Родословная ашкенази
Шрифт:
А в 1929 году семья из Ленинграда переселилась в Москву, и бабушка начала свою работу на Электрозаводе, там она и проработала до самой своей пенсии, дослужившись до заведующей лаборатории изоляционных материалов. Она пользовалась заслуженным уважением у подчиненных и ценилась начальством, о ней даже писала заводская многотиражка.
Рис. 9. Супружеская пара, Одесса, 1913 год.
Массивное кирпичное электрозаводское здание у Елоховской церкви напоминало средневековый
Рис. 10. Неужели жизнь позади?
Выйдя на пенсию, она с девичьим упоением отдалась чтению, из ее рук не исчезала еженедельная «Литературка», ежемесячный «Новый мир», «Иностранка» и другие толстые журналы. У нее до конца жизни было неплохое зрение, хотя она иногда и надевала старомодное пенсне, которое, по-моему, было для нее скорее этаким ностальгическим знаком молодости, чем средством для чтения. Так же, кстати, как для деда его палка, которой, щегольски помахивая, он пользовался в качестве тросточки, бывшей когда-то непременным дорожным (и не только) аксессуаром каждого настоящего джентльмена.
В 1967 году у бабушки обнаружили опухоль грудной железы, но в связи с преклонным возрастом на срочную операцию врачи не решались, а мы, родные, преступно с этим согласились, и через 2 года бабушка ушла из жизни. До сих пор не могу себе простить то, что при тогдашнем разговоре с мамой, я отнесся к вопросу о бабушкиной операции без особого внимания и беспечно сослался на расхожее представление, что у стариков рак развивается медленно, и поэтому, мол, нечего мучить старушку.
А ведь я был тогда уже далеко не мальчик. И теперь, когда сам дожил до своего собственного рака, понимаю, как был тогда неправ.
Мой дед Давид Семенович Разумов родился в 1883 году в Одессе, окончил там реальное училище, и так же, как бабушка, получил в льежском королевском университете диплом инженера.
После совместной работы с бабушкой в Питере дед получил должность главного инженера текстильной фабрики в Москве. На этом месте он пробыл не очень-то долго – не его было дело командовать людьми, и он ушел на проектную работу в московский «Гипроэлектропром», где разрабатывал системы освещения промплощадок. Там он и прослужил до самого ухода на пенсию в совсем не солидной должности простого старшего инженера (Рис. 11).
Дед был необычайно скромным, стеснительным, очень непритязательным незлобивым человеком. Хотя и несколько упрямым. Вот два достаточно характерных для него примера.
Во время войны в Куйбышеве эвакуированных сотрудников его института как-то направили на сельхозработы, куда деду разрешили взять и меня. Мы приехали в пригородный совхоз, и деда, как самого пожилого, определили на перевозку грузов. Ему для этого дали старую понурую лошадь, запряженную в расхлябанную четырехколесную телегу, куда я тут же взобрался.
Рис. 11. Инженер проектного института.
Можно представить, как я ликовал, воображая себя лихим
конником, который вот сейчас проедет мимо кучки мальчишек, тоже приехавших с родителями на полевые работы. Но не тут-то было, лошадь ехать не захотела. Дедушка подошел к ней спереди, стал гладить по морде, тереть загривок, распрямлять спутанные на голове волосы. Ничего не помогало. Тогда я соскочил с телеги, подхватил на обочине дороги хворостину и собрался стегнуть ею по лошадиному заду. О, как сильно мой дед испугался, занервничал, замахал на меня руками, с тревогой оглянулся, не видит ли кто-то нас со стороны.– Не смей трогать лошадь, – закричал он на меня, – уйди сейчас же. Неужели не понимаешь, что нельзя бить лошадь, ей ведь будет больно.
Вот такой был мой дедушка чудак. А я, исхитрившись, забежал за лошадиный круп с другой стороны и, чтобы дед не видел, сильно ударил ее хлыстом. Лошадь постояла еще немного, качнула головой и медлено двинулась с места.
Другая стычка с дедушкиным глупым, по моему тогдашнему мнению, упрямством произошла через много-много лет на закате его трудовой деятельности. Его послали на несколько дней в командировку в Ленинград, и я, тогда уже молодой инженер, постоянно связанный со служебными поездками, взялся купить ему железно-дорожный билет.
Видел бы кто-нибудь его огорченное испуганное лицо, когда он развернул принесенные мной бумажки.
– Что ты сделал, зачем взял купированый вагон? – возмутился дед, – неужели не было в кассе простого плацкартного? Этот слишком дорогой, мне бухгалтерия не оплатит, я не имею на него права.
И несмотря на все мои увещевания и уговоры, он никак не хотел со мной согласиться. Даже тот факт, что вот его внук даже еще не старший инженер, а ездит всегда только в купейном вагоне, деда не убеждал. Пришлось ехать менять билет.
Детским тонким чутьем без всяких слов с самого моего малолетства я остро ощущал дедушкину ко мне любовь (не потому ли, что я был его первенцем?). До самой его старости я называл его «Путей», это имя осталось от первых годов моей жизни, когда дед забавлял меня нежной гортанной кликушкой: «путя-путя-путя».
Я отвечал дедушке полной и глубокой взаимностью. Наша любовь была бескорыстной, безоглядной и очень доверительной. Больше, чем вечно занятым маме с папой, я доверял ему свои детские обиды, посвящал в свои школьные заботы. А он в ответ рассказывал мне о работе, делился довольно интимными воспоминаниями, а однажды посетовал, что его «Доре уже ничего не нужно, она только щипается».
Ему, вечному безотказному трудяге, стало очень неуютно когда его выперли на пенсию. Я с жалостью видел, как он тяготится вынужденной незанятностью и невостребованностью. Я пытался его ободрить, занять, приносил с работы для перевода с французского какие-то статьи из технических и научных журналов. Но это его полностью не занимало.
Дедушка ушел из жизни совершенно неожиданно, внезапно, предположительно от кровоизлияния в мозг. Участковый врач потом сказал, что, если бы ему вовремя поставили пиявки, он бы не умер. Ему было 74.
Самый близкий человек
Ни с кем никогда во всей моей жизни у меня не было таких близких и теплых отношений, как с моей мамой. Мы любили друг друга любовью безоговорочной, не терпящей никаких отступлений и сомнений. Мы доверяли друг другу все самые сокровенные тайны. Мама всегда знала где я и с кем я, мы рассказывали друг другу о всех своих заботах, тревогах, радостях, надеждах и желаниях. Мы виделись или хотя бы говорили по телефону несколько раз в день, исключений не было никогда. Хотя вру, конечно, в ранней молодости такое взаимопроникновение не было для меня очень уж необходимой потребностью, даже иногда, по правде говоря, немного напрягало, а может быть, и раздражало.