтесь к великим событиям, но пока сохраняйте спокойствие и держите армию наготове». Де Латр полагал, что Вейган не справился и «собирается уйти», так как «устал от этих политиканов».

По отчетам Розенберга и Островского видно, что настроение в Париже менялось даже на уровне Министерства обороны. Вейган отправил де Латра встретиться с Эмилем Буре, работавшим в ежедневной парижской газете «Ордр». Она принадлежала влиятельной группе руководителей черной металлургии. Генштаб хотел, чтобы «Ордр» изменила свой враждебный настрой по отношению к СССР, и Буре стал работать над этим заданием. Вы видите, как обстояли дела в Париже. Еще один журналист, некий Пьер Доминик, опубликовал гадкую статейку о СССР в радикальной социалистической газете «Републик». Де Латр вызвал его на ковер. Журналисту было велено изменить подход, или (как сказали Островскому) будут опубликованы документы, которые связывают Доминика с «кошельком» итальянского посла в Париже. «Я должен, — сказал Кейроль, — обратить Генштаб и наших политиков в просоветскую веру. Я считаю, что на данном этапе выполнил это задание и неплохо справился». Следующим шагом, по мнению Островского, были большие банки — их необходимо было обработать. «Начинаю я с [Горация. — М. К.] Финали, председателя Парижско-нидерландского банка («Банк де Пари э де Пеи-Ба»), самого антисоветского банка в Париже». Это должно быть проще, чем обработать Генштаб и политиков, хвастался Островский. Дело было в начале 1933 года. Внешнеполитический флюгер дрожал и менял направление.

Островский также сообщил, что в Москву в качестве посла приедет Шарль Альфан. Он входил в окружение Анатоля де Монзи, который в 1920-х годах пытался наладить отношения с СССР, но безуспешно. Альфан выступал в поддержку сближения с СССР. Про нового военного атташе полковника Мендраса также говорили, что у него просоветская позиция. Островский обедал с Мендрасом перед его отъездом в Москву. Он произвел на него хорошее впечатление. Мендрас преподавал артиллерию в Академии Генштаба.

Островский подметил, что новый атташе неплохо говорит по-русски и бывал в России до войны. По словам Кейроля, коллеги считали Мендраса русофилом. В 1919 году он представил отчет, выступив против военного вторжения Франции на территорию Южной России. Однако результата добиться не удалось. Мендрас производил впечатление «скромного, вдумчивого человека, взвешивающего каждое слово, очень сдержанного». Он много говорил о своем желании продвигать франко-советское сближение, «но без обычного французского пафоса и трескучих фраз». Островский написал письмо наркому обороны Ворошилову, в котором рассказал про обед с командным составом, и добавил легкомысленную приписку: «Если благополучно пройдет май — войны в Европе в этом году не будет» [334] . В воздухе уже витали разговоры о войне. Заканчивался февраль 1933 года. Островский хорошо разбирался в обстановке в Париже и был воодушевлен успехами советских дипломатов в продвижении франко-советского сближения. Все было так хорошо, что даже не верилось [335] .

334

М. С. Островский — К. Е. Ворошилову. 23 февраля 1933 г. // РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 432. Л. 61–64, опубл.: Вторая мировая война в архивных документах. 1933 г. URL:(дата обращения: 23.11.2023).

335

См. также: Vershinin A. «My Task Is to Get into the French Army»: Soviet Strategy and the Origins of Soviet-French Military Cooperation in the 1930s // Journal of Strategic Studies. Vol. 44. No. 5 (2020). P. 685–714; Guelton F Les relations militaires franco-sovietiques dans les annees Trente // La France et l’URSS dans l’Europe des annees 30 / M. Narinskii et al. Paris: Presses de l’Universite de Paris-Sorbonne, 2005. P. 61–72.

Сложно сказать, где больше сплетничали о политике и готовности начать диалог с советскими дипломатами — в Париже или других столицах, однако во Франции было много политиков и салонных завсегдатаев, которые были более чем открыты для общения. Для встречи хорошо подходил парижский отель «Лютеция», расположенный в VI округе.

Можно было услышать самые разные истории, например, о том, откуда сыскная полиция узнает всю «подноготную Кремля». Вероятно, от «народного комиссара, который часто приезжает в Париж». Во всяком случае так утверждал специалист по делам России, «некий Алек». Разумеется, это был не Литвинов, хотя порой он на самом деле довольно свободно общался с зарубежными дипломатами. Также ходило много сплетен о советской общине в Париже и всяких русских эмигрантах, которые распространял клерк префектуры полиции по фамилии Лажери, хорошо осведомленный обо всех делах. В Генштабе главным сторонником франко-советского сближения был генерал Вейган. Главным противником — генерал Анри Альбер Ниссель, ненавидящий Советскую Россию еще с самых первых дней большевистской революции. Масоны в высокопоставленных военных кругах и полиции играли роль информаторов и тайно следили за «реакционерами», такими как Вейган. Эти истории представляют сомнительную ценность для историка, но они были достаточно интересны, чтобы пересказать их в Москве [336] .

336

В. А. Соколин — Е. В. Рубинину. 26 апреля 1933 г. // АВПРФ. Ф. 010. Оп. 8. П. 32. Д. 89. Л. 56.