Роковые таблички
Шрифт:
Снизу вскрикнули:
– Ай, Максимка, ну, что ты балуешь, как малое дитя. Нам же земля за ворот сыплется. Что ты буянишь?
Максим подпрыгнул, и топнул ещё сильней, будто желая придавить мерзкое насекомое.
– Этот подвал будет твоей могилой, старый людоед. И для твоей старухи тоже. Солнца вы больше не увидите. Скоро вы друг-друга, как пауки жрать будете.
Снизу заскрипело громче:
– Идиот, невинные души загубить решил. Да, пока ты спал, твоему другу хуже стало. Видать, рана оказалась серьёзней, чем мы думали. Лизавета помощь ему начала оказывать, а тебе чего-то примерещилось.
– Ты ещё не понял – я твою отраву на землю выплеснул, и всё видел. И знаю, что от Гришки вы только огрызок
И Максим принялся стаскивать на крышку люка всё, что мог найти тяжёлого поблизости: камни, брёвна, обломки печной кладки. Вскоре на люке выросло подобие погребального кургана, больше, правда, похожее на сельскую свалку. Но Максим не унимался, и продолжал стаскивать мусор, укладывая его поверх подвала, на случай, если семейка каннибалов пожелает выбраться, подпилив потолочные доски.
Голоса снизу поочерёдно, и вместе, пытались увещевать мужчину, то жалобно стеная, то угрожая карами небесными. Если честно, Максиму нравился страх, который он чувствовал в обеспокоенных голосах стариков – значит, его наказание не будет напрасным, и старания не пропадут впустую.
Вдруг, в прозрачном утреннем воздухе Максим заметил две узкие струйки дрожащего марева. Конечно, как он об этом не подумал – вентиляция. Вот теперь, он ударит гадких морщинистых паразитов под самый дых. Максим по струйкам тёплого воздуха без труда обнаружил, сколоченные на манер узких продолговатых ящичков, вентиляционные короба, прикрытые сверху жестяными «зонтиками».
Максим оторвал зонтик с первой вентиляционной трубы, и заглянул внутрь: сквозь призрачные слои паутины виднелся «тупик», образованный изгибом трубы. Мужчина с остервенелой злостью принялся забивать воздушный ход грязью, камнями, обломками кирпичей. Приглушённые голоса из-под земли звучали, не умолкая, и в интонациях уже явно читались отчаяние и желчная злость.
– Да! Да, мы подсыпаем снотворное гостям, а потом едим их мясо. А как ты хотел? Мы же старые, силы не те, что у вас, молодых. Зверя нам не убить, птицу не поймать. Реки все отравлены – рыба передохла. Может, они - те, кого мы съели, спасибо нам должны сказать, что не мучались больше от голода и холода, от насилия и страха, а просто уснули. Уснули! Никаких мучений. Может, они рады такой смерти?
Максим сорвал металлический зонтик со второго вентиляционного короба, и крикнул в трубу:
– Вот, скоро у них и спросишь – рады они были, или нет. Теперь будете с мясом, но без воздуха. Попробуй теперь разжечь свой керогаз, или лампу запалить. Не выйдет. Так, в полной темноте и задохнётесь, сволочи.
И во вторую трубу посыпалась та же грязь, вперемешку с камнями и мусором. Голоса стали переходить в истерический визг, но звучали всё слабей и слабей, пока не стали едва слышными, как писк маленьких мышек в норе. Максим утрамбовал кулаком грязь в воздуховоде, и присел на бревно, чтобы отдышаться после изматывающей работы. Теперь, не в пример холодной ночи, ему было даже немного жарко – физический труд не прошёл даром.
Отдохнув, и сориентировавшись по солнцу, Максим закинул рюкзак на плечи. На прощание он снова подпрыгнул, отчаянно топнув ногами по «крыше» подвала, и зашагал прочь. Он стремился поскорее уйти как можно дальше от этого проклятого места, в котором так нелепо расстался с жизнью Григорий – едва ли не самый лучший из представителей рода людского, встреченных им за последние месяцы.
