Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг.
Шрифт:
Он хотел добить пакт? Ведь Леже никогда не проявлял энтузиазма в деле о взаимопомощи. Что случилось с Поль-Бонкуром? Наверно, Литвинов состроил гримасу, когда читал эту телеграмму. Это был тот самый ушат холодной воды Розенберга, только теперь его вылили на Литвинова. Однако Политбюро одобрило переговоры с Францией по вопросам коллективной безопасности. Было слишком поздно менять курс. И в любом случае взаимопомощь была единственным способом борьбы с нацистской Германией. Придется искать решения. В начале января Леже действительно пригласил Довгалевского в МИД, чтобы продолжить разговор, начатый 28 декабря. В результате была выпущена нота, в которой обсуждалось вступление СССР в Лигу Наций и взаимопомощь. Когда читаешь этот документ, то создается ощущение, что инициатива исходила от советской стороны, а не от Поль-Бонкура. В конце в ней говорилось, что когда отдел достаточно исследует данные вопросы, он снова пригласит Довгалевского [392] . Таким образом, получается, что энтузиазм Поль-Бонкура наткнулся на аппарат МИД Франции.
392
Note du departement. Conversations politiques franco-russes, confidential. 4 Jan.
1934. DDF, 1re, V, 402–405.
Нужно было что-то делать с этой неудачей. Политбюро приняло официальное решение утвердить новую долгосрочную политику, ориентированную на Францию. Соответственно, в середине января 1934 года Литвинов предложил Сталину создать новую еженедельную газету на французском языке и заменить ею немецкую «Москауэр рундшау», которая недавно прекратила работу. Нарком искал авторитетный способ рассказать о советской политике и донести советский взгляд на международные отношения до более широкой аудитории, но в особенности до «политических кругов существенных для нас стран». То есть Франции, Малой Антанты
Литвинов попросил Политбюро дать ему разрешение на новое издание, и он его получил [393] . Газету назовут «Журналь де Моску». Переход с немецкого на французский язык и выбор его в качестве канала коммуникации с внешним миром свидетельствует об изменении в советской внешней политике.
ГЛАВА VI
У МОСКВЫ ПОЯВЛЯЮТСЯ СОМНЕНИЯ: УКРЕПЛЕНИЕ КОЛЛЕКТИВНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ
1933–1934 ГОДЫ
Новый немецкий посол в Москве ощутил на себе изменения в советской политике. Речь идет о Рудольфе Надольном. Раньше он работал в немецком посольстве в Турции. Как и Дирксен, он выступал за сохранение Рапалло — «старой», или «предыдущей», политики и надеялся, что получится все вернуть на свои места. Надольный прибыл в Москву 16 ноября 1933 года. В это время советская политика склонялась в сторону коллективной безопасности. Литвинов был в США, и нового посла встретил Крестинский. Последовал обычный обмен вежливыми репликами, как положено в данном случае. Крестинский полагал, что Надольному придется труднее, чем его предшественнику. Посол ответил, что надеется восстановить хорошие советско-немецкие отношения. Различия в политических системах привели к «недопониманиям», но их следует преодолеть. По словам Крестинского, так полагают многие немецкие политики и дипломаты, но не нынешнее руководство Германии, которое уже давно высказывается против Рапалло. Поэтому, скорее всего, Надольный столкнется со сложностями в Москве, подчеркнул замнаркома, «при этом не с нашей стороны». Посол ответил, что политики обычно критикуют своих предшественников, пока сами не придут к власти. А потом им приходится придерживаться той же самой политики, что и их политическим соперникам. Крестинский отметил, что СССР никогда не стремился к изменениям предыдущих отношений, и если Надольный вернет все, как было, то он может рассчитывать на положительную реакцию советской стороны [394] . Надольный снова встретился с Крестинским через неделю. На этот раз разговор продлился дольше, и он был в духе предыдущего посла. Не изменился и стандартный ответ замнаркома: действия германского правительства противоречат словам его представителя. Надольный попросил назначить встречу с Молотовым. Ему ответили, что он слишком занят. Если говорить про личное общение, то к послу относились со всем уважением. Однако на обед в его честь пришли только сотрудники посольства и их коллеги из НКИД [395] .
393
М. М. Литвинов — И. В. Сталину. 16 января 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 96. Д. 11. Л. 52–53.
394
Встреча с германским послом Р. Надольным. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 17 ноября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 16. П. 71. Д. 1. Л. 356–354.
395
Встреча с германским послом Р. Надольным. Выдержка из дневника Н. Н. Крестинского. 25 ноября 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 16. П. 71. Д. 1. Л. 373–365; Н. Н. Крестинский — С. А. Бессонову. 4 декабря 1933 г. // Там же. Л. 378–377.
