Роман межгорья

— Я сейчас возьму вещи… А ты спеши прямо на вокзал.

Саид вышел из двери, осторожно нащупывая ступеньки крыльца. В этот самый момент залаял чуткий Джек…

Тамара спросонья заплакала. Помимо воли в «преступнике» заговорило нежное отцовское чувство:

— Дитя мое!.. Спи, спи! Мама сейчас возьмет вещи… возьмет вещи!

Послышался тревожный говор Евгения Викторовича Храпкова! Саид, получше завернув в простыню испуганное дитя, спрыгнул через две ступеньки с крылечка, но тут же заколебался — куда же дальше идти? Нырнуть в темноту направо?

Свисток сторожа, словно в ответ ему, нарушил намаджанскую тишину. Саид замедлил шаги и повернулся, чтобы нырнуть мимо карагача в сад, к Яиги-арыку.

Вдруг он услыхал, как в доме зазвенело разбитое стекло в окне и вскрикнула Любовь Прохоровна. Резкий звон разбитого стекла точно плетью стеганул Саида, и он быстро вернулся на улицу. В комнате раздавался безумный крик Храпкова и его тяжелый быстрый топот…

Казалось, все было продумано, предусмотрено. Одного только они не предусмотрели — Евгений Викторович мог проснуться и помешать бегству своей жены! Потом: что это за звон разбитого стекла? Может быть, Любовь Прохоровна, убегая от грозного мужа, выбросилась в окно?

Но Саид снова услыхал ее перепуганное «ах» где-то позади бежавшего Храпкова.

— Мама-а! — точно взрыв, раздался отчаянный крик ребенка.

Молниеносно мелькнула мысль: «Не попадаться на глаза Храпкову!» Но ведь у него на руках ребенок…

И Саид осторожно, как только мог в этой суматохе, положил завернутую Тамару на крылечко, с которого он только что, убегая, так решительно спрыгнул. В этот момент и выскочил из двери полураздетый Храпков.

То ли не заметив ребенка, то ли охваченный лютой злобой, он бросился за «преступником». Поймать его, наказать!

Саид вначале бросился бежать по улице, но сразу же понял безрассудность такого плана: на улице сторожа, милиция. Ему надо было избежать погони и затем появиться вместе с перепуганными обывателями, чтобы по возможности успокоить Любовь Прохоровну, помочь ей избежать столь страшного для нее скандала.

Саид вскочил в какие-то ворота, затем в сад. Только бы не попасть в объятия рассвирепевшего Храпкова и не выдать позорного замысла его жены. Он, маневрируя, торопливо пробирался сквозь кусты. Позади него раздавался голос Храпкова:

— Стой! Стой, стреляю!.. Спа-сайте! — кричал Евгений Викторович.

Саид бежал по саду. На улице уже раздавались свистки милиционеров, залаяли собаки. Из окон домов высунулись головы любопытных.

«Лишь бы только не узнали, лишь бы не узнали…» — невольно шептали его губы. Саид уже больше ни о чем не думал. Тысячи неожиданностей в этой странной трагикомедии исключали благоразумие.

Он перепрыгивал через самые широкие арыки, надеясь, что тяжелому хирургу это не так легко удастся. Действительно, в этот решающий момент неосторожный врач, не рассчитавший своих сил. зацепился и упал, ударившись грудью о твердую почву, покрытую корнями. Он поцарапал себе лицо о колючие ветки куста, чудом спас свои глаза, своевременно закрыв их, хотя из-за этого падение его грузного тела оказалось еще более тяжким.

Перепуганный, взволнованный, ушибленный Евгений Викторович беспомощно стонал под кустом. Ему показалось, что его кто-то ударил в спину, огрел по груди, животу.

— Ой, уби-ил, убил! Спаси-ите! — разносился по намаджанским улицам отчаянный крик Храпкова.

Саид пробирался сквозь кусты вдоль Янги-арыка, намереваясь возле моста выйти на улицу и смешаться там с людьми. На пожарной каланче ударили в набат, вокруг раздавались многочисленные голоса встревоженных жителей.

Со стороны янги-арыкского моста наперерез Саиду спешили два милиционера. А сзади в кустах зашумели сторожа и подняли такой свист, будто вот-вот сейчас весь Намаджан провалится в бездну.

Остановиться, пойти навстречу милиционерам! Но ведь это все равно, что попасть в руки Храпкова. Теперь не избежишь позорного ареста, допросов. Любовь Прохоровна проклянет тот день, когда обратилась к нему за помощью… И жалость, и стыд, и мысль о катастрофе, нависшей над любимой женщиной, над дочерью, сплелись в его сердце. А милиционеры спешат к нему…

В последний момент, в поисках выхода, он подумал: главное — не выдавать себя. Ведь это же так просто и вполне возможно: убежать отсюда, пока еще не узнали его, окольным путем добраться к одинокой теперь Любови Прохоровне, успокоить ее, дать совет… Саид рванулся в сторону, к янги-арыкскому потоку. Ему надо нырнуть в воду и выскочить на противоположном берегу, где за ним не может быть уже никакой погони. А там сады, окольный путь…

Ему показалось, что в этот момент сзади раздался резкий выстрел, но он уже нырнул в воду.

В бледном предутреннем рассвете, на посеревшей воде, где расходились быстрые круги с водяными пузырями, всплывали черные кровяные пятна.

Саид вынырнул у противоположного берега, схватился за корни, чтобы поскорее вылезть на кручу, скрыться в кустах. Однако он уже терял власть над своим телом. Еще сохраняя сознание, он взобрался на корни, думая о том, как возле сифона проскочит в сад Храпкова и успокоит свою перепуганную Любовь. Но уже тяжелело раненое тело и отлетали всякие заботы, порывы и даже сама жизнь — все же прекрасная и неповторимая.

Корни выскальзывали из рук, он терял сознание. Беспомощное тело грузно шлепнулось в воду. Но за мгновение перед этим с крутого берега нырнул в воду милиционер.

X

Утром уже все жители Намаджана знали о ночном происшествии. Но знали они не то, что было на самом деле, а то, что говорила, захлебываясь, наэлектризованная этим удивительным событием уличная толпа.

— Узбеки! Детей себе в жены крадут. Старая мусульманская привычка… Маленьких белых девочек похищают, чтобы вырастить себе жену. Ни калыма, ни забот — что сам утащил, то и получил.

Возбужденные этой старой, дикой ложью матери с болью в сердце называли своих дочерей «несчастными».

Некоторые поглядывали на узбеков, как на людей, которые угрожали их безопасности. Эта дикая выдумка узбеконенавистников еще с дореволюционных времен тайком вынашивалась сплетницами и мракобесами. Но сейчас эту ложь распространяли враги революции, стараясь вбить клин между русскими и узбеками, разжечь между ними вражду.

Раненый Саид лежал в больнице намаджанского допра и чуть не плакал от досады и злости. Не боль в раненом плече так терзала этого сильного человека.

Густые черные брови насуплены. Запавшие глаза, не мигая, уставились в потолок. Несколько глубоких морщин легли на лбу, бессилие терзало душу. Широкий потолок казался плахой. Он мог бы сорваться с карнизов и под обломками похоронить позор и страдания.

Саид молчал. Он не произнес ни единого звука, будто с той ночи потерял дар речи. За все это время он только единственный раз спросил, не простудился ли ребенок. Не жалуясь, не злясь и не отвечая на вопросы, он, не отрывая глаз, глядел в окна, а его сухие губы чуть слышно шептали: