Родословная ашкенази
Шрифт:
Я прочел это письмо только после его смерти, и до сих пор испытываю чувство глубокого стыда и сожаления, неисправимой вины и неоплаченного долга, который уже никогда мне не отдать и который до конца моих дней будет лежать тяжелым грузом на сердце.
Позже они вступили в жилищный кооператив и получили большую удобную квартиру в новом доме в районе московского престижного тогда Юго-Запада. Но, увы, Фане Абрамовне почти не удалось пожить в том двухкомнатном раю – ее рано настиг грозный бич времени, страшный прожорливый рак. Она болела недолго, вынуждена была бросить свою любимую работу, ушла по инвалидности, потом всего пару недель пролежала в больнице и умерла. Похоронили ее на территории Донского крематория. Причем, место на этом престижном кладбище удалось получить только благодаря настойчивым
Через год папа женился на некой Елене Александровне, враче-пневмопатологе, русской женщине, перебравшейся в Москву из Узбекистана. После развода с мужем она на птичьих правах ютилась в крохотной каморке при туберкулезной больнице где-то в Подмосковье. А в Ташкенте у нее осталась дочь с семьей, которую я как-то навестил, будучи там в командировке.
Когда папа ушел из жизни, Елена Александровна очень боялась, что я оттяпаю у нее квартиру, такой негатив у нее уже был при разводе с предыдущим мужем. Поэтому на поминках при всех присутствавших родственниках она за столом прочла то самое обращенное ко мне с обидой письмо. Таким образом, очевидно, она хотела показать, как плохо ко мне отец относился, и нечего, мол, мне расчитывать на наследство.
Но я на него и не претендовал, хотя даже и без суда вполне мог получить хотя бы половину денежной стоимости той кооперативной квартиры. Вскоре Елена Александровна, конечно, перетащила в Москву свою дочку с мужем и ребенком.
К своему 70-летию отец обзавелся большим букетом разных хвороб и, наверно, поэтому рановато для его трудоголикого характера ушел на пенсию. Но прожил потом чуть больше года, да, и этот короткий срок лишь ходил по поликлиникам, запоздало пытаясь поправить здоровье, подорванное вредным образом жизни, неумеренным питанием, постоянными стрессами и чрезмерным курением.
Однако больше всего его донимала традиционная мужская болезнь – аденома простаты. Много раз за ночь он вставал с постели и тащился на рандеву с туалетом, неоднократно у него случались очень пугавшие задержки мочеиспускания. Он ходил от уролога к урологу, пока, наконец, не попал к некому профессору Маринбаху. Тот положил его на обследование в одну из юго-западных московских клинических больниц.
Первый же анализ крови показал недопустимо большое содержание в ней мочевины. Для ее устранения папу уложили постель и в вену врезали трубку, через которую стали подавать какой-то улучшающий кровь раствор. Он пролежал с капельницей около суток, и тут совершенно неожиданно случилось несчастье.
Позвонили из больницы и сообщили, что у папы в одном из кровеносных сосудов оторвался тромб и произошел инсульт. Я приехал в больницу, когда его на передвижной кровати везли в реанимационную палату. Мы встретились с ним глазами, мне показалось, что он мне улыбнулся краем рта, и я вдруг подумал, что вижу его последний раз. Так оно и было.
Захоронили урну с папиным прахом на территории того же Донского крематория под тем же памятником, где уже была Фаня Абрамовна. Ее брат Семен очень боялся, что я, наследовавший документы на это кладбищенское место, их ему не отдам. Он был под прессом памяти о скандале, связанным с категоричным отказом моего папы передать ему после смерти Фани Абрамовны права на это место.
Но я без всяких-яких отдал Семену Абрамовичу все бумаги, и теперь, посещая могилу отца, лицезрею на том же памятном камне фаянсовые портреты не только его самого, но его жены и его родителей.
Это была настоящая любовь
Она была маленькой изящной девушкой с большой привлекательной грудью, тонкой шеей, черными чуть волнистыми волосами и живыми яркими глазами (рис. 16). При первой же встрече я сильно запал на нее, и сразу же пригласил к себе домой. Предлог был под руками – мне только что удалось переписать у кого-то на свой маг модных тогда сестер Бэрри. Одной ей, видимо, придти было неловко и она привела с собой своего брата Володю, который был на 2 года моложе меня. Мы слушали идишские песни в джазовой обработке, болтали о том, о сем. Когда гости ушли, я увидел на столе оставленную Изой авторучку. «Может быть, этим она дает мне повод позвонить ей, – подумал я, – значит, скромная тактичная девочка. И наивная,
неужели я не нашел бы способ достать ее и без какого-то намека?».Рис. 16. О, как она была любима.
