Роль в сказке для взрослых или "Таланты и Полковники"
Шрифт:
Ее личико с полосками недавних слез деловито ему подмигнуло:
– А из театра нет другого выхода?
– Было даже два еще… один - через постановочную часть.
– Тогда за мной!
– и она показалась в этот момент настоящей "хипповой" девочкой.
– Орландо, - небрежно подошла она к капралу, который, похоже, был настороже.
– Мы кое-что забыли разузнать у сеньора директора… это минуты три. Или пять. Вы ждите в машине.
И они быстро пошли обратно - мимо тех же ошеломленных актеров, мимо Кеглиуса, который кланялся и что-то беззвучно произносил, мимо девиц в трико, что-то репетирующих, мимо рабочих сцены, несущих дерево из папье-маше… шли, а потом уже и бежали
– Это - из вашей "Перепелки в горящей соломе"!… Я помню!
– Ну и что? Сгорели давно… и солома, и перепелка.
23.
Далее была улица, где такси нашлось без труда. Он сел с водителем, она - сзади.
Такой у нее был вид, словно не упивалась она больше ролью Инфанты, устала от нее и, погрустнев, временно осталась без всякой роли вообще…
Потом она приблизила губы к его уху:
– Этот мой Орландо - он сейчас всю полицию поставит на ноги! Что буде-е-ет…
– Я догадываюсь. Вернемся к этой картине… Как Делано согласился писать вас?
– Майор Вич с ним, наверное, договаривался, я точно не знаю. Только ему денег не надо было, это он сам мне сказал. Ни пеньоля! "Я, говорит, взялся за другой гонорар, сеньорита. За вашу помощь. У меня в цитадели сын…"
– Вот оно что… Так вам уже не в первый раз крутят эту пластинку?
– Угадали. И я не в восторге от нее! А тон у этого мазилы - не как у вас, тон - почти требовательный! Но я обещала поговорить. С полковником Деспеком и еще кое с кем.
Их такси пережидало колонну марширующих детей; Филипп улучил эту минуту и пересел назад, к Марии-Корнелии.
– Поговорили?
– Пробовала. Они записали себе фамилию, обещали выяснить. Я два раза пробовала - а сколько я могу приставать? Они, знаете, не обожают, когда я лезу в такие дела!
– торопливо оборонялась она, проговариваясь.
– Они пошутить со мной любят… поухаживать… подарить какую-нибудь финтифлюшку…
– Ну да, вроде пантеры. А дальше что было?
– Очередной сеанс. Я думала - предпоследний. Ваш Рикардо Делано пришел, по-моему, пьяненький! Да-да. Разговоров я от него не ждала уже, он просто чемпион молчальников, так что я врубила музыку… А по телевизору был бокс, это я врубила беззвучно… Вдруг этот Рикардо подходит к моей системе и давит на "стоп"…
Сценка с легкостью восстанавливалась - не только перед ней, перед Филиппом тоже.
…Художник прекратил музыку, аккомпанирующую боксу. И повернулся к Инфанте. У него и впрямь нетрезвые глаза. Он неуклюже кланяется:
– Спасибо, сеньорита. Благодарствуйте. Вашими молитвами мой мальчик освобожден…
– Вот видите? Я рада. Ну поздравляю вас…
– Вчистую освободили. Как раз накануне дня его рождения. За день до 19-летия.
– Такой еще молоденький? Надо же… Ну тогда я сразу и с тем, и с этим поздравляю. Выходит, свой портрет я отработала? Нет-нет, я не в том смысле - вам заплатят, конечно… вам прилично заплатят, но я - отработала?
Он молчит. У него набрякшие глаза, у него плетьми висят руки, в правой он зажал две кисти, которыми нехорошо, неприятно скрипит. Все это пугает Инфанту. И она вежливо спрашивает:
– Вас не раздражает музыка?
Он молча врубил ей "систему".
И продолжался
бокс.И ей нравился этот новый диск.
А художник работал, не беспокоя ее больше неподвижностью своих красных глаз… вторым смыслом своих медленных слов… И она их забыла.
– Приехали, сеньор. Улица Серебряных дел мастеров, - объявил таксист. Филипп сказал "Да-да", но продолжал сидеть в оцепенении.
– Что с вами?
– тронула его за плечо Инфанта.
– Платить думаете? Потому что у меня никаких денег нет…
– Да-да, - повторил он и, рассчитываясь, произнес каким-то новым для него, плохим голосом:
– Слушайте… а вам-то зачем сюда? Вы рассказали мне и сами уже все поняли. Поняли? Так возвращайтесь. У вас никаких вопросов не осталось к художнику!
И он вышел с огромной, но тощей папкой, а Инфанте даже не подал руки, чтобы помочь вылезти. Потом таксист уехал.
– Почему вы так разговариваете со мной?
– она забежала вперед и не дала Филиппу идти, но вид у нее был жалкий.
– Не-ет… соль в том, что вы уже тогда его поняли! Вы не могли не почувствовать… Но уж очень не хотелось в это вдаваться! Неуютно, не правда ли, от мысли, что мальчика 19-ти лет убили!
– Нет!!!
– Да, сеньорита, да!
– Я ничего не знаю! Я не убивала никого!
– крикнула она, и от нее шарахнулась пожилая женщина на тротуаре.
Отсюда Филипп искал взглядом окна мастерской Рикардо в старом доме напротив. А девочка не отходила ни на шаг, непроизвольно гримасничая ртом, чтобы не разреветься.
– Пойдемте… я хорошо с ним поговорю! В смысле - ничего ему не сделаю… Если так оно и есть… тогда, значит, просто в голове у него помутилось от горя, да? Но хотя бы подписал, что скорпион - это не я… я-то при чем?
– Вы - в стороне, да, - тихо сказал он.
– Вы только хотите запечатлеть себя в искусстве… в различных искусствах.
– А это нельзя?!
– Вы только кушаете сладости и запиваете их "Слезой Спасителя"… Пожалуйста, возвращайтесь к капралу или домой. К Рикардо я пойду один.
– Нет! Нет! Послушайте… Ну откуда мне знать, что у нас могут мальчишку, сопляка, приговорить к… Я может быть, вообще против этого! Я - за отмену смертной казни! Вот завтра же соберу газетчиков и заявлю официально! Ну подумайте сами, сеньор Филипп, кто-то хватает кого-то, сажает, убивает - потом виновата я! Мне утром Клара, повариха, кинулась в ноги: у нее забрали племянника! Не здесь, в провинции… Как же я заступлюсь-то за всех?! Почему у всех какие-то преступные родственники?!
Он замотал головой, провел рукой по лицу, крепко вдавливая пальцы в кожу, так что остался след:
– Вероятно, в вашем Лицее это объясняется как-то. В тех курсах, которые нелюбопытны вам… Ну идти так идти. Хотя и страшно.
24.
Дверь была нараспашку. На лестнице молча курили четверо: трое бородачей и женщина в черном. Этим курением они были заняты как делом. Они чуть кивнули, когда Филипп произнес "здравствуйте", и посторонились, чтобы он и хипповая девочка могли войти.
Здесь она скоро потеряла его из виду. Квартира была большая, мастерская, с которой ее соединял коридор, - и того просторнее, людей тут и там собралось пугающе много. Почти никто не разговаривал… это подавляло больше всего, а если и говорили, то вполголоса и отрывистыми репликами. Она себя чувствовала здесь не просто чужой, но иностранкой, и хорошо было лишь то, что никто не обращал особого внимания на нее. Впрочем, впечатление иностранности, инопланетности шло еще и от этого: где, в каком другом месте, осталось бы незамеченным ее появление?