Роман… С Ольгой
Шрифт:
— Привет, — стою, согнувшись кочергой. — А ты…
— Где мои трусы? — хрипит, но всё же чётко выдает.
— О, как! — Сашка выставляет локти на стол и подпирает тяжелый подбородок крепким кулаком. — Юрьев, где её трусы? Тоже послушаю.
— Ч-ч-ч-что? — этот чёртов тик и мерзкое заикание, как обычно, весьма некстати подвалили.
— Ты их выкинул? — щурится жена.
— Ляль, а зачем с подобным мелочиться? — писюша пошло лыбится. — Правильно сделал. Молодец! Только надо было на сменку что-то женщине купить, прежде чем…
— Идём! — я резко выпрямляюсь, подхватив
— А как же заказ? — каким-то детским голосом начфин, как будто между прочим, мне напоминает. — Посидите, не бросайте.
— По дороге заберём. Вперёд! — подталкиваю Ольгу, которая из-за длины моих штанов ногами еле-еле передвигает.
Отстегать её по голой жопе? Какого хрена выперлась сюда? Решила всё-таки достать?
Держу в руках её мороженое и наш завтрак, который долго ждал. Стараюсь не смотреть на что-то несуразное, замотанное в мою домашнюю одежду.
— Это хамство! — она становится возле меня и несильно толкается в моё плечо. — Я не нашла своего белья, поэтому натянула твои боксеры и штаны. Извини, пожалуйста, — еле слышно шепчет, косится по сторонам и даже мне за спину взгляд бросает. — Ты злишься?
— Здесь до хрена озабоченных козлов, которые…
— У меня на лбу написано, что я на всё готова, Юрьев?
Чёрт, чёрт, чёрт! Брякнул и не подумал.
— Не надо разгуливать в таком виде по гостинице, в которой…
— В которой я ничем не отличаюсь от какой-нибудь путаны? — отступает, потому как я больше не чувствую её нежное тепло.
— Путаны? — обращаюсь к ней лицом. — Посмотри на меня, пожалуйста.
— У меня начались месячные. А ты…
Забрал трусы?
— Что тебе нужно? — шепчу в сильно покрасневший женский профиль. — Чем я могу помочь? В аптеку смотаться или…
Лифт наконец-то прибывает и, механически зевая, раскрывает гудящие от движения большие двери, за которыми стоит та пожилая пара, которую мы в этом месте встретили, но только поздно вечером вчера. Женщина нам с Лёлей всё так же мило улыбается, а потом кивает в знак приветствия, а мужчина вдруг протягивает мне руку и желает громко, но с небольшим покашливанием:
«Хорошего дня, друзья!»
— Верни трусы, урод! — жена внезапно и отчётливо, по крайней мере, почти по буквам и слогам, победоносно и весьма провокативно заявляет, а старички на это обращают, естественно, особое внимание и даже останавливаются. — И вам хорошего дня, — но всё же добавляет, шипя и брызгая слюной, а после забирается в кабину, трамбуясь плотно в свой любимый угол.
Нежность, видимо, закончилась. А с минетом кого-то лихо прокатили.
— Я сливочное купил, — зачем-то сообщаю, заходя за ней.
— И что?
— Ты ведь его любишь.
— Пошел ты! — теперь я вижу спину и взлохмаченный, почти гнездо, затылок.
«Прости» — и всё! Мы снова будем счастливы. Одно дурное слово и я опять «её любимый», с которым жене спокойно, хорошо, тепло, умиротворенно и надежно.
— Оль?
— Ты меня стыдишься, Юрьев? — жена вдруг задает вопрос, на который, если честно, я не знаю, что ответить.
Такое мы с женой неоднократно проходили.
Всё выдумка! Наглая брехня. Красивая, но откровенная ложь. Не было такого. Никогда. Лёлька фантазирует и строит жертву из себя. Специально нагнетает?— Нет.
— Почему ты не смотришь на меня?
Не смотрю? Полагал, что это мы уже обговорили. Тем более что я не отворачиваюсь, всегда ищу её глаза… Я, черт возьми, стараюсь. Она несправедлива. Стоп! Это всё из-за гребаных трусов? Мы в металлическом корыте поругаемся, потому что Лёлька внезапно потекла, а я, нахал, забрал её бельё? Ну ни хрена себе причина!
— Я их постирал, — шагаю по кабине, раскачивая здоровую коробку. — Слышишь?
— Да.
Представляю, что бы началось, если бы такое я сказал в присутствии Фролова. Сашка чересчур болтлив, вернее, он просто слишком разговорчив. А такое «великое» событие наш сумасбродный финик точно не оставил бы без своего внимания. О том, что я сделал, знала бы вся контора, начиная от курьера и заканчивая боссом, которому сейчас уж точно не до нас, когда «такое» происходит с Асей.
— Я их постирал, когда брился утром, а потом повесил на комнатный радиатор.
— Сейчас ещё тепло, Юрьев. Отопление не включено.
Мне надо было вывесить их на балкон? Как гордо реющее знамя? Как доказательство того, что жена со мной спала?
— Перевесишь туда, куда посчитаешь нужным. Я хочу спросить, — раздуваю воздух, приподнимая на её затылке выбившиеся из неаккуратного хвоста волосинки, как жесткие ворсинки. — Сменим тему? Ответишь сразу или подождём, пока твои стринги высохнут?
— Это не стринги.
— Оль…
— Говори! — я вижу, как она поднимает голову и как будто подбирается, сосредотачивается и готовится уже давать отпор.
Неважно. Что бы я, козлина, не спросил, толкового, правдивого ответа всё равно не получу, но попробовать, однако, всё же стоит.
— Мать тебя обидела, жена?
— Долго ещё? — она вполоборота отвечает.
— Пять этажей, — сверяюсь с цифрами, мелькающими на табло. — Ты меня услышала?
— Да.
— Ответь, пожалуйста.
Я хочу, чтобы она мне рассказала, пожаловалась, попросила защиты, приказала разобраться с «этой женщиной». И на это я пойду. Жена несправедлива, когда считает, что я её стыжусь. Я за неё боюсь. Волнуюсь. Я за неё переживаю. Я хочу бороться. И я борюсь. Ну… В силу своих способностей и количества препятствий, которые она мне, не гнушаясь, нагребает.
— Она меня спасла, Юрьев, — теперь хохочет злобно.
— А ваши отношения — это благодарность за спасение?
— За спасение, которого я не хотела.
— Ты двадцать лет замужем, должна понимать, что мужикам нужны более конкретные ответы и чёткие послания.
— Я вешалась на твоём ремне, а она меня спасла, из петли выдернула. Бедная, как она орала, когда держала мои ноги и боялась отпустить. А вдруг…
— Что ты мелешь?
Ольга поворачивается ко мне лицом и заглядывает прямиком в мои глаза.
— Дурачок поверил!
— Придумай что-нибудь другое.
— Я не умею обращаться с дрожжевым тестом, Юрьев. Она меня заколебала своими нравоучениями и…