Глава 14 В краю болот. Деревня обречённых
Максим устало брёл по влажному редколесью, периодически смахивая капельки едкого пота, норовившие попасть в глаза. После той роковой ночи, когда погиб его спутник и друг, Григорий, прошло уже почти четыре дня. И, на следующий же день, после того, как Максим соорудил
душный склёп для четы мерзких отравителей-каннибалов, погода резко переменилась. Теперь днём стояла невыносимая жара, да и ночи уже не пугали холодом.На деревьях, пусть с опозданием, стали проклёвываться нежные, ярко-изумрудные майские листочки. И, пусть за два года в головах людей прочно утвердилась идея, что появление зелени подспудно угрожало возвращением Леших, Максиму был приятен вид новорождённой листвы. Что-то многообещающее слышалось в шорохе, мерцавших в солнечных лучах всеми оттенками зелёного, листочков. Но радость от пробуждения природы омрачалась необходимостью тащить тяжёлый рюкзак, в который, с наступлением зноя, пришлось запихнуть куртку со свитером. А ещё, Максима, несомненно, начинала угнетать мысль, что он, похоже, заблудился. Причём, заплутал самым нелепым образом.
Три дня назад, сплясав на головах заживо похороненных людоедов, Максим некоторое время шагал, не разбирая пути. Лишь, остановившись для отдыха, когда солнце перевалило за полдень, он попытался определить верное направление. Так, последний раз он выбирал, куда идти, когда они с Гришей, мир его праху, столкнулись со стаей псов, и вынужденно скрылись в подвале. И теперь, оставив его изуродованное тело в компании дряхлых убийц, он, сам того не осознавая, продолжил идти в выбранном направлении. Значит, сейчас он, если и отклонился от курса, то совсем немного.
«Солнце утром поднялось с той стороны, значит это восток, а север там, и быстрее всего до «Нового мира» можно добраться, если идти через этот лесок», - шептал себе под нос Максим, двигая из стороны в стороны руками, будто желая нащупать стороны света. Выбрав себе дорогу, он немедленно отправился в путь, не желая терять более ни минуты на бесполезные рассуждения.
И вот, уже четвёртый день длится этот одиночный переход, а никакого лагеря всё нет. Да, что там лагеря – он до сих пор умудрился не встретить ни дорог, ни сёл, ни деревень, ни одиночных домиков. Скажи ему кто раньше, что в Подмосковье есть такие малозаселённые места, он расхохотался бы этому человеку в лицо.
А может, это просто усталые ноги несут его таким путаным маршрутом, что все обитаемые места остаются в стороне? Так он может долго бродить по сырому лесу, который с каждым пройденным километром всё больше напоминал болото, и не достичь цели. А тут ещё эти проклятые усталость, жара, пот – да, мало ли, напастей поджидают путника, уставшего от одиночества, неудач и потерь. И, самое главное, Максим уже начал постепенно терять надежду на то, что найдёт этот «Новый мир». Иногда, он даже начинал думать, что этот самый лагерь людей будущего – не что иное, как просто талантливая мистификация, разыгранная каким-нибудь психом. Или даже компанией душевнобольных мерзавцев, которых немало бродит теперь по дорогам и возле них.
Но больше всего он боялся, что найдёт эту комунну, но Ольги в ней не окажется. Он даже, что греха таить, пытался представить свои действия в подобном случае, и не мог. Его при одной мысли о тщетности многомесячного следования за любимой, начинало трясти, как в жестокой лихорадке. Сердце начинало колотиться в бешеном ритме, а на глаза наползали крупные слёзы, разъедавшие их не хуже пота.
Максим тут же гнал эти крамольные мысли, прибавляя шаг, чтобы не оставалось ни сил, ни времени для сомнений. А вечером, устроившись на ночлег возле более-менее сухой кочки, он непременно вытаскивал фото любимой женщины. Бережно удерживая истёртый бумажный прямоугольник на ладони, Максим долго смотрел на родное лицо. Иногда он начинал гладить любимый образ кончиками пальцев, а, порой, нежно касался его губами. Так и засыпал, с именем любимой на губах, чтобы наутро продолжить однообразные поиски возможного места её пребывания. Единственно возможного – в противном случае Максим терял все нити, ведущие к Ольге.