Роман межгорья

От неожиданности Саид как будто даже вздрогнул, но сохранил свою уверенную, твердую походку.

— Кажется, Мухтаров прошел? — произнес Евгений Викторович, делая вид, что издали он не узнал такого незначительного теперь человека.

— Возможно, — ответила она, пожав плечами, и почувствовала, что ее голос прозвучал с какой-то неестественной сухостью. Затем смелее добавила: — Вишь, каким франтом, ортодоксом национальным вырядился.

Это дало право Любови Прохоровне обернуться и поглядеть вслед тому самому человеку, который сейчас часто являлся ей в сладких снах, когда усталый Женя храпел так ужасно, что дрожали даже оконные стекла.

Прошел человек, которого не вытеснят из твоей головы ни самые нежные отношения с мужем, ни тяготеющие над тобой нормы поведения «повенчанной» жены.

— Он просто удивительной силы воли человек, прости, Любочка, за такую «апологию»… — смелее заговорил и Евгений Викторович, почувствовав, как тяжело ему преодолеть в себе какой-то детский страх, который заставлял его склоняться перед волей Саида-Али Мухтарова. Ему хотелось, восхваляя Мухтарова, «не унизить» себя перед своей Любочкой. Но он чувствовал, что даже воздух наполнен дыханием Мухтарова. Храпков очень хорошо знал могучую волю тысяч людей в степи, которые даже голодными настойчиво заканчивали строительство собственными силами.

Да, он чувствовал это и ценил их.

— Саид-Али Мухтаров!

— Что? — удивленно спросила Любовь Прохоровна, поглощенная думами, мечтами, связанными с тем же дорогим именем.

Они молча вошли в дом. Джек отскочил от Тамары и бросился на грудь своей любимой хозяйки. Девочка, испугавшись, вначале заплакала, а потом засмеялась, согретая горячей материнской лаской.

IV

Прямо от следователя Саид-Али пошел на островок. Через какие-нибудь две недели солнышко по-весеннему пригреет, в парке откроются чайханы, а вместе с ними появятся карнайчи. А пока дни для Саида тянулись в Намаджане печальнее, чем в Чадаке. Там он хоть занимался работой в саду, на огороде или же поправлял арык, и день незаметно пролетал в хлопотах.

Островок снова возвращался к жизни. Кучи жердей и досок находились там, где должны стоять чайханы. А наиболее ловкие чайханщики сидели уже в готовых чайханах, поджав под себя ноги и мурлыча под нос немудреную песенку.

Вот-вот, в ближайшие дни, когда выглянет солнышко и исчезнет сырость на островке, здесь все оживет и заполнится людьми. И от ожидания весны Саиду становилось легче на душе. Ему хотелось, чтобы люди не слонялись по парку одинокими тенями, не замечая один другого.

Юсуп-Ахмат Алиев тоже бесцельно бродил по парку. После длительной болезни не один уже месяц он безуспешно разыскивал свою дочь Назиру-хон. У него не было никакой надежды отыскать ее, но все же он бродил по закоулкам, расспрашивал о ней у ранних чайханщиков.

Неожиданно Юсуп-Ахмат Алиев наткнулся на Саида. Он обрадовался, будто встретил друга по несчастью. Зная положение Саида, он все же решил обратиться к нему, не утаивая от него своего угнетенного состояния. Юсуп не сомневался в том, что Саид по-дружески поймет его горе. Ну, крепись, бедный отец несчастной Назиры, Саид еще коммунист…

— О Юсуп-бай! Эссаламу алейкум, ата.

— Саид-ака?! Аманмысыз! Какая радость! Вы в Намаджане. Я был в Чадаке, разыскивал вас там. Искал в Голодной степи. Ай-ай-ай, Саид. — И поседевший за это время мулла Юсуп-бай прервал поток взволнованных слов.

Саид-Али крепко пожал руку пожилому аксакалу и сразу же потащил его в ближайшую чайхану. Он встретил человека, который, несмотря на преклонные лета, жил юношеским пафосом строительства, понимал его душу, чувствовал его пламенные мечты.