«Майн кампф»
В следующий раз Надольный приехал в НКИД на встречу с Литвиновым после его возвращения из США и Италии. В отличие от Крестинского нарком не стал любезничать с послом. Во всяком случае такой вывод можно сделать из его записи разговора. Литвинов только вышел на работу, и у него было назначено много встреч с послами, поэтому у него оставалось мало времени на Надольного. Разговор шел все в том же ключе, который можно охарактеризовать поговоркой «чья бы корова мычала». Литвинов озвучил послу перечень жалоб. Надольный ответил, что советское правительство само виновато в том, что отношения с Германией испортились еще до того, как Гитлер пришел к власти. Переговоры продолжились через два дня — 13 декабря. В это время Литвинов готовил политические документы для Сталина и Политбюро, посвященные сближению с Францией. На второй встрече Литвинов предоставил впечатляющий отчет о немецкой политике, начиная с того момента, как министром иностранных дел был назначен Густав Штреземан. Все это время Германия скрытно действовала против СССР. Но нарком отмахнулся от этих событий. Настоящие проблемы начались, когда к власти пришел Франц Папен, а затем Гитлер. Было понятно, что Литвинов потерял терпение, потому что он упомянул «Майн кампф».
Дирксена не подвергали такому допросу. «Что вы можете сказать по поводу литературных трудов Гитлера?» — резко спросил Литвинов. Но это было только началом многочисленных обвинений в адрес Германии из-за ее антисоветской деятельности. «Я не могу допустить, — писал Литвинов в дневнике, — чтобы Надольный мог серьезно говорить о нашей вине в ухудшении отношений с Германией, если он это говорит серьезно, то боюсь, что нам с ним объясняться будет нелегко».
«Надольный прибег к обычным оправданиям», — отметил Литвинов. Что касается «Майн кампф», или «книги Гитлера», посол сказал, что она «относится к прошлому». Литвинов, конечно, ему не поверил. Что касается всего остального, то на страницы дневника наркома была вытряхнута целая корзина грязного белья, начиная от попыток Папена вовлечь Эррио в антисоветскую коалицию и заканчивая болтовней нацистского идеолога Альфреда Розенберга о захвате Украины и дополнительными колкостями на тему «Майн кампф». Посол был подавлен. «Надольный развел руками и заявил, что мои слова приводят его в совершенное уныние, ибо, если он передаст в Берлин сказанное мною, там создастся впечатление совершенной безнадежности отношений». Надольный предложил некоторые общие принципы для восстановления отношений, чтобы главным образом успокоить разбушевавшуюся прессу и уменьшить взаимные упреки и недоверие. «Против этих принципов не возражаю», — ответил Литвинов, хотя он сомневался, что существует взаимное доверие ко всему, что предложил посол [396] . Нарком не сделал копию своего отчета Сталину и Политбюро, что свидетельствовало о том, что Надольный вмешался слишком слабо и слишком поздно и не мог остановить изменение советского политического курса. Из записей посла мы узнаем, что встреча продлилась два с половиной часа и привела к «острой дискуссии, но наконец закончилась на дружеской ноте». Произошел обмен обычными обвинениями. Литвинов в своем отчете больше внимания уделил «Майн кампф», чем Надольный, который едва упомянул о книге [397] . В конце декабря 1933 года Хинчук, советский полпред в Берлине, отправил Литвинову подробное описание нового издания книги. Там в том числе упоминались взгляды Гитлера на евреев и Австрию. Внимание Хинчука также привлекла «восточная политика гитлеровской Германии». Он был сильно озабочен «так называемой, “восточной политикой”, то есть политикой расширения германских границ на Востоке, путем войны, за счет лимитрофов и Советского Союза» [398] . Получив депешу Хинчука, Литвинов поднял эту тему в разговоре с французским послом Альфаном в начале января 1934 года. «Обращало ли французское правительство внимание Берлина, — весело спросил он, — на распространение книги “Майн кампф”, в которой Гитлер призывает взять реванш над Францией — “старым врагом” Германии»? Альфан также составил отчет об этой встрече, но не упомянул сарказм наркома. Германии, сказал Литвинов, «нужно два-три года, чтобы подготовиться к нападению на нас. Чтобы получить эту отсрочку, она подпишет любые договора и пакты, какие захотите, придавая им не больше значения, чем [Теобальд фон] Бетман-Гольвег [немецкий канцлер в 1914 году. — М. К.] ранее» [399] . Хинчук, очевидно, привлек внимание наркома.
396
Встречи с германским послом Р. Надольным. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 13 декабря 1933 г. // АВПРФ. Ф. 082. Оп. 17. П. 77. Д. 1. Л. 6–2.
397
Nadolny. No. 281. 13 Dec. 1933. DGFP, C, II, 226–228.
398
Л. М. Хинчук — М. М. Литвинову. 30 декабря 1933 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 97. Д. 29. Л. 1–3.