Конечно, я позвонил на следующий день, повел ее на концерт блестящего танцора Махмуда Эсамбаева. Потом мы стали часто встречаться, вскоре дело дошло до поцелуев, обниманий, она невероятно сильно меня возбуждала, и я умирал от желания…
Надо признаться, это был период пика моей половой активности. Все мое тело, каждая его клеточка, казалось, была переполнена бурлящей, кипящей, рвущейся наружу спермой. Я готов был задрать юбку каждой прохожей уличной красотке, попутчице в лифте, соседке по подьезду, сотруднице своей конторы, врачихе поликлиники или даже продавщице ближайшего продмага. Я мотался по командировкам, и счет моих случайных связей быстро достигал рекордных чисел. Бывало (хотя не слишком уж часто) я сливался в кого попало чуть ли не по два раза в сутки.
Но все же я не был таким уж конченным повесой и прислушивался к голосу разума, озвученному, в частности, моей мудрой бабушкой. Застав меня как-то с очередной пассией, она пробурчала сердито: «Прекратил бы уже зря болтаться, пора и детей заводить, а то семя несвежее будет». И, вняв этому призыву, я неустанно стал подыскивать подходящий вариант, причем некоторых потенциальных невест «пробовал на зуб».
Иза сразу же показалась мне вполне подходящей кандидатурой. Особенно всерьез я стал подумывать об этом, когда понаблюдал за ней на вечеринке празднования нового, 1961-го, года. В отличие от большинства девиц, с ножкой на ножке погруженных в светский трёп, Иза вместе с еще двумя активистками споро крутила салаты, нарезала колбасу, расставляла на столе тарелки и ставила стаканы. «Хозяйственная девочка, не белоручка», – подумал я.
Нравилось мне и то, что по отзывчивости и заботливости о ближних моя новая подруга выгодно отличалась от многих своих самовлюбленных сверстниц. Ну, взять хотя бы такой мелкий, но характерный пример. Где бы Изу какой-нибудь вкуснятиной не угостили, она обязательно делилась ею со мной. И каждую подаренную ей мною коробку конфет или даже простую шоколадку она тут же распечатывала и мне отдавала добрую половину.
Мы много c Изой катались на лыжах, а когда наступило лето, стали ходить в турпоходы. Мы познакомились в ноябре, а августе я сделал ей предложение. 15-го числа мы зарегистрировались, и не в каком-то там задрипанном ЗАГС’е, а в только что открывшемся тогда новом и единственном в Москве специальном «Дворце бракосочетаний» у метро Кировская. Свадьба была скромной, застолье прошло в доме изиных родителей (комната в коммунальной квартире).
Мы прожили с ней много длинных и разных лет, счастливых и не очень, спокойных и буйных, мирных и тревожных. За это долгое время наши логико-математические Эйлеровые кольца, то любовно и крепко сливались в один круг, то, глубоко или мелко пересекались своими окружностями, а иногда, только касались ими в одной точке, и даже катились по жизни только рядом. Но, бывало, и отдалялись друг от друга на приличное расстояние.
Но что это я, зачем ворчу и почему упоминаю какой-то негатив? Неужели наша несправедливая память тянет из прошлого детали плохого куда сильнее, чем многие частности хорошего? Или это только у меня такого до нелепости обидчивого?
Теперь, обсуждая сам с собой прошедшие годы, я думаю, что идилию моей в общем-то счастливой семейной жизни с Изой портили оба наши характеры – ее нервный, взрывной, истеричный и мой обидчивый, неотходчивый, злопамятный. Уже в первые дни свадебного отпуска (в Архипо-Осиповке, на Черноморском побережьи Кавказа) Иза стала налетать на меня по всяким пустякам. То она злилась, что мы куда-то опаздываем, а я медленно собираюсь, то психовала, когда я по ее мнению слишком долго застаивался у лотка с местными сувенирами. Сначала она, как бы извиняясь, объясняла свои взрывы естественной причиной: перестройкой организма в результате потери девственности и резкого скачка в судьбе, который по ее словам не мог пройти просто так.