— Хош, Юсуп-ата… Какая судьба забросила вас в этот Намаджан? С недавних пор я стал внимательнее присматриваться к этому городу, уже не покрытому какой-то старой плесенью, а заново заблестевшему. Намаджан теперь быстро превращается в культурный очаг. Жизнь! А вы, — почему вы забрели сюда?

— О, да я вижу, вы, Саид, еще полны сил. Меня порой одолевает пессимизм, в голову лезут какие-то мудреные мысли, а на‘деле — разочарование… Жизнь — это вроде расписное яичко. К сожалению, еще не создана такая школа, которая учила бы с пеленок управлять ею. Мы не умеем жить. Или, как добрые кони, не обращая внимания на удила, рвем и растаптываем сами себя, или же изнываем от тоски. Затем снова выдавливаем, как сок из яблока, жизненную энергию.

— Я не предполагал, Юсуп-ата, что вы такой философ.

— Будешь философом, когда испытаешь в жизни все, от смешного до трагического, — с горечью произнес старик.

— У вас горе?

— Да, Саид-ака. Случилось то, чего я больше всего опасался.

Саид не посмел расспрашивать Юсупа и, наливая в пиалы чай, почтительно ожидал, пока тот сам не начнет рассказ. Из предосторожности Юсуп перешел с родного языка на русский.

— У меня была дочь Назира-хон. Я стыдился заговорить с вами о ней, Саид. Вы все-таки узбек, и она, на свою беду, тоже узбечка… Хотя я ее отец, но искренне убежден в том, что в Узбекистане не было девушки лучше, чем она. Эх, Саид, Саид… Какие мысли порой одолевали голову старика!.. Ты наш красавец, наша гордость, первый инженер…

— Но здесь нет основания для трагедий! Я вашей дочери, Юсуп-ата, никогда не видел и даже не предполагал, что она у вас есть.

— Вы ее видели, Саид-ака. А трагедия моя не в этом…

Юсуп-Ахмат Алиев хлебнул несколько глотков кончая и, как заговорщик, наклонился к Саиду.

— Проклятое прошлое не до конца разрушено, — заговорил он снова, — вот что гнетет и рождает трагедии. Мою дочь Назиру схватили шейхи…

— Обительские? За что? — перебил его Саид, вспомнив об обители, о своей мученице-сестре.

— Вспомните праздник, красную паранджу в бушующей воде… Я не был там, но вы…

Слова Юсупа будто парализовали Саида, и он силился преодолеть это состояние, освободиться и вступить в борьбу с неизвестным, но таким злобным врагом.

— Красная паранджа!.. — простонал Саид в изнеможении. Он ясно припомнил минуту, когда во время праздника на трибуну взошла девушка в красной парандже.

…Вода разрушала все, что за три года было создано трудом народа, разрушала его надежды. Он едва заметил, как медленно, с деланным равнодушием, по ступенькам шла Любовь Прохоровна, а на трибуне зазвучал молодой голос: «Уртакляр!..» Саид уже не слыхал слов. Его глаза лишь заметили энергичное движение руки, а потом открытое смелое лицо девушки, волнистые пряди роскошных волос. То же испуганное, но исполненное решимости лицо, те же косы, омываемые на заре водами Чадак-сая…

— Красная паранджа — ваша дочь? — вырвался удивленный шепот из уст Саида. Он вспомнил обитель, имама-да-муллу и тех многочисленных грешниц, которые должны были по прихоти нескольких выродков губить здесь свою жизнь. — Да, Юсуп-ата. Я видел твою дочь… дважды, и мне теперь все понятно.

— Она мне об этом говорила. Но тогда вместе с тобой был и… русский. Он тоже видел мою невинную Назиру-хон… А она, Саид-Али, мусульманка… на нашу беду. После этого я должен был уехать из Чадака…

Саид перебил его: