Роковые таблички

Старик хозяин пробурчал какую-то привычную для него шутку, и пригласил всех за низенький стол. Все принялись неспешно поглощать пищу. Максим, как и задумал, налегал исключительно на консервы. В суете и полумраке, никто не стал указывать ему на такую избирательность, чему он был только рад, так как не хотел обижать милых старичков отказом от их стряпни.

Гриша, тем временем, с аппетитом, разбуженным, видимо, травяной настойкой, ложка за ложкой отправлял в рот куски мяса и грибов. Максим порадовался за друга, которому обработали рану умелыми руками, и, судя по аппетиту, помощь была оказана правильно и в самое нужное время. Старики ели не спеша, стараясь больше внимания уделить гостям. Дед постоянно травил какие-то байки, а жена иногда его поправляла, или одёргивала, когда остроты, по её мнению, опускались за грань приличий.

Гости искренне хохотали, стараясь и сами посмешить стариков случаями из жизни. К концу трапезы, Ильич поставил перед Максимом здоровенную керамическую кружку с горячим травяным чаем.

– Вот, как и обещал, целебные травки. Вкус и аромат такие, что мёртвый на ноги вскочит. Согреют без огня и спирта.

Максим взял кружку-гигант в руки, поблагодарил старика, и, подув на горячую жидкость, с удовольствием прихлебнул. С удовольствием, потому что запах напиток источал, и в самом деле, дурманящий. Однако, язык распробовал в букете травяных вкусов, резкую примесь какой-то неприятной химии. Максим катал во рту этот глоток чая, не желая глотать, и не решаясь выплюнуть, так как видел вопросительное выражение на внимательном лице хозяина. Наконец, он заставил себя сглотнуть, и вымучив на лице блаженную мину, промычал:

– М-м-м, напиток богов. Спасибо, Аркадий Ильич, ничего лучше в жизни не пробовал.

– А я что говорил? Неужели, я стану таким дорогим гостям пустую воду наливать. Да, ты ещё глотни, Максим. Ты ещё все оттенки не распробовал. Ну, давай.

Максим, не в силах устоять под натиском таких настойчивых уговоров, решил сделать хозяину приятное, и глотнул ещё два раза. При этом он ощущал всё большее отвращение к странному отвару, и мысленно отчитал старика за то, что тот не предпочёл угостить его «пустой» водой. Он ждал, когда хозяин отвернётся, чтобы выплеснуть горячее пойло на землю, и избежать дальнейших уговоров «распробовать».

И случай представился. Подождав, пока Максим, с кривой улыбкой сделает очередной глоток, дед Ильич отошёл со своей супругой пошептаться в дальний угол. Григорий сидел, едва шевеля беззвучными губами, и борясь с тяжёлыми веками, неудержимо стремящимися друг к другу. Максим понял, что Григорий уже одной ногой в сновидениях. Стоило старикам отвернуться, он тут же выплеснул чай под стол, и поставил перед собой пустую кружку.

Внезапно, Максима заставило вздрогнуть слабое бормотание. Голос слышался настолько незнакомым, что Максим не сразу поверил, когда понял, что вялыми губами бормочет засыпающий Гриша.

– Классные они, правда? Повезло, что на их нору набрели. Бабулька мне руку заштопала, а дед… у меня от этой травяной водки, тепло так в груди. И рука, будто быстрее заживает. Только вот спать охота – сил никаких нет. Кажется, будто я не сижу, а в воздухе повис – тело такое невесомое.

Максим, и сам, внимая монотонному бормотанию Григория, почувствовал, что не прочь хорошенько вздремнуть. Он зевнул во весь рот, и ответил приятелю:

– Это ты просто не пил давно – вот и невесомость. А тут ещё и потеря крови, и день был тяжёлый – поспать тебе надо. Так, что расслабься, и прекрати глазами хлопать. Сейчас попрошу, чтоб куда-нибудь положили тебя, а сам покараулю.

Максим попытался встать, но ноги подогнулись, будто из них вытащили кости, и он так и остался на скамейке. «Надо же – а, ведь, и я сильно устал от сегодняшних переживаний. Мне бы тоже прилечь», - медленно копошились мысли в голове Максима, неожиданно для него, пустой и светлой. Он решил не тревожить свои усталые ноги, а дождаться, когда хозяева подойдут сами.