399
Встреча с французским послом Ш. Альфаном. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 4 января 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 95. Д. 4. Л. 10; Alphand to Paul-Boncour. Nos. 8-10, reserve. 4 Jan. 1934. DDF, 1re, V, 400–401.
Мендрас
также обратил на это внимание. Он сообщил о том же разговоре в Париж, и еще он заметил пророческую статью Радека, которая вышла к Новому году. «Где бы она ни началась, это будет мировая война, которая закрутит в своем вихре все державы. Сегодня не остается ничего другого, кроме как объединить усилия в борьбе с ней, или начнется буря, которую никто не сможет остановить». Предсказания Мендраса тоже были пророческие: «СССР прекрасно понимает, что есть всего один барьер, которые сдерживает наступление Германии на нас. Все иностранные дипломаты четко понимают, что происходит, а наши враги, прошлые и будущие, тревожно отслеживают малейшие признаки сотрудничества Франции и СССР… Можно поддаться соблазну и увидеть в этом еще одну причину для упорного движения [к этой цели. — М. К.]» [400] . Да, это был реалистичный аргумент. Враг моего врага — мой друг.400
Mendras, compterendu mensuel. No. 8. 30 Jan 1934. SHAT 7N 3121.
Немецкие уши в Москве
Интересно, что немецкое посольство в Москве узнало про предложение Франции заключить «региональный пакт». «Вечером 21 декабря американский журналист, расположенный к Германии, — писал Твардовски, — сообщил мне, что в последние несколько дней Франция предложила СССР заключить пакт о взаимопомощи на случай, если на европейскую территорию одной из сторон нападет третья сторона». Советское правительство теперь сильнее, чем раньше, склонялось к тому, чтобы «согласиться с предложением Франции», особенно из-за ситуации на Дальнем Востоке. Один журналист сделал материал об этом. Он посчитал, что такая новость — это «первостепенная политическая сенсация». Твардовски написал, что депешу заблокировала советская цензура, заявив, что этот отчет «преждевременный» и так далее. Интересно было понять, что это за источник информации: возможно, это был Уильям Буллит — новый посол США в Москве. На депеше Твардовски стоит дата — 26 декабря 1933 года. Поль-Бонкур повторил свое предложение Довгалевскому 26 ноября — то же, что он сделал Литвинову в конце октября по дороге в Вашингтон. Американский журналист не совсем верно понял, что происходит, однако он был достаточно близок к истине, и за это на его материал наложила вето советская цензура.
Твардовски обсудил эту тему с «местным дипломатом, нашим близким другом». Тот был «крайне удивлен», но полагал, что такое вполне возможно. Он говорил с Литвиновым перед Рождеством, и нарком был «нервным» и не слишком общительным. Выслушав общие фразы, дипломат пытался надавить на него, но Литвинов «только пожал плечами» и ничего не сказал. Твардовски решил, что история похожа на правду и что, благодаря французскому предложению, может сформироваться «оборонный союз» [401] . Именно это и планировал Поль-Бонкур, если бы ему дали возможность осуществить его намерения. Чиновники французского МИД, как увидит читатель, уже пытались саботировать план министра. На следующий день Твардовски отправил еще одну телеграмму, в которой говорилось, «что не стоит больше сомневаться в том, что Франция сделала предложение СССР» [402] . Кто допустил утечку информации? Поднимет ли Надольный этот вопрос в разговоре с Литвиновым?
401
Twardowski’s memorandum. No. А. 2848, secret. 26 Dec. 1933. DGFP, С, II, 274–276.
402
Twardowski. No. 291, urgent, secret. 27 Dec. 1933. DGFP, C, II, 278–280.
Итальянский посол организовал прием в честь Нового года, и на нем присутствовали почти все, кто имел какой-то вес в дипломатических кругах. Твардовски вызвал Литвинова на разговор. Вначале он поинтересовался речью наркома от 29 декабря, о которой сообщил Мендрас. Литвинов ответил, что надеялся на то, что его слова привлекут внимание в Берлине. Твардовски ответил, что обвинения в адрес Германии были смехотворными. Дальше все продолжалось в том же духе. «Разговор прервал французский посол, который пожал Литвинову обе руки и принялся хвалить его речь» [403] . Это нужно было напомнить Твардовски.
403
Unsigned note, presumably by Twardowski. 1 Jan. 1934. DGFP, C, II, 296–298.
Надольный против Литвинова
После Нового года НКИД приходилось работать без устали. Надольный попросил Литвинова о встрече. Скончался старый большевик и бывший нарком Анатолий Васильевич Луначарский, и посол выразил сожаление, а «затем сразу перешел к политическим вопросам». Посла огорчила последняя речь Литвинова в конце декабря в ЦК. Почему надо было обязательно выступать публично, пытался понять Надольный. Ведь они договорились, а теперь он выглядел в Берлине дураком, успокаивающим общественность. Литвинов как будто от него отрекся. Нарком ответил, что ему необходимо было проинформировать советских граждан о состоянии отношений с Германией. На самом деле он просто хотел быть вежливым. Литвинов открыто заявил об изменении политического курса. Рапалло больше не существовало. Надольный был не глуп, он это чувствовал. По записям Литвинова видно, что разговор продлился какое-то время. Нарком острил и отпускал саркастические замечания. Он сказал, что комментирует советско-немецкие отношения не так жестко, как Гитлер и другие нацистские лидеры. «Нельзя ли как-нибудь исправить эффект [вашей] речи? — спросил Надольный. — Я отнюдь не считаю ее ошибкой, которую надо исправлять», — ответил Литвинов. В конце разговора посол хотел обсудить советские отношения с Францией. В прессе появились сообщения о предложении французов организовать оборонительный союз — именно об этом Твардовски ранее сообщил в Берлин. Когда Литвинов ответил отказом, Надольный утратил терпение и воскликнул, что Москва ведет «бесчестную политику». «Я сказал Надольному, чтобы он не забывался, что я не позволю ему говорить со мной в таком тоне и что, если он немедленно не возьмет своих слов обратно и не извинится, я разговор прекращаю. Я закрыл свою записную книжку и встал. Надольный стал умолять меня не прекращать на этом разговора, но я строго настаивал на том, чтобы он немедленно извинился. Надольный, извиняясь, протянул мне руку и стал объяснять свою выходку “патриотическим” волнением». Литвинов снова сел, и вскоре разговор закончился [404] . На следующий день о встрече узнал Альфан. По словам Литвинова, «Надольный был очень расстроен, однако новости о франко-российском союзе просочились в прессу» [405] . С немцами решили больше не церемониться. Надольный сообщил, что они с Литвиновым разговаривали два часа. Видимо, это было для него крайне непросто. Результаты посла не удовлетворили. Литвинов был «излишне сдержан, а порой недружелюбен». Немецкие дипломаты уже не первый раз жаловались на холодный прием у наркома. Что интересно, Надольный активно возражал против речи Литвинова и его характеристики Германии как «нарушителя мира». Он сказал, что это провокация. Надольный также умолчал об эпизоде, когда Литвинов встал и указал ему на дверь, а затем пришлось извиняться. Затем, по словам посла, он сказал, что у советской враждебности будут «последствия», но нарком только безразлично пожал плечами [406] . Это был его привычный жест. Надольный вернулся в НКИД через два дня и встретился там с Крестинским и Караханом, который все еще был замнаркома. Он хотел наладить контакт после отпуска, проведенного в Берлине. По крайне мере он так сказал. Однако на самом деле Надольный пытался понять, два дня назад на той неудачной встрече Литвинов просто выразил свое личное мнение или же это была официальная советская позиция? Посол придерживался той же линии и говорил, что немецкое руководство хотело наладить отношения с Москвой, но речь Литвинова в ЦК стала «тяжелым ударом», разбившим все надежды. «Он [Надольный] сообщил мне, что он был у т[оварища] Литвинова, с которым у него был очень тяжелый разговор». Карахан притворился, что ничего не знает про разговор, хотя он читал отчет Литвинова.
404
Встреча с германским послом Р. Надольным. Выдержка из дневника М. М. Литвинова. 3 января 1934 г. // АВПРФ. Ф. 05. Оп. 14. П. 95. Д. 4. Л. 1–7, опубл.: ДВП. Т. XVII. С. 17–22.
405
Alphand. Nos. 11–13. 4 Jan. 1934. MAE, Bureau du chiffre, telegrammes a l’arrivee de Moscou, 1933–1934.
406
Nadolny. No. 3, top secret. 4 Jan. 1934. DGFP, C, 2, 301–304.
Надольный начал рассказывать про встречу. Он заявил, что с точки зрения Германии «мы-де придаем большое значение книгам, которые написаны 10 лет тому назад». Посол, конечно, имел в виду «Майн кампф». Он как будто пытался добиться перелома в позиции НКИД. Но Карахан был слишком умен, чтобы купиться на эту уловку. «Речь т[оварища] Литвинова, по его [Надольного] мнению, вновь обостряет положение». Карахан внимательно его выслушал и ответил так же, как и Литвинов. Надольный «пытался поймать меня, — писал Карахан, — на том, что Литвинов, якобы, сообщил ему об идущих переговорах с французами, о намечающихся соглашениях о взаимной помощи т. д. и т. п.». Карахан отметил, что посол сменил тему, когда понял, что его хитрость не сработала, и снова начал жаловаться на разговор с Литвиновым, из которого следует, что СССР становится на сторону врагов Германии, в частности Франции.