Роман межгорья

— Менинг кузым! Менинг кара кузым! Кара кузым…^[44]Следователю он сказал только одну фразу:

— Прошу вас, не настаивайте на следствии по этому делу. Я вас честно предупреждаю, что по существу поступка ничего вам не скажу.

— Почему это так?

— Да жаль время тратить. К тому же, хочется помолчать. Знаете, не так легко объяснить простые житейские истины — никто этого правильно не поймет. — И после этого он даже единым словом не обмолвился о том, что произошло в ту ночь.

Спустя три дня служащая разносила газеты. Саид механически взял газету, пробежал глазами по столбцам и положил ее на стол. Он даже вовсе не поинтересовался, что же было написано о ночном происшествии, и даже в палате, когда стали громко читать заметку, закрылся одеялом, чтобы не слышать, как, смакуя, рассказывал об этом в газете «очевидец».

XI

В Голодной степи об этом происшествии узнали в тот же день. Вначале собкор голодностепской газеты «Кзыл-Юл», выходившей три раза в неделю на заводе Кзыл-Юрта, сообщил по телефону о том, что какой-то узбек пытался украсть девочку. Это сообщение тотчас облетело кишлаки, распределители и по телефонам пошло дальше.

— Это неправда! Узбеки никогда не похищали девочек чужой веры! Это вражеская ложь, поклеп. Враги распускают темные слухи. Протестуем! — раздавались голоса в новых, только что созданных сельсоветах.

Но к вечеру появились более «точные» сведения, от которых у жителей Голодной степи, как говорится, руки опустились. Стариков просто ошеломила эта весть. Это событие пятном позора заклеймит их на всю жизнь и даст козыри в руки врагов, даст пищу лжи.

«Узбеки похищают детей, чтобы воспитать из них себе к старости молодых жен…»

Окружной исполком Голодной степи разрешил Исен-джану выбрать делегацию из стариков и пойти в Нама-джан. Исенджан не мог оспаривать факт, но он протестовал:

— Саид-ака не сделал это по какому-то злому умыслу. Я не верю.

Юсуп, поседевший за это время, только горько улыбался, стоя возле стола президиума.

«Возможно, что Саид и похитил дочь врача. Но только не для того, чтобы сделать ее своей женой. Нет, нет, не женой. Уж очень у нее черные глаза, да и телефонограмма эта кое о чем говорит…» — рассуждал Юсуп, боясь, чтобы кто-нибудь не подслушал его мыслей.

В состав делегации избрали Исенджана и Юсуп-бая. От Кзыл-юртовского завода выдвинули старого рабочего, который был в составе делегации единственным представителем от неузбеков. Мрачные аксакалы — без священных белых тюрбанов на головах — почтительно приняли в состав делегации уважаемого всеми рабочего и по узкоколейке направились в Уч-Каргал. Рабочие и жители Голодной степи, выстроившиеся в ряд вдоль железной дороги, их провожали, что-то кричали вдогонку, а. их лица выражали надежду и горькое-недоумение.

Жители Намаджана тоже были возбуждены. Некоторые матери не выпускали без присмотра на улицу своих детей. На вокзале, в чайханах, на тротуарах, на островке — всюду группами собирались мужчины.

Делегация дехкан и рабочих из Голодной степи прибыла в город под вечер, когда все жители, кроме детей и матерей, вышли на прогулку. Запыленные седовласые аксакалы окольным путем шли к допровской больнице и чувствовали себя неловко, будто они были сообщниками Саида в ночном преступлении.

Они подошли к высоким желтым стенам с маленькими решетчатыми окнами.

Возле открытых ворот, в тени молчаливых осокорей, стояли две арбы, на войлоке лежали два арбакеша. Несколько женщин в паранджах стояли под осокорями, как статуи. Волосяные чиммат. которыми были завешены их лица, скрывали следы пережитых ими волнений — особый, спрятанный мир со своими чувствами и переживаниями.

А эти женщины, так же как и все живые люди, чувствовали печаль, горе и, может быть, были рады, что никто не видит их слез.

Юсуп-Ахмат позаботился о получении для всех пропуска к больному.

Саид-Али спал. Он и мог уснуть только под вечер, когда уменьшалась духота. Ночью он углублялся в свои думы, а днем ему мешали многочисленные следователи, фотографы, любители острых развлечений.

Голос Исенджана разбудил Саида, и он резко повернул голову к двери. Около десятка седобородых, почтенных людей по-братски поклонились Саиду, и он впервые улыбнулся. С трудом узнал Юсупа, поздоровался за руку с рабочим завода Короповым. Руку Юсупа задержал в своей руке.

— Ты на себя стал не похож, — взволнованно сказал ему Саид.

— Года… Года, брат, подошли.

— А… — хотел было спросить Саид о дочери, но сразу же замер. Лицо Юсупа вдруг передернулось, как только Саид раскрыл рот.

— В скалах обители, где когда-то шумел бурный водопад, люди видели женский труп. Ни одежда, ни коса, но… Там и осталась она. Кому была охота рисковать своей жизнью, чтобы вытащить для всеобщего обозрения никому не нужные останки. Там и осталась…

Саиду-Али стало понятно, что в ущелье действительно осталась прекрасная дочь Юсуп-бая. Достать ее оттуда — значит опять и, может, в последний раз волновать столько пережившего отца.

Исенджан боязливо, но, как и прежде, с чувством уважения подошел к постели больного.

— Извини нас, Саид-ака… Мы пришли проведать тебя. Нам больно. Мы остались, а ты…

Серьезный тон речи аксакала пробудил в Саиде и теплые чувства, и какие-то тревожные догадки. Он напрягал все свои силы, чтобы выслушать речь аксакала. Саид понимал, о чем еще могут спросить его старики.

Исенджан, пожаловавшись на старость, выразил сожаление по поводу неудач, постигших Саида на строительстве, и высказал надежду, что его оправдают, поскольку о существе дела аксакал все рассказал следователю. Потом Исенджан будто мимоходом спросил у Саида о том, что произошло с ним ночью на прошлой неделе.

— Как видите, аталяр-аксакаляр. Судите сами, а я уже не в силах изменить того, что случилось. Уверен, что каждый из вас на моем месте сделал бы то же самое…

— Ты украл дочь?

— Мы, товарищ Мухтаров, думаем, что вы ее и не крали, — дружелюбно улыбаясь, дополнил Коропов вопрос Исенджана. — Ну, какая в ребенке ценность для квартирного вора…

— Теперь-то и я понимаю свою ошибку, — задумчиво ответил всем сразу Саид. — Об этом у меня было здесь время подумать. Конечно, не крал, товарищ Коропов, право же, я не вор! Но неприятного для меня факта отрицать не могу. Да, дал пищу вражеским провокациям, несусветному вранью… Ах, я так ошибся, что всю жизнь об этом буду помнить!..