Тихо сопел Григорий, из дальнего угла долетал шёпот хозяев, потрескивало пламя керосинки – все эти звуки сливались во что-то мягкое и шуршащее. Что-то ласковое и тёплое, похожее на морской прибой, катающий камешки на солнечном пляже. Эти приветливые, спокойные шумы, растворяли, стирали своими махровыми крыльями неприглядное убожество и тесноту сырого подвала. Максим уже мог видеть чистый изумруд волн, белизну песка, синеву неба и кремовую спелость маленьких облачков.

Вода с глухим урчанием тянулась к ногам Максима, и, едва запомнившись влажным касанием, с шипением отползала. Снова и снова, раз за разом. Максиму нравилось здесь – тёплый песок, успокаивающий прибой, светлое небо. Он был частью этого блаженного пейзажа, как мокрый камень, или кусок раковины, пускающий перламутром солнечных зайчиков, и не имел ни малейшего желания что-либо менять вокруг.

Внезапно, из самых дальних и глубоких вод к его ногам стала стремительно приближаться сумрачная тень. Сначала медленно, но, чем ближе к кромке прибоя, тем движения этой, несущей тревогу тени, становились всё стремительней. Вместо ласкающих волн счастья и покоя, Максима принялись грубо толкать под ноги леденящие гребни страха и паники. Тень становилась всё больше, и с каждой секундой всё ближе. Казалось, вот-вот, и нечто страшное до невозможности, выскочит из воды, и мгновенно поглотит человека, не дав ему ни малейшего шанса на спасение.

Перед глазами вновь возник образ той, кого он ищет несколько месяцев, меряя шагами Подмосковье – его возлюбленной. Максим, не желая пропадать, так и не встретившись ещё раз с обожаемой Ольгой, напряг все свои силы, чтобы сбросить паутину слабости и покоя, спутавшую его с головы до ног. И, в тот самый миг, когда страшная тень готова была уже выпрыгнуть на берег, он, будто вырвавшись из липких пут, поднялся, и… открыл глаза.

Максим недоумённо моргал липкими веками, не в силах понять, где находится. Снова полумрак подвала, журнальный столик с грязной посудой и дрожащий огонёк керосинки. Стало ясно, что песок и прибой оказались ни чем иным, как сновидением, вызванным дикой усталостью, и, возможно, не без помощи чая с травками. Странный сон исчез, но остались шум и необъяснимая тревога.

Максим осмотрелся, и понял, что бормотание идёт из того угла подземелья, в котором стоял бак с водой. Именно там, две хлипкие фигуры склонились над третьей, обмякшей на скамье. Максим с трудом попытался рассмотреть, что творится в сумеречном углу. Не сразу, но зрению вернулись привычные острота и фокус. На скамейке лицом вниз лежал Григорий, возле которого суетились старики хозяева. Казалось, они подбежали, чтобы помочь гостю лечь поудобнее, по-стариковски огрызаясь друг на друга.

Подвал наполнился каким-то неприятным запахом. Максим не мог уверенно сказать, чем это пахнет, но не раз за последние месяцы это зловоние порой буквально преследовало его. Бабка Елизавета покачивалась, склонившись над Григорием, и привычно понукала мужем:

– Всё стекло?

Старик заглянул в, стоящее под изголовьем скамьи, ведёрко.

– Льёт ещё. Подожду.

– Чего подожду? А таз где?

– Да, здесь он, здесь, чего разворчалась-то.

– На, вот, ещё положи, - хозяйка подала что-то мужу. Дед Аркадий бросил это в таз, где уже лежали похожие куски непонятно-чего, глянцевито игравшие отсветами тусклых лучей горящих паров керосина. Ильич с улыбкой посмотрел на эту малоаппетитную кучу, суетливо потёр ладони, как старая помойная муха, и, как показалось Максиму, облизнулся.

– Долго возишься, Лизавета. Пора уже…, - но собеседница грубо оборвала его, не дав высказаться до конца.

– Что пора, козёл старый? Помощи от тебя никакой. Иди лучше посмотри – второй не проснулся.

– Об этом не беспокойся, родная. Я сам видел, как он целую кружку с нашим чаем выдул. А я ему туда тройную дозу порошка всыпал. Он ещё сутки спать будет, не меньше.

Максим не сразу понял, что говорят о нём, но когда понял, в нём постепенно стала вскипать чёрная злоба. Так вот, откуда эти волшебные сны о морском прибое и курчавых облачках. И вот, откуда эта невозможная слабость в руках и ногах, из-за которой он уже несколько минут не может пошевелиться. Или может? Злость кипящей смолой клокотала в груди Максима, и, возможно, благодаря этой силе онемевшие ноги стали поднимать его тело над дощатым сиденьем.