Роль в сказке для взрослых или "Таланты и Полковники"

–  Если войдет полицейский или легионеров парочка, и у них будет радиоболтушка, "воки-токи", - это точно за мной! Следите! Мне тогда лучше в уборной пересидеть… Не хочу, чтоб нас накрыли раньше, чем я наемся!

–  Такой аппетит… после зрелища смерти?

–  А докторша объяснила же: "самолечение организма от стресса!"… Вот интересно: допустим, она узнала, кто я такая, а сознание я теряю уже потом… Она не воткнула бы мне стрихнин в вену? Или что-нибудь наподобие?

–  Не говорите вздора!

–  А по-моему, могла бы. А старый Делано - он что… ядом?

–  Нет. Отворил себе вены в горячей ванне. Римский способ… очень популярный во времена упадка империи.

Пауза. На уровне слов Инфанта была смышленой.

–  Это как бы намек, что у нас время упадка? Его намек или ваш?

От надобности отвечать Филиппа освободил хозяин, принесший еду. Ее вид и запах, сами по себе превосходные, а также хищный восторг, с каким Инфанта принялась за мясо, вызвали у Филиппа маленький горловой спазм. Она что-то заметила и жадничать прекратила… После паузы сказала тихо:

–  Какой мальчик был обаятельный… на том фото.

–  Да. Он и другие имел достоинства, - жестко добавил Филипп, - например, здорово разбирался в поэзии… хотя готовился стать хирургом. По нынешним временам - просто на редкость хорошо разбирался!

Она усмехнулась еле заметно: наверное, Филипп проверяет, что именно она слышала, когда эти бородачи забыли ее на балконе.

–  Это вы для меня сказали, специально!
– она выдержала его взгляд.
– Потому что у самого у вас - совсем другой вкус… более лирический, что ли. Вы - сказочник! И не изображайте, пожалуйста, что вы тоже… хирург! Давайте лучше о наших делах… Об "Исповеди лгуньи"… Что? Что вы головой качаете?!

–  Здесь нельзя это играть, - вздохнул он.
– Здесь надо играть не это.

–  Ерунда!
– она вновь принялась за отбивную, словно ей срочно понадобились свежие силы, чтобы его победить ради него же.
– Сами говорили ведь: смягчать сердца! Смягчать - это так нужно сейчас!… Это просто главное. Ха! Неужели я должна объяснять это вам?… Такому глубокому, такому изумительному знатоку наших сердец?!

Предполагается, что не устоять ему против такой примитивной, но вкусной наживки?

–  На это я не клюю, - улыбнулся он.
– У меня пока нет размягчения мозга.

–  Но я же искренно! Я всегда к вам так относилась… Еще там, в Лицее, я послала вам записочку… знаете, какую? Всего несколько слов…

–  Пять?
– уточнил он.

Шевеля губами, она пересчитала по пальцам. Распахнула глаза:

–  О… так вы помните! Но, разумеется, и на это "не клюете"! А я, может, на это и не ловлю уже - поумнела. Вы - такой крепко женатый, такой нравственный… Я отхлебну у вас пива?

И отхлебнула.

–  Нет, давайте все-таки про "Лгунью"… Знаете, там во второй сцене есть песенка - я ее уже пою! Музычка как-то сама собой сочинилась… вот послушайте! Только я сразу не смогу, наверно, исполнить в образе Анны… я пока - от себя, о'кей?

Она отодвинула от себя тарелку, сделала нужное лицо и запела:

Падре,

я скажу вам все, как было…

Падре,

я учителя любила…

Мать меня

собачьей цепью била,

Чтобы я про ту любовь забыла!

Падре,

я ходила к его окнам…

Возле них

я плакала и мокла…

Сердце мое в колокол звонило:

я любила, падре,

я любила!

–  Там ваш отец, в телевизоре, - перебил Филипп, наступив на последнее слово куплета.

–  Да?
– она раздвинула бамбуковые палочки на нитях и убедилась: да, Президент на экране. окруженный легионерами в штатском, кричал что-то в микрофон, жестикулируя собственной шляпой. Он был в кожаном пальто. Слушателей его показали очень бегло. Филипп полагал, что она приклеется сейчас к телевизору? Ей папины речи на любых митингах и политтусовках надоели давно…

–  Хозяин-то заведения - отчаянной храбрости мужчина, - заметил Филипп с усмешкой.

–  Почему?

–  Убрал звук почти на-нет! При стольких свидетелях. А ведь это чревато… Выходит, рискует дядя - ради покоя и аппетита клиентов.

–  Не знаю!
– раздражилась она.
– Я знаю другое: что я пела и что вы перебили меня!

–  Но ради папы же.

–  Спасибо, но я еще не соскучилась, он уехал на неделю всего… Знаете что? Давайте-ка я найдусь уже? Позвоню и скажу, где мы. А то, правда, большой будет переполох…

–  Действуйте. Тем более, что храбрый хозяин держит в руках журнальчик, где вы с папой на обложке, и смотрит сюда во все глаза…

Филипп видел, как она звонила, как пялился на нее побледневший хозяин… Он посвятил в свое открытие двух официантов и особо доверенных клиентов - пялились и они. Все закруглялось, так или иначе.

–  Ничего, что вы не допели, - сказал он, когда Мария-Корнелия вернулась с потухшим лицом.
– Вы симпатично это делаете, я понял… И все-таки, сеньорита, из нашей затеи ничего не получится.

–  Почему?
– спросила она уже без напора, а тоскливо.

–  Хотите опять все сначала?
– он поднимался уже.
– Не стоит. Есть и еще одна причина: я педант в вопросах сценической речи, а у вас небольшой дефект… скоро его не исправишь.

–  Какой еще дефект?!

–  Мелочь. Для жизни не имеет ровно никакого значения. Но для сцены, для главной роли… Это касается свистящих согласных. Они у вас как бы слишком свистящие. Вот… А теперь и мне пора, и за вами едут. Не скучайте. У вас столько интересных игрушек, у вас целый зоосад дома… Вы и без театра не соскучитесь. Так что - "Доброй охоты!", как в "Маугли"… Помните?

Она так обомлела от этих "свистящих согласных", что не имела уже сил остановить его. Бамбуковые нити сомкнулись, выпустив сказочника. На столе Инфанта увидела деньги, но не только… Она взяла это в руки. К своим восьми жалким пеньолям он приложил, оказывается, амулет "собаки"!

–  Ах, так? "Кобра!" Все они "кобры!"

…Над Инфантой склонились два взмыленных легионера.

–  Сеньорита Тианос?

Она подняла голову:

–  Да, поехали.
– И засмеялась.
– Ну и рожи у вас!
– Рожи были потные, подобострастные, выражающие способность на все и в то же время - наглядно бесталанные.

Она вышла под этим конвоем и перед ней осадил ее лимузин, ее "альфа-ромео", и оттуда торчала морда Вергилия, и вырос на тротуаре капрал, ее "добрый громила". Инфанта, гримасничая ртом, сказала:

–  Я была неправа, Орландо, я каюсь очень.
– И сама, собственным платочком, промокнула его рябое от пота лицо. Потом он благодарно поймал этот брошенный платочек и ловил каждое ее слово, как пес - мяч:

–  А тот сеньор… мы не поладили с ним немножко. Он идет сейчас к улице Серебряных дел мастеров… и пускай бы шел себе, правда? Но, по-моему, у него никакого амулета надежности! Это ведь неправильно - когда никакого? Незаконно?